— Конечно,— подтвердил Данкен.— И нам необходимо выяснить, какая у нее была причина.

  — Она пряталась в церкви, — пробормотал Эндрю.— Кощунство, самое настоящее кощунство. Церкви воздвигают не для того, чтобы в них жили. Истинному христианину никогда не придет в голову обосноваться в церкви.

   — А где еще ей было обосновываться? — возразил Данкен,— Все дома вокруг сгорели дотла. По крайней мере, церковь укрывала ее от непогоды.

  — Но с какой стати она вообще явилась сюда? Что ей было нужно?

   — Она же говорила при вас, что ищет сведения о Вуль-ферте, просмотрела приходские книги и установила, что чародей на деле когда-то жил здесь. Возможно, она полагала, что потом этот Вульферт куда-то ушел, куда именно — неизвестно. Откуда ей было знать, что он тут и умер?

  — Ну да, ну да,— откликнулся отшельник,— однако зачем ей понадобился Вульферт?

  Данкен извлек из кармана украшение. Эндрю словно узрел перед собой беса — он шарахнулся от юноши, во взгляде его читался ужас.

  — Мне кажется,— сказал Данкен,— она искала не человека, а сей предмет. Вам, случайно, неведомо, что он из себя представляет? Может, в деревне ходили про него какие-нибудь слухи?

  — Его называли святыней,— проговорил отшельник,— неизвестно чьей, но святыней. Понимаете, Вульферт считался у деревенских святым. Насколько я знаю, он вовсе не стремился убедить народ в обратном. Если бы люди узнали, что он колдун, ему пришлось бы несладко. Боже мой, подумать только!..

  — Ладно, ладно,— перебил Данкен.— Что минуло, того не вернешь.

  — Похоронили в святой земле,— продолжал Эндрю, будто не слыша,— возвели гробницу! Сами довольствовались камнем в изголовье, а ради него соорудили целый склеп! Вдобавок сколько ушло вина!

  — Вина? При чем тут вино?

  — Как при чем? Чтобы сохранить тело. Если верить преданиям, Вульферт умер в самый разгар лета, и потому...

  — Понятно. Однако зачем было переводить вино? Ведь вполне сгодился бы обыкновенный рассол.

   — Вероятно, вы правы. Помнится, говорили, что, когда Вульферта клали в гробницу, от него порядком попахивало. Но что касается рассола — по-моему, люди просто-напросто сочли, что вино гораздо менее вульгарно.

  — Значит, они устроили чародею пышные похороны в полной уверенности, что погребают святого человека, и положили вместе с ним в могилу его святыню, возможно, не положили, а повесили ему на шею.

  — Сдается мне, милорд, все так и было,— печально вздохнул Эндрю.

  — Не называйте меня милордом. Я уже говорил — лорд не я, а мой отец.

  — Хорошо, милорд, не буду.

  — Интересно, почему Вульферта помнят до сего дня? С его кончины прошло добрых сто лет, если не больше. Когда он умер?

  — Понятия не имею,— сказал Эндрю,— Дата была вырезана на постаменте статуи, что разбилась, когда на гробницу упало дерево. Но что до того, почему колдуна не забыли, в этом нет ничего удивительного. Жизнь в деревне однообразна и скучна, поэтому, когда происходит нечто необычное, оно производит громадное впечатление, вызывает множество пересудов и помнится на протяжении поколений. Кроме того, для местных он был святым; какие еще окрестные села могли похвастаться тем, что приютили святого?

  — Ясно,— проговорил Данкен.— Так что насчет святыни?

  Эндрю отодвинулся к стене пещеры, будто норовя вжаться в нее.

  — Это не святыня,— пробормотал он.— Это бесовская штучка.

  — Чем она тебя так напугала? — хмыкнул Конрад.

  — Другими словами, нечто вроде талисмана,— произнес вполголоса Данкен,— причем неизвестно, как он действует.

  — Послушайтесь моего совета,— воскликнул Эндрю,— закопайте его в землю или киньте в проточную воду! Добра он все равно не принесет, а вокруг и без того достаточно опасностей, чтобы еще испытывать судьбу. Зачем он вам? Вы сказали, что направляетесь в Оксенфорд. Я не понимаю, что вами движет. То вы торопитесь в путь, чтобы поскорее добраться до Оксенфорда, то забываете обо всем, чтобы изучить дьявольское изобретение из могилы колдуна. Как хотите, но я вас не понимаю!

  — Мы направляемся в Оксенфорд по важному делу,— заявил Конрад.

  — Вас послал ваш господин?

  — Нет, не он, а Тот, Кто повелевает всем сущим.

   — Конрад! — в голосе Данкена прозвучал укор.

  — Это правда? — прошептал Эндрю,— На вас указал Господень перст?

   — Можно сказать и так. Но давайте сменим тему.

   — Господень перст,— повторил Эндрю.— Знаете, мне сразу показалось, что вы не простые путешественники. Однако дорога длинная, и опасностей на ней не перечесть.

   — Теперь нам придется тяжко,— признался Данкен.— Мы рассчитывали проскользнуть незамеченными, пото-му-то и отправились в путь малым числом. Но, увы, обстоятельства обернулись против нас. Мы столкнулись с дозором Злыдней, и все наши надежды пошли прахом. Они наверняка станут следить за нами. Да, мы справились с безволосыми, но ведь будут и другие. По совести говоря, мне слегка не по себе. Если на рубежах Пустоши выставлены дозоры, выходит, Орде есть что скрывать, нечто такое, что ни в коем случае не должно попасться кому-либо на глаза.

   — Ну и как же нам быть? — осведомился Конрад.

  — Пойдем напрямик,— отозвался Данкен.— Можно, конечно, уклониться дальше к востоку, однако, я боюсь, мы ничего тем самым не выиграем, разве что удлиним себе дорогу. Так что пойдем напрямик как можно быстрее и будем держаться настороже.

   Призрак, ютившийся до сих пор в углу пещеры, подплыл к собеседникам.

  — Возьмите меня разведчиком,— умоляюще произнес он.— Я стану разведывать замыслы врага. Мне будет страшно, моя душа, если она у меня сохранилась, уйдет в пятки, но ради вас, ради того, кто был добр ко мне, ради святого дела я преодолею страх.

   — Я тебя не приглашал,— отрезал Данкен.— Если мне не изменяет память, я сказал, что не вижу, каким образом мог бы тебе помешать.

   — Вы не принимаете меня всерьез! — оскорбился Призрак.— Для вас я не человек! Вы...

   — Для нас ты — призрак, что бы это ни означало. Между прочим, сэр, что такое призрак?

  — Не знаю,— проговорил Призрак.— Честное слово, не знаю, хоть и превратился в духа. Сэр, позвольте, я тоже спрошу вас кое о чем. Что такое человек?

   — Я не могу ответить.

  — Скажу вам прямо,— продолжал Призрак,— нет горшей участи, нежели быть духом. Духу неведомо, кто он такой и как ему надлежит себя вести, особенно если у него нет места, где являться.

  — Займи церковь,— предложил Эндрю.— При жизни ты частенько околачивался рядом с ней.

  — Но никогда — внутри,— возразил Призрак.— Я всего лишь сидел на паперти и просил милостыню. И такой жизни, друг отшельник, я не пожелаю и врагу. Попробуй проживи на те гроши, которые мне подавали!

  — Чего же ты хотел от бедняков? — хмыкнул Эндрю.

  — Бедняки, как же! Скопидомы, скареды, скряги! Паршивого медяка и то им было жалко!

  — Не мни себя единственным страдальцем на свете,— заметил Эндрю без малейшего сочувствия в голосе,— Страдать — таков наш общий удел.

  — Меня радует только одно,— сказал Призрак.— Быть духом все-таки лучше, чем мертвецом, тем более мертвецом в аду. Среди живущих есть немало тех, кто знает, что после смерти окажется прямехонько в аду.

  — Поведай же нам, как тебе удалось избежать столь великой чести.

  — Не знаю,— повторил Призрак.— Может, меня помиловали потому, что лень — не такой уж страшный грех.

  — Тем не менее твоя лень не мешает тебе собираться в Оксенфорд.

  — Мне было сказано, что меня берут только потому, что не в силах остановить. По правде говоря, я обижен таким отношением, однако Оксенфорд важнее обид.

   — Я тоже присоединюсь к ним,— сказал Эндрю,— если они, конечно, не возражают. Всю свою жизнь я стремился стать Божьим ратником. Мне казалось, что я утолю свое желание, удалившись от мира, но, к сожалению, ничего не вышло. В моей душе горит пламень веры — пускай не слишком жарко, но горит. Если бы вы знали, сколькими способами я пытался доказать истинность своего рвения! Я глядел годами на огонек свечи, отрываясь лишь затем, чтобы удовлетворить потребности тела. Я ложился спать только тогда, когда не мог больше бодрствовать. Порой дело доходило до того, что я засыпал за столом и пламя обжигало мне волосы и брови. К тому же свечи вводили меня в расход, а итог оказался плачевным. Я ровным счетом ничего не достиг. Понимаете, я смотрел на огонек для того, чтобы слиться воедино, ощутить внутри себя и падение листвы, и песню птицы, и великолепие красок заката, и хрупкую прелесть паутины, то есть стать одним целым со Вселенной. Но время шло, а шорох листьев оставался для меня бессмысленным звуком, птичьи трели не будили в моей душе ни единого отклика. То ли мне чего-то не хватало, то ли я неправильно подошел к этому, то ли те, кто похвалялся своими успехами, были бессовестными лжецами. Так или иначе, со временем я сообразил, что занимаюсь ерундой. Но теперь мне предоставляется возможность уверить себя и других в чистоте моих помыслов. Пускай я трус, пускай силы во мне не больше, чем в колеблемом ветром тростнике, все же посох в моих руках может при случае послужить оружием. Я постараюсь не убегать от опасности. Поверьте, мне стыдно за то, как я вел себя сегодня днем.