236 Где пахнет кумачом — там бабьи посиделки, Где пахнет кумачом — там бабьи посиделки, Медынью и сурьмой — девичий городок… Как пряжа мерен день, и солнечные белки, Покинув райский бор, уселись на шесток. Беседная изба — подобие вселенной: В ней шолом — небеса, палати — млечный путь, Где кормчему уму, душе многоплачевной, Под веретенный клир усладно отдохнуть. Неизреченен Дух и несказанна тайна Двух чаш, двух свеч, шести очей и крыл! Беседная изба на свете не случайна, Она Судьбы лицо, преддверие могил. Мужицкая душа, как кедр зеленотемный, Причастье Божьих рос неутолимо пьет; О радость быть простым, носить кафтан посконный И тельник на груди, сладимей диких сот! Индийская земля, Египет, Палестина — Как олово в сосуд, отлились в наши сны. Мы братья облакам, и савана холстина — Наш верный поводырь в обитель тишины. 237 У розвальней — норов, в телеге же — ум, У розвальней — норов, в телеге же — ум, У карего много невыржанных дум. Их ведает стойло, да дед дворовик, Что кажет лишь твари мерцающий лик. За скотьей вечерней в потемках хлева, Плачевнее ветра овечья молва. Вздыхает каурый, как грешный мытарь: «В лугах Твоих буду ли, Отче и Царь? Свершатся ль мои подъяремные сны, И, взвихрен, напьюсь ли небесной волны?..» За конскою думой кому уследить? Она тишиною спрядается в нить. Из нити же время прядет невода, Чтоб выловить жребий, что светел всегда. Прообраз всевышних, крылатых коней Смиренный коняга, страж жизни моей. С ним радостней труд, благодатней посев, И смотрит ковчегом распахнутый хлев. Взыграет прибой и помчится ковчег Под парусом ясным, как тундровый снег. Орлом огнезобым взметнется мой конь, И сбудется дедов дремучая сонь! 238 Плач дитяти через поле и реку, Плач дитяти через поле и реку, Петушиный крик, как боль, за версты, И паучью поступь, как тоску, Слышу я сквозь наросты коросты. Острупела мать-сыра-земля, Загноились ландыши и арфы, Нет Марии и вифанской Марфы Отряхнуть пушинки с ковыля, — Чтоб постлать Возлюбленному ложе Пыльный луч лозою затенить. Распростерлось небо рваной кожей, — Где ж игла и штопальная нить? Род людской и шила недомыслил, Чтоб заплатать бездну или ночь; Он песчинки по Сахарам числил, До цветистых выдумок охоч. Но цветы, как время, облетели. Пляшет сталь и рыкает чугун. И на дымно закоптелой ели Оглушенный плачет Гамаюн. 239 Где рай финифтяный и Сирин Где рай финифтяный и Сирин Поет на ветке расписной, Где Пушкин говором просвирен Питает дух высокий свой, Где Мей яровчатый, Никитин, Велесов первенец Кольцов, Туда бреду я, ликом скрытен, Под ношей варварских стихов. Когда сложу свою вязанку Сосновых слов, медвежьих дум? «К костру готовьтесь спозаранку» — Гремел мой прадед — Аввакум. Сгореть в мятельном Пустозерске Или в чернилах утонуть? Словопоклонник богомерзкий, Не знаю я, где орлий путь. Поет мне Сирин издалеча: «Люби, и звезды над тобой Заполыхают красным вечем, Где сердце — колокол живой». Набат сердечный чует Пушкин — Предвечных сладостей поэт… Как Яблоновые макушки, Благоухает звукоцвет. Он в белой букве, в алой строчке, В фазаньи-пестрой запятой. Моя душа, как мох на кочке, Пригрета пушкинской весной. И под лучом кудряво-смуглым Дремуча глубь торфяников. В мозгу же, росчерком округлым, Станицы тянутся стихов. 240 Оскал Февральского окна Оскал Февральского окна Глотает залпы, космы дыма… В углу убитая жена Лежит строга и недвижима. Толпятся тени у стены, Зловеще отблески маячат… В полях неведомой страны Наездник с пленницею скачет. Хватают косы ковыли, Как стебли свесилися руки, А конь летит в огне, в пыли, И за погоню нет поруки. Прости, прости! В ковыль и мглу Тебя умчал ездок крылатый… Как воры, шепчутся в углу Кирка с могильною лопатой. |
