* * * Увы, увы, раю прекрасный!.. Февраль рассыпал бисер рясный, Когда в Сиговец, златно-бел, Двуликий Сирин прилетел. Он сел на кедровой вершине, Она заплакана поныне, И долго, долго озирал Лесов дремучий перевал. Истаевая, сладко он Воспел: Кирие елейсон! Напружилось лесное недро, И как на блюде, вместе с кедром, В сапфир, черемуху и лен Певец чудесный вознесен. В тот год уснул навеки Павел, — Он сердце в краски переплавил, И написал икону нам: Тысячестолпный дивный храм, И на престоле из смарагда, Как гроздь в точиле винограда, Усекновенная глава. Вдали же никлые березы, И журавлиные обозы, Ромашка и плакун-трава. Еще не гукала сова, И тетерев по талой зорьке Клевал пестрец да ягель горький, Еще медведь на водопое Гляделся в зеркальце лесное И прихорашивался втай, — Стоял лопарский сизый май, Когда на рыбьем перегоне, В лучах озерных, легче соний, Как в чаше запоны опал, Олеха старцев увидал. — Их было двое светлых братий, Один Зосим, другой Савватий, В перстах златые копей… Стал огнен парус у ладьи, И невода многоочиты, Когда сиянием повиты. В нее вошли озер Отцы. «Мы покидаем Соловцы, О, человече Алексие! Вези нас в горнюю Россию, Где Богородица и Спас Чертог украсили для нас!» Не стало резчика Олехи… Едва забрезжили сполохи, Пошла гагара на утек, Заржал в коклюшках горбунок, Как будто годовалый волк Прокрался в лен и нежный шелк. Лампадка теплилась в светелке, И за мудреною иголкой Приснился Проне смертный сон: Сиговец змием полонен, И нет подойника, ушата, Где б не гнездилися змеята. На бабьих шеях, люто злы, Шипят змеиные узлы, Повсюду посвисты и жала, И на погосте кровью алой Заплакал глиняный Христос… Отколе взялся Алконост, Что хитро вырезан Алешей, — «Я за тобою по пороше! Летим, сестрица, налегке К льняной и шелковой реке!» Не стало кружевницы Прони… С коклюшек ускакали кони, Лишь златогривый горбунок, За печкой выискав клубок, Его брыкает в сутеменки… А в горенке по самогонке Тальянка гиблая орет — Хозяев новых обиход. * * * Степенный свекор с Силиверстом Срубили келью за погостом, Где храм о двадцати главах, В нем Спас в глазуревых лаптях. Который месяц точит глина, Как иней ягодный крушина, Из голубой поливы глаз Кровавый бисер и топаз. Чудно, болезно мужичью За жизнь суровую свою, Как землянику в кузовок, Сбирать слезинки с Божьих щек! Так жили братья. Всякий день, Едва раскинет сутемень Свой чум у таежных полян, В лесную келью, сквозь туман, Сорока грамотку носила: Была она четверокрыла, И, полюбив налимье сало, У свекра в бороде искала. Уж не один полет воочью Сильверст за пазухой сорочьей Худые вести находил, — Писал их столпник, старец Нил: Он на прибрежии Онега Построил столп из льда и снега, Покрыл его дерном, берестой, И тридцать лет стоит невестой Пустынных чаек, облаков И серых беличьих лесов; — Их немота роила были, Что белки столпника кормили. Он по мирскому стольный князь, Как чешуей озерный язь, Так ослеплял служилым златом Любимец царские палаты. Но сгибло всё: Нил на столпе — Свеча на таежной тропе, В свое дупло, как хризопраз, Его укрыл звериный Спас! * * * Однажды птица прилетела Понурою, отяжелелой, И не клевала творожку. Сильверст желанную строку У ней под крылышком сыскал: «Готовьтесь к смерти», Нил писал. Ударили в било поспешно… И как опалый цвет черешни, На новоселье двух смертей Слетелись выводки гусей; Тетерева и куропатки, Свистя крылами, без оглядки, На звон завихрились из пущ… И молвил свекор: «Всемогущ, Кто плачет кровию за тварь! Отменно знатной будет гарь; Недаром лоси ломят роги, Медведи, кинувши берлоги, С котятами рябая рысь, Вкруг нашей церкви собрались… Простите, детушки, убогих! Мы в невозвратные дороги Одели новое рядно… Глядят в небесное окно На нас Аввакум, Феодосий… Мы вас, болезные, не бросим, С докукою пойдем ко Власу, Чтоб дал лебедушкам атласу А рыси выбойки рябой!.. Живите ладно меж собой: Вы, лоси, не бодайтесь больно, Медведихе-княгине стольной От нас в особицу поклон — Ей на помин овса суслон, Стоит он миленький в сторонке… Тетеркам пестрым по иконке, — На них кровоточивый Спас, — Пускай помолятся за нас!» «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко» Воспела в горести великой На человечьем языке Вся тварь, вблизи и вдалеке. Когда же церковь-купина Заполыхала до вершины, Настала в дебрях тишина, И затаили плеск осины. Но вот разверзлись купола, И въявь из маковицы главной, На облак белизны купавной Честная двоица взошла За нею трудница сорока С хвостом лазоревым, в тороках… Все трое метятся писцом Горящей птицей и крестом. Не стало деда с Силиверстом… С зарей над сгибнувшим погостом Рыдая, солнышко взошло, И по надречью, по-над логом, Оленем сивым, хромоногим Заковыляло на село. Несло валежником от суши, Глухою хмарой от болот, По горенкам и повалушам Слонялся человечий сброд. И на лугу перед моленной, Сияя славою нетленной, Икон горящая скирда: — В окне Мокробородый Спас, Успение, коровий Влас… Се предреченная звезда, Что в карих сумерках всегда Кукушкой окликала нас! Да молчит всякая плоть человеча: Уснул, аки лев, Великий Сиг! Икон же души, с поля сечи, Как белый гречневый посев, И видимы на долгий миг, Вздымались в горнюю Софию… Нерукотворную Россию Я — песнописец Николай, Свидетельствую, братья, вам. В сороковой полесный май, Когда линяет пестрый дятел, И лось рога на скид отпятил, Я шел по Унженским горам. Плескали лососи в потоках, И меткой лапою с наскока Ловила выдра лососят. Был яр, одушевлен закат, Когда безвестный перевал Передо мной китом взыграл. Прибоем пихт и пеной кедров Кипели плоскогорий недра, И ветер, как крыло орла, Студил мне грудь и жар чела. Оледенелыми губами, Над россомашьими тропами, Я бормотал: «Святая Русь, Тебе и каторжной молюсь!.. Ау, мой ангел пестрядинный, Явися хоть на миг единый!» И чудо! Прыснули глаза С козиц моих, как бирюза, Потом, как горные медведи, Сошлись у врат из тяжкой меди. И постучался левый глаз, Как носом в лужицу бекас, — Стена осталась безответной. И око правое — медведь Сломало челюсти о медь, Но не откликнулась верея, — Лишь страж, кольчугой пламенея, Сиял на башне самоцветной. Сластолюбивый мой язык, Покинув рта глухие пади, Веприцей ринулся к ограде, Но у столпов, рыча, поник. С нашеста ребер, в свой черед, Вспорхнуло сердце — голубь рябый, Чтобы с воздушного ухаба Разбиться о сапфирный свод. Как прыснуть векше, — голубок В крови у медного порога!.. И растворились на восток Врата запретного чертога. Из мрака всплыли острова, В девичьих бусах заозерья, С морозным Устюгом Москва, Валдай — ямщик в павлиньих перьях, Звенигород, где на стенах Клюют пшено струфокамилы, И Вологда, вся в кружевах, С Переяславлем белокрылым. За ними Новгород и Псков — Зятья в кафтанах атлабасных, Два лебедя на водах ясных — С седою Ладогой Ростов. Изба резная — Кострома, И Киев — тур золоторогий На цареградские дороги Глядит с Перунова холма! Упав лицом в кремни и гальки, Заплакал я, как плачут чайки Перед отплытьем корабля: — «Моя родимая земля, Не сетуй горько о невере, Я затворюсь в глухой пещере, Отрощу бороду до рук, — Узнает изумленный внук, Что дед недаром клад копил, И короб песенный зарыл, Когда дуванили дуван!.. Но прошлое, как синь туман: Не мыслит вешний жаворонок Как мертвен снег и ветер звонок. Се предреченная звезда, Что темным бором иногда Совою окликала нас!.. Грызет лесной иконостас Октябрь — поджарая волчица, Тоскуют печи по ковригам И шарит оторопь по ригам Щепоть кормилицы-мучицы. Ушли из озера налимы, Поедены гужи и пимы, Кора и кожа с хомутов, Не насыщая животов. Покойной Прони в руку сон: Сиговец змием полонен, И синеглазого Васятку Напредки посолили в кадку. Ах, синеперый селезень!.. Чирикал воробьями день, Когда, как по грибной дозор, Малютку кликнули на двор. За кус говядины с печенкой Сосед освежевал мальчонка, И серой солью посолил Вдоль птичьих ребрышек и жил. Старуха же с бревна под балкой Замыла кровушку мочалкой. Опосле, — как лиса в капкане, Излилась лаем на чулане. И страшен был старуший лай, Похожий то на баю-бай, То на сорочье стрекотанье. Ополночь бабкино страданье Взошло над бедною избой Васяткиною головой. Стеклися мужики и бабы: «Да, те ж вихры и носик рябый!» И вдруг за гиблую вину Громада взвыла на луну. Завыл Парфен, худой Егорка, Им на обглоданных задворках Откликнулся матерый волк… И народился темный толк: Старух и баб сорокалеток Захоронить живьем в подклеток, С обрядой, с жалкой плачеей И с теплою мирской свечей; Над ними избу запалить, Чтоб не достались волку в сыть! |
