— Не так уж часто я туда хожу. Только когда у меня кончаются запасы и еще в определенное время года, когда кое-какие травы созревают или их легче собирать. Мне много чего удается найти на том кладбище и в саду — когда-то, наверное, это был прекрасный сад, только теперь он весь зарос сорняками и бурьяном, хотя там еще попадаются кое-какие травы, которые остались с прежних времен.

   Она поднялась с пола, где сидела, и сняла с огня горшок с питьем, которое время от времени помешивала.

   — Пора дать аббату еще немного,— сказала она.

   Шишковатый подошел вместе с ней к кровати, встал на колени и приподнял аббата, чтобы она могла поить его с ложки.

  — Он как будто не такой горячий,— сказал Шишковатый,— и лицо у него все в поту.

   Нэн склонилась над аббатом и положила руку ему на лоб.

  — Ты прав. Жар проходит.

   Она приподняла овчины, которыми был накрыт аббат, и осмотрела раны у него на ногах.

   — Начинают понемногу затягиваться. На вид совсем неплохо. Должно быть, та мазь, которой ты его мазал, имеет большую силу.

  — Это очень древняя мазь,— сказал Шишковатый,— Это мазь моего племени. Она известна нам с незапамятных времен.

   — Конечно, мое питье тоже помогло,— сказала старуха,— но я склонна думать, что главное целебное действие оказала мазь. В ней есть какая-нибудь магическая сила?

  — Никакой магии. Просто нужно смешать кое-какие составные части, которые, правда, не так легко раздобыть, и тщательно соблюдать все правила при ее приготовлении.

   — Он крепко спит,— сказала Нэн,— и это хорошо: сон восстановит его силы и поможет действию лекарств. Утром он проснется другим человеком, хотя раны все еще будут побаливать. Ну-ка, подними его немного повыше.

   Она влила в рот аббату ложку питья, тот поперхнулся и закашлялся, но очнулся только на мгновение и сразу же снова погрузился в сон.

  Вернувшись к огню, Шишковатый сказал Харкорту:

   — Нэн говорит, что ему гораздо лучше и что утром он проснется другим человеком.

   — Как быстро,— сказал Харкорт.— Я не думал, что он так быстро оправится.

   — Наш аббат здоров, как лошадь.

  — Мы явились к тебе незваными,— сказал Харкорт старухе Нэн,— и, возможно, подвергаем тебя опасности. Как ты думаешь, сможем мы двинуться дальше через несколько часов? Скажем, на рассвете? Мы с Шишковатым поможем аббату идти, если понадобится.

   — Вам совсем незачем уходить,— ответила Нэн.

   — Но стоит Нечисти узнать, что ты дала нам приют...

  — Я вот о чем думаю,— перебила его Нэн.— Может быть, когда вы будете уходить, и я пойду с вами. Сейчас как раз подходящее время года, чтобы поискать в саду храма травы, которые мне нужны.

   — Ты хочешь сказать, что покажешь нам дорогу?

   — Вы могли бы и сами ее найти. Найти ее не так уж трудно. Но если я пойду с вами, то, конечно, доведу вас до храма. Так вам, может быть, будет легче.

   — Я думаю, если аббату это под силу, нам надо бы отправляться в путь как можно скорее,— сказала Иоланда.— Я развесила наши одеяла у огня, они уже совсем высохли. Мне станет гораздо спокойнее, когда мы доберемся до храма.

  — Мне тоже,— поддержал ее Шишковатый.

  — Гроза прошла,— продолжала Иоланда,— и небо почти чистое. Светит луна. Завтра будет хорошая погода.

   — Все зависит от того, как чувствует себя аббат,— сказал Шишковатый.

   Тролль все еще сидел съежившись в дальнем углу у очага. С шеи у него по-прежнему свисала веревка, и он был занят тем, что пересчитывал пальцы то на одной, то на другой руке, низко наклонив голову и распустив слюнявые губы. Заметив, что Харкорт смотрит на него, он еще ниже опустил голову, но перестал считать пальцы.

   Харкорт оглядел крохотную полутемную комнатку.

   В углу спал аббат. Он уже не метался во сне и не стонал, как прежде. Он глубоко дышал, и грудь его равномерно вздымалась и опускалась.

   Слава Богу, прошептал про себя Харкорт. Во время грозы, до того как они вышли к избушке, он начал серьезно опасаться за жизнь аббата. Если бы Иоланда не разыскала хижину и в ней не оказалось бы Нэн с ее знанием целебных трав, сейчас дело могло быть совсем плохо.

  Он спросил Нэн:

   — Когда ты бывала в храме, тебе не доводилось встречать там священника?

   — Один раз,— ответила она.— Такой маленький суетливый человечек, очень добрый. Но совсем дряхлый, его ветром может унести.

   — Ты разговаривала с ним? Не говорил он тебе, что он там делает?

   — Только однажды. Мы обменялись несколькими словами, пока я копалась в саду. Он сказал, что когда-то это, наверное, был прекрасный сад. Что очень жалко, когда за таким садом некому ухаживать. И тут же куда-то исчез,— После некоторого колебания она продолжала: — А как он там оказался и что делает, я не имею ни малейшего понятия. Он, конечно, не назначен туда официально, Церковью. Это место — вы называете его храмом, и, должно быть, так оно и есть — заброшено уже много лет. Однако в том, что он там живет, нет ничего особенного. По всем Брошенным Землям попадаются такие, как он,— перебравшиеся сюда священники или самозваные миссионеры, которые считают, будто само их присутствие означает, что эти места не покинуты Церковью. Кое-кто из них, может быть, думает, что сумеет обратить Нечисть в истинную веру. Это, конечно, глупость, потому что ни у кого из Нечисти нет души, обратить ее можно только формально.

     — Да, я знаю,— сказал Харкорт, вспомнив убитого , старика и его водяное колесо.

     Кто-то потянул его за рукав, он обернулся и увидел, что это тролль.

     — Прошу тебя, господин,— сказал тролль, жалобно пришепетывая,— не слышал ли ты, нет ли где хоть какого мостика...

     — Поди прочь! — крикнул Харкорт.— Не трогай меня своими грязными руками!

     Тролль снова забился в угол.

     — Что случилось? — спросила Иоланда.

     — Да это все тот окаянный тролль. Он спросил, не слыхал ли я о каком-нибудь мостике.

     — Бедняга,— вздохнула Иоланда,— Ему так нужен мостик...

     Отправиться в путь на следующий день, как было решено ночью, они не смогли, а остались, чтобы дать аббату восстановить силы. К вечеру он уже встал с постели и отдал должное жаркому из оленя, которого подстрелил утром Шишковатый. Нэн жаркое понравилось не меньше, чем аббату.

     — Мне редко удается поесть мяса,— сказала она.— Охотник из меня никудышный, а те из Нечисти, кто ходит ко мне лечиться, или на перевязку, или еще за какой-нибудь помощью в этом роде, никогда не приносят мне ни еды, ни других даров. Они считают, что и без этого имеют право на мои услуги. Они редко разговаривают вежливо, и ни один еще ни разу меня не поблагодарил.

   — Ничего другого и нельзя ждать от этих существ, лишенных души,— сказал аббат,— Они иначе устроены. Они хуже животных. Даже лошадь, собака или кошка могут привязаться к человеку и испытывать благодарность за пищу и заботу.

   — Время от времени они приносят мне свитки,— сказала она.— Они находят их в развалинах человеческих построек. По-моему, они думают, что свои познания в медицине и магии я черпаю из книг и что, принося мне книги, они действуют на благо самим себе. Хотя на самом деле от этих свитков мне обычно толку мало. Это по большей части стишки, или древние рыцарские повести, или еще какие-нибудь никчемные писания в том же роде.

   Путники с большим удовольствием провели день у старухи Нэн, а вечером, выставив дозорного, рано улеглись спать, чтобы получше отдохнуть и утром пораньше тронуться в дорогу. Правда, аббат все время жаловался на ужасный зуд в заживающих ранах, проклиная Шишковатого с его мазью, но похоже было, что он снова полон сил и рвется возобновить путешествие.

  — Сколько еще идти до храма? — спросил он Нэн.— Чарлз сказал, что ты разговаривала со священником, который там живет.

   — Самое большее два дня,— ответила она.— И дорога хорошая. Да, я говорила со священником, но только один раз, да и то очень мало. А почему ты о нем заговорил?