— А если это не птица вовсе? — осторожно предположила я. — Может, что-то... редкое. Или не совсем привычное?

— Пфф... может. У нас тут пару лет назад один купец с ярмарки привёз “магического ужика в банке”. Через день тот оказался обычной гадюкой, просто светился от съеденного светлячка. — Орлин махнул рукой, обошёл стол и снова покосился на яйцо. — Но это... не похоже на шутку. Даже не воняет. А настоящие подарки с подвохом обычно пахнут заранее.

Мы оба помолчали. Яйцо лежало в корзине, будто нарочно стараясь выглядеть мирным и добропорядочным. Вот только покачнулось. Совсем чуть-чуть. Или это опять моя фантазия?

— Ладно, — хмыкнул Орлин, — главное — не начинай с ним разговаривать. А то ещё ответит.

Я прыснула от смеха, но краем глаза всё ещё косилась на яйцо. Оно и правда могло ответить. Или вылупиться. Или... взорваться? Я вздохнула от хоровода мыслей у меня в голове.

Похоже, утро сегодня обещало быть долгим.

Поскольку поспать у нас так и не получилось — у кого от волнения, у кого от возрастной привычки вставать ни свет ни заря, — мы с Орлином решили не терять времени даром и взялись за дело. Целью нашего утреннего подвига стал коридор, ведущий к кухне и столовой. После бурной ночи и тревожного утра эта часть дома казалась почти мирной… если не считать пыли, паутины, обвалившейся штукатурки и запаха, напоминавшего старый чулан, где когда-то забыли солёную рыбу. Однако работа спорилась — кто бы мог подумать, что я научусь ловко орудовать веником, тряпкой и даже щипцами для старых гвоздей? А всё потому, что каждый час мы по очереди наведывались к нашему пациенту.

Орлин особенно строго следил за графиком. В определённое время он подходил к постели, бормоча что-то себе под нос, и подносил ко рту герцога кружку с горячим отваром, сваренным им ещё до рассвета. Герцог пил почти вслепую — всё ещё в полудрёме, но сознательно, будто тело его уже знало: надо слушаться. Лицо у Кристиана всё ещё было бледным, но лоб уже не казался обжигающим, а дыхание стало ровным. И это приободряло.

Когда коридор начал напоминать жилое помещение, а не декорации к фильму о запущенных замках, мы принялись за ковёр. Точнее, за его то ли останки, то ли мумию. Ткань осыпалась от одного взгляда, пыль взвивалась тучами, а куски, которые удалось скрутить, словно цеплялись за пол и не хотели покидать насиженное место. Мы с трудом выволокли эти реликвии прошлого на двор, чтобы потом решить — сжечь или попытаться отстирать (хотя, если честно, склонялись к первому варианту).

И тут... мы услышали это.

Сначала показалось, что гремит где-то в старом крыле особняка, но звук был слишком ритмичным, слишком упорным. Стук. Скрежет. Опять стук. Будто кто-то методично вбивал колья в землю.

Мы переглянулись, сбросили с рук остатки тряпья и двинулись к источнику звука. Пройдя через двор и заглянув за угол, мы одновременно замерли. В зарослях, некогда полностью перегородивших дорогу к особняку, творилось настоящее чудо — или безумие. Несколько крестьян, вооружённых серпами, топорами и даже лопатами, напоминали отряд муравьёв, внезапно решивших построить автостраду.

Методично, без слов, с каким-то почти торжественным упорством, они рубили, тянули, перетаскивали и топтали заросли, расширяя тропу, ведущую к воротам поместья. Стало даже видно кусок старого булыжника под ногами, который до этого скрывали сорняки и мох.

— Это что, субботник? — прошептала я, не веря своим глазам.

— Субботник? — переспросил Орлин, чуть наклонив голову, будто примерял слово на слух. — Не знаю, что это за зверь, но звучит серьёзно. Хотя... — он прищурился, глядя на усердно машущего топором крестьянина, — если это означает, что кто-то бесплатно работает, пока я отдыхаю, то я — за. Хоть каждый день пусть будет этот ваш субботник.

Мужчина довольно усмехнулся, поправляя свой неизменный картуз, и с неожиданной бодростью похлопал меня по плечу.

Вернувшись обратно в дом, мы с Орлином без лишних слов принялись за свои дела. Старик, по-прежнему бодрый, несмотря на бессонную ночь, отправился в кладовку с решительным видом человека, который собирался навести там порядок раз и навсегда. При этом он ворчал себе под нос, что ему уже давно не двадцать и что он вообще-то слишком стар, чтобы таскать ящики и рыться в завалах, оставленных ещё предыдущими поколениями жильцов.

— Может, помочь? — осторожно предложила я, заглянув внутрь.

— Ни к чему, — отмахнулся мой напарник, выпрямляясь с пыльной банкой в руке. — Кладовка — это моя вотчина. Я с ней и с её хитрыми закоулками давно на "ты", — хмыкнул он и скрылся в полутьме, продолжая что-то бормотать о безруких слугах, что перекладывали всё "не туда".

Я же осталась в коридоре, продолжая приводить его в порядок. С каждой снятой паутинкой и вычищенным углом дом будто оживал на глазах. В окна струился свет, стены больше не казались такими угрюмыми, и даже воздух стал чище — с лёгкой примесью мыла, травяного отвара и чего-то, похожего на терпкую надежду.

Иногда я прислушивалась к звукам со двора — там всё ещё трудились селяне, упорно расчищая путь. В какой-то момент я заметила, что и сам дом, и люди вокруг него будто начинали двигаться в одном ритме, как большой, просыпающийся организм. Надеюсь, Кристиан скоро придёт в себя и увидит, что этот старый дом вновь обретает жизнь — шаг за шагом, заботливой рукой и терпеливым сердцем.

Вечером, убедившись, что герцог спит спокойно и повязка свежая, мы с Орлином наконец позволили себе немного отдыха — по очереди, конечно. Сначала улёгся старик, проворчав, что если его сейчас не уложить, то он завалится прямо посреди коридора, а потом, кивнув на прощание, удалился в свою коморку. Я ещё немного посидела у изголовья Кристиана, проверила температуру и укрыла его получше, а затем и сама отправилась в свою комнату. Сон накрыл меня почти мгновенно — и всё же, ровно в середине ночи, словно внутри сработал какой-то невидимый будильник, я резко проснулась. Без особой сонливости, как по расписанию. Поднялась, наскоро умылась и направилась в правое крыло, чтобы сменить Орлина на дежурстве.

— Как он? — тихо спросила я, подходя к кровати, стараясь не потревожить больного сильнее, чем нужно.

— Идёт на поправку, — буркнул старик, не отрывая взгляда от своего «пациента», и аккуратно поднёс кружку чуть выше, чтобы герцог проглотил последнюю каплю.

Я с облегчением выдохнула и на мгновение задержала взгляд на лице Кристиана. Цвет кожи и правда стал ровнее, дыхание — спокойнее, а рана, которую мы обрабатывали уже почти сутки, больше не выглядела угрожающе. Всё шло к лучшему.

— Ты прям как часы, — буркнул мой напарник, с трудом поднимаясь с табурета и потирая поясницу. — Может, в тебе маятник спрятан?

Я усмехнулась, хотя и зевнула украдкой. Шутливая перепалка на этом закончилась — старик, ворча что-то себе под нос, отправился досыпать, а я заняла его место у изголовья кровати.

Комната герцога находилась по другую сторону от лестницы, буквально в паре шагов от моей, так что дежурство передавалось почти как эстафета — тихо, быстро и без лишней суеты. Уже стало чем-то привычным, почти ритуалом: он уходит, я прихожу.

Кристиан, всё ещё лежавший под плотным одеялом, дышал тяжело, но ровнее, чем в предыдущие часы. Лоб у него был влажным от пота, и порой он беспокойно шевелился, будто боролся с какими-то тенями в забытии. Орлин, прежде чем уйти, успел напоить его очередным отваром из своей таинственной коллекции. Я проследила за тем, как последние капли скатились в уголок губ герцога, и облегчённо выдохнула — кожа у него наконец-то приобрела более здоровый оттенок, а рана, которую мы терпеливо обрабатывали сутки напролёт, больше не выглядела как чёрная пасть. Похоже, всё действительно шло к лучшему.

И пора бы уже выдохнуть, но утро принесло ещё больше сюрпризов.

С первыми лучами солнца знакомый стук и скрежет вновь наполнил двор. Мы выглянули — и точно: крестьяне снова пришли. Но в этот раз к мужчинам присоединились и женщины. Они несли корзины, ведра, венички и огромное количество энергии, которую, казалось, ничем не сбить.