II Изба — святилище земли, Изба — святилище земли, С запечной тайною и раем; По духу росной конопли Мы сокровенное узнаем. На грядке веников ряды — Душа берез зеленоустых… От звезд до луковой гряды — Всё в вещем шёпоте и хрустах. Земля, как старище-рыбак, Сплетает облачные сети, Чтоб уловить загробный мрак Глухонемых тысячелетий. Провижу я: как в верше сом, Заплещет мгла в мужицкой длани; Золотобревный отчий дом Засолнцевеет на поляне. Пшеничный колос-исполин Двор осенит целящей тенью… Не ты ль, мой брат, жених и сын, Укажешь путь к преображенью? В твоих глазах дымок от хат, Глубинный сон речного ила, Рязанский, маковый закат — Твои певучие чернила. Изба — питательница слов Тебя взрастила не напрасно: Для русских сел и городов Ты станешь Радуницей красной. Так не забудь запечный рай, Где хорошо любить и плакать! Тебе на путь, на вечный май, Сплетаю стих — матерый лапоть. III У тебя, государь, новое ожерельице… У тебя, государь, новое ожерельице… Слова убийц Св. Димитрия-царевнча. Елушка-сестрица, Верба-голубица, Я пришел до вас: Белый цвет-Сережа, С Китоврасом схожий Разлюбил мой сказ! Он пришелец дальний, Серафим опальный, Руки — свитки крыл. Как к причастью звоны, Мамины иконы Я его любил. И в дали предвечной, Светлый, трехвенечный, Мной провиден он. Пусть я некрасивый, Хворый и плешивый, Но душа, как сон. Сон живой, павлиний, Где перловый иней Запушил окно, Где в углу, за печью, Чародейной речью Шепчется Оно. Дух ли это Славы, Город златоглавый, Савана ли плеск? Только шире, шире, Белизна псалтири — Нестерпимый блеск. Тяжко, светик, тяжко! Вся в крови рубашка… Где ты, Углич мой?.. Жертва Годунова, Я в глуши еловой Восприму покой. Буду в хвойной митре, Убиенный Митрий, Почивать, забыт… Грянет час вселенский, И Собор Успенский Сказку приютит. IV Бумажный ад поглотит вас Бумажный ад поглотит вас С чернильным черным сатаною, И бесы: Буки, Веди, Аз, Согнут построчников фитою. До воскрешающей трубы На вас падут, как кляксы, беды, И промокательной судьбы Не избежат бумагоеды. Заместо славы будет смерть Их костяною рифмой тешить, На клякс-папировую жердь Насадят лавровые плеши. Построчный пламень во сто-крат Горючей жюпела и серы. Но книжный червь, чернильный ад Не для певцов любви и веры. Не для тебя, мой василек, Смола терцин, устава клещи, Ржаной колдующий восток Тебе открыл земные вещи: «Заря-котенок моет рот, На сердце теплится лампадка». Что мы с тобою не народ — Одна бумажная нападка. Мы, как Саул, искать ослиц Пошли в родные буераки, И набрели на блеск столиц, На ад, пылающий во мраке. И вот, окольною тропой, Идем с уздой и кличем: сивка! Поют хрустального трубой Во мне хвоя, в тебе наливка, — Тот душегубный варенец, Что даль рязанская сварила. Ты — коловратов кладенец, Я — бора пасмурная сила. Таран бумажный нипочем Для адамантовой кольчуги… О, только б странствовать вдвоем, От Соловков и до Калуги. Через моздокский синь-туман, На ржанье сивки, скрип косули!.. Но есть полынный, злой дурман В степном жалеечном Июле. Он за курганами звенит И по-русалочьи мурлычет: «Будь одиноким, как зенит, Пускай тебя ничто не кличет». Ты отдалился от меня За ковыли, глухие лужи… По ржанью певчего коня Душа курганная недужит. И знаю я, мой горбунок В сосновой лысине у взморья, Уж преисподняя из строк Трепещет хвойного Егорья. Он возгремит, как Божья рать, Готовя ворогу расплату, Чтоб в книжном пламени не дать Сгореть родному Коловрату. |
