— Знаете,— сказала Кэрол,— его лицо хотя и потустороннее, в то же время на редкость притягательно. Мне было ужасно трудно удержаться и не разглядывать его все время. Просто клочок сумрака в складках савана, хотя, конечно, это вовсе не саван. И порой — намек на глаза. Крохотные огоньки, которые кажутся глазами. Или это только мое воображение?

  — Нет, мне тоже иногда мерещится что-то такое.

  — Пожалуйста,— попросила Кэрол,— возьмите этого дурака за шиворот и оттащите немного назад. Он, того и гляди, свалится на скоростную полосу. Ну просто ничего не соображает! И засыпает где угодно и когда угодно. Ни о чем другом, кроме еды и сна, он вообще думать не способен.

  Максвелл нагнулся и сдвинул Сильвестра на прежнее место. Сильвестр сонно заворчал.

  Откинувшись на спинку сиденья, Максвелл посмотрел вверх.

  — Поглядите на звезды,— сказал он.— Нигде нет такого неба, как на Земле. Я рад, что вернулся.

  — Но что вы намерены делать дальше?

  — Провожу вас домой, заберу чемодан и вернусь к Опу. Он откроет одну из своих банок, и мы будем попивать его зелье и разговаривать до зари. Потом я улягусь в постель, которую он завел для гостей, а он свернется на куче листьев...

   — Я видела эти листья в углу, и мне было ужасно любопытно узнать, зачем они там. Но я не спросила.

  — Он спит на них. На кровати ему неудобно. Ведь, в конце-то концов, в течение многих лет куча листьев была для него верхом роскоши.

  — Ну вот, вы снова надо мной смеетесь.

  — Вовсе нет,— сказал Максвелл,— я говорю чистую правду.

  — Но я же спрашивала вас вовсе не о том, что вы будете делать сегодня вечером, а вообще. Вы ведь мертвы. Или вы забыли?

  — Я буду объяснять,— сказал Максвелл.— Без конца объяснять. Где бы я ни оказался, найдутся люди, которые захотят узнать, что произошло. А может быть, даже будет проведено официальное расследование. Я искренне надеюсь, что обойдется без этого, но правила есть правила.

  — Мне очень жаль,— сказала Кэрол,— и все-таки я рада. Как удачно, что вас было двое.

  — Если транспортники сумеют разобраться в этой механике,— заметил Максвелл,— они откроют для себя золотую жилу. Все мы будем хранить где-нибудь свою копию на черный день.

   — Эго ничего не даст,— возразила Кэрол.— То есть для каждого данного индивида. Тот, другой, Питер Максвелл был самостоятельной личностью и... нет, я запуталась. Час слишком поздний, чтобы разбираться в подобных сложностях, но я убеждена, что ваша идея неосуществима.

  — Да,— согласился Максвелл,— пожалуй, так. Это была глупая мысль.

  — А вечер был приятный,— сказала Кэрол.— Спасибо. Я получила большое удовольствие.

  — А Сильвестр получил большой бифштекс.

  — Да, конечно. Он вас не забудет. Он любит тех, кто угощает его бифштексами. Удивительный обжора!

   — Я хотел спросить вас вот о чем,— сказал Максвелл.— Вы нам не сказали, кто предложил купить Артефакт.

  — Не знаю. Мне известно только, что такое предложение было сделано. И насколько я поняла, условия достаточно выгодные, чтобы серьезно заинтересовать Институт времени. Я случайно услышала отрывок разговора, не предназначавшегося для моих ушей. А от этого что-нибудь зависит?

  — Возможно,— сказал Максвелл.

  — Я теперь вспоминаю, что одно имя упоминалось, но не покупателя, как мне кажется. Просто кого-то, кто имеет к этому отношение. Я только сейчас вспомнила — кто-то по фамилии Черчилл. Это вам что-нибудь говорит?

  Когда Максвелл вернулся, таща свой чемодан, Оп сидел перед очагом и подрезал ногти на ногах большим складным ножом.

   Неандерталец указал лезвием на кровать:

   — Брось-ка его туда, а сам садись рядом со мной.

   Я только что подложил в огонь парочку поленьев, и того, что в банке, хватит на двоих. К тому же у меня припрятаны еще две.

   — А где Дух? — осведомился Максвелл.

   — Исчез. Я не знаю, куда он отправился. Он мне никогда этого не говорит. Но он скоро вернется. Он никогда надолго не пропадает.

  Масквелл положил чемодан на кровать, вернулся к очагу и сел, прислонившись к шершавым камням.

   — Сегодня ты валял дурака даже лучше, чем это у тебя обычно получается,— сказал он.— Ради чего?

   — Ради ее больших глаз,— ответил Оп, ухмыляясь,— Девушку с такими глазами нельзя не шокировать. Извини, Пит, я никак не мог удержаться.

   — Все эти разговоры о каннибализме и рвоте,— продолжал Максвелл,— Не слишком ли ты перегнул палку?

   — Ну, я, пожалуй, и вправду немного увлекся,— признал Оп.— Но ведь публика как раз этого и ждет от дикого неандертальца!

   — А она далеко не глупа,— заметил Максвелл.— Она проболталась об этой истории с Артефактом на редкость ловко.

  — Ловко?

  — Разумеется. Неужто ты думаешь, что она и в самом деле проговорилась нечаянно?

  — Я об этом вообще не думал,— сказал Оп.— Может быть, и нарочно. Но в таком случае зачем ей это, как ты думаешь?

  — Скажем, она не хочет, чтобы его продавали. И она решила, что если упомянуть об этом в присутствии болтуна вроде тебя, наутро новость станет известна всему городку. Она рассчитывает, что такие разговоры могут сорвать продажу.

   — Ты же знаешь, Пит, что я вовсе не болтун.

  — Я-то знаю. Но вспомни, как ты себя сегодня вел.

   Оп сложил нож, сунул его в карман и, взяв банку, протянул ее Максвеллу. Максвелл сделал большой глоток. Огненная жидкость полоснула по горлу, как бритва, и он закашлялся.

  «Ну хоть бы раз выпить эту дрянь, не поперхнувшись!» — подумал он.

  Кое-как проглотив самогон, он еще несколько секунд никак не мог отдышаться.

  — Забористая штука,— сказал Оп.— Давненько у меня не получалось такой удачной партии. Ты видел —чистый, как слеза!

   Максвелл, не в силах произнести ни слова, только кивнул.

   Оп в свою очередь взял банку, поднес ее к губам, запрокинул голову — и уровень самогона в банке сразу понизился на дюйм с лишним. Потом он нежно прижал ее к волосатой груди и выдохнул воздух с такой силой, что огонь в очаге заплясал. Свободной рукой он погладил банку.

  — Первоклассное пойло,— сказал он, утер рот рукой и некоторое время молча смотрел на пламя.

   — Вот тебя она, несомненно, не могла принять за болтуна,— сказал он наконец.— Я заметил, что сегодня вечером ты сам выделывал лихие пируэты вокруг да около правды.

  — Возможно, потому что я сам не знаю, какова эта правда,— задумчиво произнес Максвелл,— и как мне с ней поступить. У тебя есть настроение слушать?

   — Сколько угодно,— сказал Оп.— То есть если тебе этого хочется. А так можешь мне ничего не говорить.

   Я имею в виду — по долгу дружбы. Если ты мне ничего не скажешь, мы все равно останемся друзьями. Ты же знаешь. Мы вообще можем об этом не говорить. У нас найдется немало других тем.

   Максвелл покачал головой:

  — Нет, Оп. Мне необходимо с кем-то обсудить все это. Но довериться я могу только тебе. В одиночку мне не справиться.

   — Ну-ка, отхлебни еще,— сказал Оп, протягивая ему банку,— а потом начинай, если хочешь. Я одного не могу понять: как транспортники допустили такую промашку. И я не верю, будто они ее допустили. Я бы сказал, что тут кроется что-то совсем другое.

  — И ты не ошибся бы,— ответил Максвелл.— Где-то есть планета, и, по-моему, не так уж далеко. Странствующая планета, не связанная ни с каким солнцем. Хотя, насколько я понял, она в любой момент может присоединиться к той системе, какая ей приглянется.

   — Это довольно-таки сложно! Орбиты законных местных планет спутаются в клубок.

  — Не обязательно,— возразил Максвелл.— Она ведь может выбрать орбиту в другой плоскости. И тогда ее присутствие практически на них не отразится.

   Он взял банку, зажмурил глаза и сделал могучий глоток. Отняв банку ото рта, он снова прислонился к грубым камням. В трубе мяукал ветер, какие-то тоскливые звуки раздавались снаружи, за дощатыми стенами. Головешка в очаге рассыпалась каскадом раскаленных угольков. Пламя заплясало, и по всей комнате побежали неверные тени.