— Матушка по-прежнему в добром здравии? — спросила жена мельника.— И старый господин тоже? Вы всегда были так добры к нам. Помню, твой дедушка сразу предупредил нас, когда из-за реки пришла Нечисть. Только потому мы и успели вовремя укрыться в замке...

  — Если Жан и был нам чем-то обязан за это предупреждение, он уплатил свой долг сполна,— прервал ее Харкорт.— Он храбро бился на стенах. Там его и ранили. Нам не хватало таких людей, как он.

  К ним подошла Иоланда с высокой кружкой в руке.

  — Прошу тебя, мой господин,— сказала она,— выпей глоток нашего эля, хоть он и не ахти как хорош.

  — Почему не ахти как хорош? — отозвался Харкорт.— Если память мне не изменяет, эль у Жана всегда получается замечательный.

  Он взял кружку и поднес к губам. Эль был действительно замечательный. Харкорт внимательно посмотрел на дядю, который спал, что-то бормоча во сне и шевеля пальцами.

  — У нас есть время, пока не придут люди из замка,— сказал Харкорт Иоланде.— Ты не покажешь мне свои работы? ,

  — Это будет для меня большая честь, мой господин,— ответила она.

  Харкорт допил эль, поставил кружку на стол и вышел вслед за Иоландой.

   Солнце, клонившееся к западу, светило тепло и ласково. Его лучи играли на поверхности реки, которая бурным потоком неслась мимо, приговаривая что-то низким, уверенным голосом, какой всегда бывает у больших рек. Едва заметный тонкий аромат диких лесных цветов, которыми были усеяны тенистые места под деревьями, плыл над поляной, где стояла мельница и домик мельника. Приятное место, подумал Харкорт. Хорошо бы побыть здесь некоторое время — полюбоваться на реку, послушать, как она шумит, насладиться этим цветочным ароматом.

   Иоланда повела его за мельницу, к сарайчику, который стоял поодаль, ниже по реке. Его стена, обращенная на юг, была доведена только до половины высоты, чтобы внутрь проникало побольше света.

  — Вот этот широкий карниз,— сказала Иоланда,— для того, чтобы туда не попадал дождь, а здесь проходит воздух, чтобы дерево лучше сохло.

   Она открыла дверь и, отступив в сторону, жестом пригласила Харкорта войти. Он перешагнул через порог и замер от удивления.

  Вдоль стены сарая стояло множество прислоненных к ней резных фигур во весь рост — одни были еще недоделаны, другие показались ему вполне законченными. На полках теснились деревянные головы — и человеческие, и изображавшие каких-то неизвестных ему чудищ. Были там и не только головы: вырезанная на доске роза, обвитая виноградной лозой, несколько лошадок, кошка с котятами, вол, запряженный в повозку, и человек, погоняющий вола. Но больше всего было голов.

   — Подходящее дерево найти не так просто,— сказала Иоланда.— У каждой породы свои причуды. Лучше всего вишня и орех, только хорошие ореховые деревья попадаются редко. Дуба здесь много, но дуб трудно обрабатывать, и он крошится. Годится и мягкая древесина, но она плохо принимает полировку.

   На одной из полок в углу стояла горгулья, такая безобразная и страшная на вид, что казалась почти прекрасной. У нее была огромная клыкастая пасть, занимавшая пол-морды, дряблые толстые губы, раздутые ноздри и уши, как у нетопыря.

   — Одного я не могу понять,— сказал Харкорт.— Как ты ухитряешься выдумывать такие фигуры? Вот эту горгулью, например.

  — В аббатстве есть каменные горгульи,— отвечала она.— Аббат Гай позволил мне разглядеть их как следует. Там кое-где есть и другие фигуры, их там много.

   — Наверное, есть,— сказал Харкорт,— Я об этом как-то не подумал. Должно быть, просто никогда не обращал на них внимания.

   — Я их рассматриваю,— продолжала Иоланда,— и запоминаю. А потом сама кое-что в них меняю. Я хочу, чтобы они были как живые. Как настоящие. Вон та горгулья, на которую вы смотрите,— это ведь чудовище, но я старалась, чтобы оно жило и дышало. Пока я ее вырезала, я разговаривала с ней и воображала, будто она мне отвечает. И старалась сделать так, чтобы было похоже, будто она может отвечать.

   В дверь заглянула жена мельника.

   — Твой дядя проснулся,— сказала она.— Пытается что-то сказать. Выговорил несколько слов, только так неразборчиво, что я ничего не поняла.

   — Иду,— сказал Харкорт, шагнув к двери.

   На кухне он опустился на колени рядом с подстилкой.

   — Дядя Рауль,— позвал он.

   Тот открыл глаза.

   — Чарли? Чарли, это ты?

   — Я, дядя. Я пришел, чтобы забрать тебя домой. Дедушка в замке, он тебя ждет.

   — Где я, Чарли?

  — На мельнице. У Жана-мельника.

  — Значит, я на нашем берегу?

  — Конечно. Тебе нечего опасаться.

  — Я уже не на Брошенных Землях?

  Харкорт молча кивнул.

  — Хорошо,— сказал дядя.— Очень хорошо. Наконец-то я в безопасности.

  — Мы перенесем тебя наверх, в замок.

  Рауль схватил Харкорта за руку своими высохшими пальцами, похожими на когти.

  — Чарли,— прошептал он.— Чарли, я нашел ее!

  Харкорт наклонился к нему.

  — Не волнуйся,— сказал он.— Не старайся мне сейчас все рассказать. Потом расскажешь.

   — Я нашел ее, только не мог до нее добраться. Слишком их было много. Но я знаю, где она. Я знаю, что она существует. Это не просто легенда. Не просто дурацкие россказни.

  — О чем ты, дядя?

  — О призме,— прошептал дядя.— О призме Лазандры.

   — О той, в которой...

  — О той самой,— сказал дядя,— В которой заключена душа святого.

   — Но, дядя...

   — Говорю тебе, что знаю, где она. Я чуть-чуть до нее не добрался. Я был в том месте, где она лежит. Еще немного — и я бы мог ее...

   — Пока забудь об этом,— прервал его Харкорт немного резче, чем хотел.— Не будем об этом сейчас говорить. Сначала нужно доставить тебя домой.

  В дверях послышался голос жены мельника:

  — Вон идут люди из замка. Они спускаются по тропе.

   До верхнего конца тропы было еще далеко, когда Харкорт услышал приглушенное звяканье оружия и громкие голоса. Он выехал из оврага и остановил коня, увидев, что у ворот замка толпится множество вооруженных людей. Это были римские легионеры в своей походной форме. Шлемы, панцири и поножи сверкали в лучах вечернего солнца, за плечами у каждого висел пилум — тяжелое двухметровое метательное копье. Острые наконечники пилумов частоколом торчали над неровными рядами легионеров, которые под окрики офицеров строились в походный порядок.

  Навстречу Харкорту выехал на коне центурион в шлеме с развевающимися алыми перьями. Подъехав, он отсалютовал, небрежно подняв руку. Харкорт ответил таким же небрежным приветствием.

   — Нам сказали, что вы поднимаетесь по тропе с больным на носилках,— сказал центурион.— Мы ждали, пока тропа не освободится,— говорят, она узкая и крутая. Вы ведь Харкорт?

  — Чарлз Харкорт к вашим услугам, сэр. А вы кто?

  — Децим Аполлинарий Валентуриан, командир роты в этой когорте. Скажу вам откровенно, у нас большой некомплект. Это называется когорта, но на самом деле половины солдат в ней не хватает. В нашем легионе теперь постоянно так — все делается наполовину.

  — Положение везде нелегкое,— сказал Харкорт.

  — Что верно, то верно,— отозвался Децим.— Особенно в Риме. Император у нас безмозглый идиот, а вместо Папы, если верить слухам,— какая-то баба.

  — Я об этом ничего не слыхал,— сказал встревоженный Харкорт.

  — Это самая свежая новость,— ответил центурион.— К тому времени, как она дойдет до нас по обычным каналам, она может уже устареть: новости безнадежно опаздывают. Коммуникации повсюду разрушены, никто не знает, что происходит.

  Харкорт хотел расспросить подробнее про женщину-Папу, но не решился, опасаясь, что это окажется просто скверной шуткой. Что до безмозглого идиота на императорском троне, то это сообщение его не особенно взволновало: безмозглые идиоты оказывались во главе Империи и раньше, в этом не было ничего нового.

  — Вы патрулируете границу? — спросил он центуриона.