299 Домик Петра Великого, Домик Петра Великого, Бревна в лапу, косяки аршинные, Логовище барса дикого, Где тлеют кости безвинные. Сапоги — шлюзы амстердамские, С запахом ила, корабельного якоря, Пакля в углах — седины боярские, Думы столетий без песни и бахоря. Правнуки барсовы стали котятами, Топит их в луже мальчонко — история. Глядь, над сивушными, гиблыми хатами Блещет копье грозового Егория. Домик Петровский не песня Есенина, В нем ни кота, ни базара лещужного, Кружка голландская пивом не вспенена: Ала Россия без хмеля недужного. Выловлен жемчуг, златницы татарские, Пестун бурунный — добыча гербария, Стих обмелел… Сапоги амстердамские Вновь попирают земли полушария. Барсова пасть и кутья на могилушке, Кто породнил вас, Зиновьев с Егорием? Видно недаром блаженной Аринушке Снилися маки с плакучим цикорием. 300 Зурна на зырянской свадьбе, Зурна на зырянской свадьбе, В братине знойный чихирь, У медведя в хвойной усадьбе Гомонит кукуший псалтырь: «Борони Иван волосатый, Берестяный Семиглаз…» Туркестан караваном ваты Посетил глухой Арзамас. У кобылы первенец — зебу, На задворках — пальмовый гул. И от гумен к новому хлебу Ветерок шафранный пахнул. Замесит Орина ковригу — Квашня — семнадцатый год… По малину колдунью-книгу Залучил корявый Федот. Быть приплоду нутром в Микулу, Речью в струны, лицом в зарю… Всеплеменному внемля гулу, Я поддонный напев творю. И ветвятся стихи-кораллы, Неявленные острова, — Где грядущие Калевалы Буревые пожнут слова. Где совьют родимые гнезда Фламинго и журавли… Как зерно, залягу в борозды Новобрачной жадной земли! 301 В шестнадцать — кудри да посиделки, В шестнадцать — кудри да посиделки, А в двадцать — первенец, молодица, — Это русские красные горелки, Неопалимая феникс-птица. Под тридцать — кафтан степенный, Пробор, как у Мокрого Спаса, — Это цвет живой, многоценный, С луговин певца-китовраса. Золотые столбы России, Китоврас, коврига и печь, Вам в пески и устья чужие Привелось как Волге истечь. Но мерцает в моих страницах Пеклеванных созвездий свет. Голосят газеты в столицах. Что явился двуглаз — поэт. Обливаясь кровавым потом, Я несу стихотворный крест К изумрудным Лунным воротам, Где напевы, как сонм невест. Будет встреча хлебного слова С ассирийской флейтой-змеей, И Великий Сфинкс как корова На Сахару прольет удой. Из молочных хлябей, как озимь, Избяные взойдут коньки, Засвирелит блеянием козьим Китоврас у райской реки. И под огненным баобабом Закудахчет павлин — изба… На помин олонецким бабам Эта тигровая резьба. 302 На помин олонецким бабам На помин олонецким бабам Воскуряю кедровый стих; Я под огненным баобабом Мозг ковриги и звезд постиг. Есть Звезда Квашни и Сусека, Материнской пазушной мглы. У пиджачного человека Не гнездятся в сердце орлы. За ресцами не вязнут перья Пеклеванных драчливых стай, Не магнит, а стряпка-Лукерья Указует дорогу в рай. Там сосцы тишины и крынки С песенным молоком, Не поэты ли сиротинки, Позабывшие Отчий дом? Не по ним ли хнычет мутовка, Захлебываясь в дрожжах? Как словесная бронза ковка Шепелявой прозе на страх! Раздышалась мякишем книга, Буква «Ша» — закваска в пере, И Казбеком блещет коврига Каравану пестрых тире. 303 Осыпалась избяная сказка — Осыпалась избяная сказка — Шатер под смоковницей сусальной, На затерянном судне полярная Пасха, Путешествие по библии при свечке сальной. Пересохли подлавочные хляби, И кит — тишина с гарпуном в ласту. В узорной каргопольской бабе Провижу богов красоту. Глядь, баба в парижской тальме, Напудрен лопарский нос… Примерещился нильской пальме Сельдяной холмогорский обоз. За обозом народ — Ломоносов В песнорадужном зипуне… Умереть у печных утесов Индустриальной волне. Чтоб в коврижные океаны Отчалил песенный флот… Товарищи, отомстим за раны Девы-суши и Матери вод! Ложесна бытия иссякли, — В наших ядрах огонь и гром, Пиренеи словесной пакли Падут под тараном-стихом. На развалинах строк, созвучий Каркнет ворон — мое перо, И прольется из трубной тучи Живоносных рифм серебро. |
