320 Узорные шаровары Узорные шаровары Вольготней потных, кузнечных… Воронье да злые пожары На полях родимых запечных. Черепа по гулким печуркам, В закомарах лешачий пляс, Ускакал за моря каурка, Добрый волк и друг-китоврас. Лучше вихорь, песни Чарджуев, На пути верблюжий костяк; Мы борцы, Есенин и Клюев, За ковригу возносим стяг, За цветы в ушах у малайца, За кобылий сладкий удой, Голубка и ржаного зайца Нам испек Микула родной. Оттого на песенной кровле Воркование голубей, Мы — Исавы, в словесной ловле Обросли землей до грудей. И в земле наших книг страницы, Запятые — медвежий след, Не свивают гнезд жаро-птицы По анчарным дебрям газет. На узорчатых шароварах Прикурнуть ли маховику? Лишь пучина из глубей ярых Выплескивает строку. 321
Маяковскому грезится гудок над Зимним, Маяковскому грезится гудок над Зимним, А мне журавлиный перелет и кот на лежанке. Брат мой несчастный, будь гостеприимным: За окном лесные сумерки, совиные зарянки! Тебе ненавистна моя рубаха, Распутинские сапоги с набором, В них жаворонки и грусть монаха О белых птицах над морским простором. В каблуке в моем терем кащеев, Соловей-разбойник поныне, — Проедет ли Маркони, Менделеев, Всяк оставит свой мозг на тыне. Всякий станет песней в ночевке, Под свист костра, над излучиной сивой; Заблудиться в моей поддевке «Изобразительным искусствам» не диво. В ней двенадцать швов, как в году високосном, Солноповороты, голубые пролетья, На опушке по сафьяновым соснам Прыгают дятлы и белки — столетья. Иглокожим, головоногим претит смоль и черника, Тетеревиные токи в дремучих строчках, Свете Тихий от народного лика Опочил на моих запятых и точках. Простой как мычание, и облаком в штанах казинетовых Не станет Россия, так вещает Изба. От мереж осетровых и кетовых Всплески рифм и стихов ворожба. Песнотворцу ль радеть о кранах подъемных, Прикармливать воронов — стоны молота? Только в думах поддонных, в сердечных домнах Выплавится жизни багряное золото. 322 Блузник, сапожным ножом Блузник, сапожным ножом Раздирающий лик Мадонны, — Это в тумане ночном Достоевского крик бездонный. И ныряет, аукает крик — Черноперый, колдующий петел, Неневестной Матери лик Предстает нерушимо светел. Безобиден горлинка-нож В золотой коврижной потребе. Колосится зарная рожь На валдайском, ямщицком небе. И звенит Достоевского боль Бубенцом плакучим, поддужным… Глядь, кабацкая русская голь Как Мадонна, в венце жемчужном! Только буйственна львенок-брада, Ястребята — всезрящие очи… Стали камни, огонь и вода До пурпуровых сказок охочи. И волхвующий сказочник я, На устах огневейные страны… Достоевского боль, как ладья, Уплывает в ночные туманы. 323 Повешенным вниз головою Повешенным вниз головою Косматые снятся шатры И племя с безвестной молвою У аспидно-синей горы. Там девушка тигру услада, И отрок геенски двууд. Захлестнутым за ноги надо Отлить из кровинок сосуд. В нем влага желёз, сочленений, И с семенем клей позвонков… Отрадны казненному сени Незыблемых горных шатров. Смертельно пеньковой тропою Достичь материнской груди… Повешенных вниз головою Трещоткою рифм не буди. 324 У вечерни два человека – У вечерни два человека — Поп да сторож в чуйке заплатанной. На пороге железного века Стою, мертвец неоплаканный. Бог мой, с пузом распоротым, Выдал миру тайны сердечные; Дароносица распластана молотом, Ощипаны гуси — серафимы млечные. Расстреляны цветики на проталинках И мамины спицы-кудесницы… Снегурка в шубейке и валенках Хнычет у облачной лестницы. Войти бы в Божью стряпущую, Где месяц — калач анисовый… Слезинка над жизненной пущею Расцветет, как сад барбарисовый. Спицы мамины свяжут Нетленное — Чулки для мира голопятого, И братина — море струнно-пенное Выплеснет Садко богатого. Выстроит Садко Избу соборную, Подружит Верхарна с Кривополеновой И обрядит Ливерпуль, Каабу узорную В каргопольскую рубаху с пряжкой эбеновой. |
