Наконец они увидели за деревьями огонек и вскоре подошли к двери хижины. Опустив аббата на землю, они остановились, и Иоланда постучала в грубо сколоченную дверь. Хижина была жалкая, кое-как сложенная из неотесанных бревен и жердей, с одним-единственным окошечком. Когда-то оно было застеклено, но несколько стекол разбилось, и проемы были забиты кусками дубленой кожи. Сбоку торчала грубая глинобитная труба, из которой поднимался дым.
Иоланда постучала еще несколько раз, но никто не выходил. Наконец дверь чуть приоткрылась, и в щели показалось чье-то лицо. Но щель была такая узкая, что разглядеть, кто стоит за дверью, было невозможно.
— Кто там? — послышался шамкающий, дрожащий голос.— Кто стучит ко мне в дверь?
— Путники, которые нуждаются в убежище,— ответила Иоланда.— Один из нас болен.
Дверь приоткрылась шире, и стало видно, что за ней стоит древняя старушка, вся седая и с таким сморщенным лицом, что сразу было видно: зубы у нее давно выпали. Одета она была в какие-то лохмотья.
— Смотри-ка, тут девчонка,— сказала она.— Вот уж не думала, что ко мне может постучаться девчонка. А кто-нибудь еще с тобой есть?
— Нас четверо. Один из нас болен.
Старушка распахнула дверь.
— Тогда входи, дитя мое. И остальные тоже пусть войдут. Старуха Нэн никогда не отказывает в крове тем, кто в нем нуждается. Особенно больным. Заходите и садитесь поближе к огню, а в скором времени я вас чем-нибудь покормлю, хотя за вкус не ручаюсь.
Харкорт и Шишковатый подняли аббата и внесли его в хижину, а старуха Нэн закрыла за ними дверь. Хижина была крохотная, но все же немного больше, чем она казалась снаружи. В очаге пылал огонь, рядом лежал запас дров. Пол был земляной, и в стенах зияли огромные щели, в которых свистел ветер, но у огня было тепло и сухо. Перед очагом стоял единственный плетеный стул, а у стены — убогая низкая кровать. В углу был большой, прочный стол, на котором валялись миски, кружки и несколько ложек; там, где стол упирался в стену, лежали стопкой несколько свитков пергамента.
Старуха, что-то приговаривая про себя, семенила впереди Харкорта и Шишковатого.
— Положите его вон туда,— сказала она, указав на кровать,— и снимите с него мокрую одежду. Я сейчас найду овчины, чтобы его укрыть. Бедный человек, что это с ним?
— Мадам, его укусила и поцарапала гарпия,— ответил Шишковатый.
— Ох уж эти злобные твари! — воскликнула старуха Нэн.— Они хуже всех. Такие грязные, что даже дотронуться до них смертельно опасно, и воняют за версту.
Харкорт и Шишковатый уложили аббата на кровать, и старуха Нэн, разглядев его, удивленно сказала:
— Да он из духовных! Как же это его сюда занесло? Здесь таким, как он, вовсе не место.
И она поспешно перекрестилась.
— Он здесь по богоугодному делу,— объяснил Харкорт.— Он аббат из аббатства, что на том берегу реки.
— Аббат! — воскликнула она.— Аббат у меня в доме!
— Ты что-то говорила про овчины,— напомнил ей Харкорт.
— И то правда,— спохватилась она.— Сейчас принесу.
Шишковатый раздел аббата, и старуха Нэн, принеся откуда-то несколько овчин, одной из них обтерла его досуха, а остальными укрыла.
— Он или спит, или в бреду,— сказал Шишковатый Харкорту.— Все время что-то бормочет.
Попугай устроился на спинке стула перед огнем, но старуха Нэн, направляясь к очагу, чтобы помешать в горшке, сердито столкнула его оттуда.
— Откуда взялась тут эта птица? — сердито спросила она.— Раньше ее здесь не было.
— Она с нами,— ответил Харкорт,— Это птица аббата.
— Ну, тогда ладно. Только зачем аббату такая нелепая птица?
— По-моему, она ему вовсе не нужна,— сказала Иоланда,— Она сама за ним увязалась.
Старуха, склонившись над огнем, мешала что-то в горшке.
— У меня сегодня большой день. Весь вечер являются незваные гости. А ну-ка, вылезай оттуда! — прикрикнула она, взглянув в угол.
Все повернулись посмотреть, к кому она обращается. В углу лежало что-то, похожее на кучу тряпья. Куча нехотя шевельнулась, ожила, разогнулась и встала. В пляшущем свете очага блеснули обломки клыков. Из облезлой меховой куртки во все стороны торчали клочья, а на шее болталась веревочная петля.
— Да это наш тролль! — воскликнул в изумлении Харкорт.— Тот, что хотел повеситься.
— Это несчастное бестолковое существо,— сказала старуха Нэн.— Отвергнутое своим племенем, без единого друга на свете. За неимением лучшего он обратился за помощью ко мне. Я хотела отвязать у него с шеи веревку, но он не дался. Он носит ее как знак своего позора и снять никак не соглашается.
Аббат на кровати застонал. Попугай из темного угла забормотал что-то в ответ. Старуха взяла со стола миску, налила в нее что-то из горшка, стоявшего на очаге, и протянула Шишковатому:
— Вот, влей немного в рот своему приятелю. Это согреет ему кишки.
— Он весь горит,— сказал Шишковатый.— Лицо раскраснелось, и лоб горячий. Это яд, который попал в раны. Я втер в них мазь, но толку от этого мало.
— Яд нужно обезвреживать изнутри, а не снаружи,— сказала старуха Нэн.— Возьмите-ка все по миске и поешьте похлебки, что стоит на огне. И ты тоже,— сказала она троллю.— Тебе тоже надо подкрепиться. А пока вы будете есть, я приготовлю для вашего аббата питье, которое поможет ему бороться с ядом. Подвинь-ка стул вот сюда,— сказала она Харкорту,— залезь на него и достань из-под крыши то, что я скажу.
Харкорт поднял глаза и увидел, что под самой кровлей висят аккуратные пучки трав и кореньев.
— Я все туда вешаю, чтобы уберечь от мышей, они тут кишмя кишат,— пояснила старуха.
Харкорт пододвинул стул, залез на него и принялся подавать ей травы, на которые она указывала.
— Ну вот,— сказала она наконец,— думаю, этого хватит. Я тут буду кое-что напевать про себя, пока питье варится, так вы не обращайте внимания. Не думайте, пожалуйста, что это просто старушечья блажь. Так сказано в рецепте, и хоть я подозреваю, что все это совсем лишнее, все-таки никогда не пропускаю ни единого слова — а вдруг и в самом деле так надо?
Опустившись на колени перед очагом, она принялась толочь и растирать разнообразные травы, которые подавал ей Харкорт, и перемешивать их в большом горшке, куда время от времени добавляла какие-то жидкости из маленьких пузырьков и порошки из причудливо расписанных коробочек. При этом она не переставая приговаривала что-то нараспев — не то заклинания, не то молитвы. Путники во все глаза смотрели на это странное зрелище, продолжая в то же время уписывать похлебку, потому что изрядно проголодались, хотя нельзя сказать, чтобы она отличалась изысканным вкусом. Глотая ложку за ложкой, Харкорт старался не думать о том, из чего она сварена — из крыс, мышей, головастиков или жаб.
Наконец питье было готово, и старуха Нэн сказала Харкорту:
— Подержи-ка своего приятеля, пока я буду в него это вливать.
Аббат все еще что-то бормотал и, казалось, не понимал, где находится, но когда Харкорт подошел к нему, крепко схватил его за руку и не хотел отпускать. Когда старуха подносила к его губам ложку с питьем, он делал слабые попйтки сопротивляться, но в конце концов ему приходилось глотать понемногу, хотя гораздо больше стекало ему на бороду.
— Ну, наверное, хватит,— сказала наконец старуха.— Кое-что он все-таки проглотил. Через некоторое время попробуем еще раз. К утру ему должно полегчать.
Она и Харкорт вернулись к очагу, где сидели остальные. Шишковатый подбросил дров, и пламя разгорелось ярче. Иоланда пыталась поддерживать разговор с троллем, но без особого успеха. Он сидел съежившись и крутил в руках конец веревки, свисавшей с его шеи.
— Он рассказал мне кое-что про себя,— сказала старуха Нэн.— Это грустная история. Вы знаете, что тролли могут жить только под мостами. Не знаю почему, на мой взгляд, это какая-то нелепость. Но это факт: единственное подобающее для них место — под мостом. У этого бедняги был свой мостик, очень скверно построенный, может быть, даже временный, всего-навсего несколько бревен, перекинутых через овраг. По оврагу бежал крохотный ручеек, а в жаркое лето, в засуху, он вообще пересыхал. Конечно, этот мостик ни в какое сравнение не шел с большими настоящими каменными мостами через ревущие потоки, которые никогда не пересыхают. Наш тролль очень переживал по этому поводу. Рядом со всеми остальными троллями он чувствовал себя бедным родственником. Они смотрели на него сверху вниз из-за того, что у него такой скверный мостик. Или, может быть, ему это только казалось, так тоже бывает. Он изо всех сил старался поддерживать свой мостик в приличном виде и даже пробовал его перестроить. Чтобы можно было им гордиться. Но выйти из этого, похоже, все равно ничего не могло, да и строитель из него, по-моему, никудышный. Понимаете, тролли вообще туповаты, но этот особенно. Намного ниже среднего. И что бы он ни делал, о чем бы ни мечтал, его мост становился все хуже и хуже. Ветшал с каждым годом, а бревенчатые сваи, на которых он держался, все больше подмывала вода. К тому же они начали гнить — ведь даже добрые дубовые бревна со временем подгнивают. А недавно случился сильный ливень, вода в овраге поднялась выше обычного, и мост совсем снесло. Так что вот этот наш приятель, что сидит такой несчастный у очага, лишился своего моста и остался бездомным. Будь он человеком, он бы знал, что делать. Срубил бы несколько дубов, если бы, конечно, мог где-то достать топор, подтащил бы их к оврагу и перекинул через него. Потом устроил бы поверх настил, и получился бы мост, который мог бы простоять еще несколько столетий. Но у троллей это не принято. Тролль не должен сам строить себе мост. Такой поступок у них считается — как бы это сказать? — наверное, аморальным. Тролли не должны строить мосты, они должны жить под мостами, которые построены кем-то еще. И вот наш приятель остался бездомным и бесприютным. Как он мог поступить? Ну, во-первых, обратиться к себе подобным и воззвать к их милосердию. В минуту слабости он так и сделал. Он обошел несколько других мостов, хороших, крепких мостов, каждый из которых был куда лучше, чем его жалкий мостик, и говорил тем, кто под ними жил: «Прошу вас, дайте мне пожить у вас. Пустите меня под свой мост хотя бы на день-два, дайте мне время прийти в себя и подумать, что теперь делать. Всего несколько дней передышки, больше я не прошу. Всего несколько дней, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Чтобы залечить свою рану и немного оправиться». А они подняли его на смех и прогнали. Они не сжалились над ним, не проявили милосердия. Как будто он не такой же, как они. Вот почему вы нашли его на дереве у Колодца Желаний с петлей на шее. И вот почему этот бедный дурачок прыгнул с дерева, не рассчитав длины веревки. Кто вы такие, я уже знаю. Молва о вас идет здесь уже много дней, а рано или поздно всякая молва доходит и до меня. Я не догадалась, кто вы, когда вы постучались ко мне, но теперь знаю. Как только вы вошли в мою жалкую хижину, мне все стало ясно. Вы — те, кто убил дракона, того самого, у которого тоже была веревка на шее.
