— Так вот он какой, дворянский шик, — усмехнулась я, садясь за стол.

— Ну хоть чем-то должен отличаться завтрак в герцогском доме, — буркнул в ответ старик, даже не обернувшись.

После трапезы я поймала себя на том, что стою у умывальника, орудуя щёткой и мыльной пеной. Чистые тарелки блестели в свете тусклой свечи, и только когда последняя ложка была вытерта до скрипа, я осознала, что, похоже, влипла: если не вымою — он сам этим займется, старый упрямец. А это, по сути, моральное принуждение.

Когда кухня снова засияла порядком, мы молча переглянулись. Герцог. Надо проверить его состояние. Мы с Орлином тихо заглянули в комнату, где Кристиан теперь лежал спокойно и дышал ровно. Лоб был прохладным, а повязка не мокла.

— Иди, дитя, отдыхай. Успеем ещё мышцы помучить.

С чувством выполненного долга я поднялась в свою комнату, которая, несмотря на скромность, всё же была настоящим подарком после ночи, полной тревог, крови и ядовитого жара. Узкая кровать с мягким матрасом, аккуратно сложенное покрывало, плетёный коврик у изножья — всё это казалось почти роскошью в контексте последних суток. Здесь было тихо: никого, кто стонал бы от боли или шумел кастрюлями. Моя собственная комната, пусть и временно, но исключительно моя. Я натянула на себя тёплое одеяло, уткнулась лицом в подушку и закрыла глаза в надежде, что усталость возьмёт своё и я моментально провалюсь в глубокий, почти спасительный сон.

Но чем тише становилось вокруг, тем громче начинала гудеть в голове мысль, от которой я так старательно пыталась отмахнуться. Я ворочалась, меняла позу, закидывала руку под голову, потом поджимала колени, затем, раздражённо выдохнув, снова расправлялась. Удобно не было никак. Причина была ясна — перед внутренним взором отчётливо стояла корзина с яйцами, и особенно одно , выныривающее из общей массы словно чужеродный предмет.

Это яйцо с самого начала казалось… неправильным. И дело было не только в его размере, хотя он был внушительным — раз в десять больше обычного куриного, и с немного неровной, почти шершавой скорлупой, напоминающей глиняную. Но куда больше тревожило ощущение, что этот предмет вовсе не должен был оказаться в той телеге, среди простых даров от благодарных деревенских женщин.

Остальные продукты были обыденными, даже предсказуемыми — хлеб, яйца, зелень, солонина в пакете, несколько клубней, что-то сушёное. Всё это говорило о заботе, благодарности, желании помочь. А вот это яйцо словно... наблюдало . Оно притягивало взгляд, и в его округлой форме была какая-то настороженная тишина, почти затаённая угроза. Или предупреждение?

Я пыталась себя убедить, что просто устала, что мозг играет со мной злые шутки, но чем больше я это повторяла, тем отчётливее ощущала — с этим предметом действительно что-то не так. Оно не случайно оказалось в нашем доме. Оно не случайно оказалось у меня в руках . И чем больше я об этом думала, тем сильнее сжималось в животе нехорошее предчувствие.

Сон всё ещё не шёл. И теперь я была почти уверена — до тех пор, пока не узнаю, что это за яйцо, покой мне только снится.

Я ещё какое-то время вертелась на кровати, то перекладывая руки под щёку, то натягивая на себя одеяло, то сбрасывая его — но сон так и не шёл. Глаза не хотели закрываться, а мысли с назойливым упрямством возвращались к странному яйцу, лежащему теперь в углу кухни, и к Кристиану, чей лоб я так часто трогала за последние часы, что, казалось, чувствовала его температуру даже на расстоянии. В конце концов я шумно выдохнула, словно пытаясь согнать с себя остатки беспокойства, и, не выдержав, встала.

Раз уж заснуть всё равно не получается, нужно хотя бы сделать что-нибудь полезное. Бесшумно ступая по прохладному полу, я направилась к двери спальни герцога. Остановилась, замерев у порога, затем, затаив дыхание, медленно приоткрыла дверь. На душе стало чуть легче, когда я увидела, как он спокойно спит, лежа на боку, прикрытый одеялом до плеч. Его дыхание было ровным, лицо — без прежнего напряжения. Не делая ни шага внутрь, я тихонько прикрыла дверь, стараясь не скрипнуть петлями, и направилась вниз, к первому этажу, где царили полумрак, лёгкий запах ночного варева и ощущение какой-то почти домашней тишины.

Ноги понесли меня вниз почти машинально — без цели, без плана, просто ведомые странной внутренней потребностью двигаться. Я даже не успела осознать, как оказалась на кухне, где всё ещё витал аромат недавно приготовленного завтрака, а в воздухе повисла приятная тишина. Орлина нигде не было видно — видимо, он всё-таки решил немного передохнуть, чего, по правде говоря, заслуживал с лихвой.

Я прошлась вдоль полок, машинально разглядывая расставленные в банках травы, плетёные лукошки с крупами и какие-то сушёные коренья, свисающие с балки под потолком. Казалось бы, я искала, чем бы себя занять, но внимание постоянно ускользало. Мой взгляд раз за разом опускался к корзине, стоящей у дальней стены, и в какой-то момент я уже не пыталась сопротивляться этому притяжению.

Корзина была накрыта полотенцем, аккуратно подоткнутым по краям, как будто кто-то пытался спрятать внутри нечто особенно ценное — или опасное. Я медленно подошла, чуть склонив голову набок, и замерла, чувствуя, как в груди снова появляется то непонятное напряжение, что я ощущала с самого момента, как впервые увидела это яйцо. Что-то в нём было… не так. Или, наоборот, слишком правильно, слишком притягательно.

Я медленно склонилась над корзиной, осторожно опираясь на край стола, чтобы не скрипнули доски пола. Затем, почти с благоговением, протянула ладонь и убрала полотенце, которое скрывало странную находку. Ткань мягко соскользнула, и передо мной вновь предстало то самое яйцо — большое, чуть продолговатое, с матовой, немного шершавой поверхностью, будто покрытой тончайшей сеткой из каменной пыли. Оно всё ещё было тёплым, и когда мои пальцы едва коснулись его поверхности, я едва сдержала вздох. Внутри ощущалась жизнь. Это было не воображение и не случайность — под моей рукой точно что-то дышало, словно затаённый жар исходил из глубины.

Орлин появился в проёме кухни с той самой кошачьей грацией, которая заставляла задуматься: не воровал ли он в молодости карамельки с прилавков. Я вздрогнула, прижав ладонь к груди, и чуть не заступила за корзину, словно прикрываясь ею от разоблачения.

— А что это мы тут делаем? — протянул он с ленивым прищуром, скрестив руки на груди и опершись на косяк, будто это была сцена в театре, а я — героиня в неловком положении.

— Осматриваю один из... кхм... особенно интересных подарков, — сказала я, стараясь звучать спокойно, хоть и прекрасно знала, что выгляжу, словно ребенок, которого застали с руками по локоть в варенье.

Склонившись над корзиной, я осторожно откинула уголок полотенца, и яйцо снова открылось моему взору — чуть шершавое, с неравномерным, будто бы мраморным оттенком скорлупы, и пугающе тёплое. Оно не просто сохраняло тепло — оно излучало его, как маленький печной камень. В нём чувствовалась жизнь. Или... очень достоверная её имитация.

— Оно… тёплое. Очень. Такое чувство, что внутри кто-то... переместился, — пробормотала я. — Или мне уже кажется.

Орлин подошёл ближе, заглянул внутрь и, не скрывая любопытства, почесал затылок.

— Да уж. Ни на куриное не тянет, ни на гусиное. Даже не на индюшачье. Хотя… разве у вас там, в ваших краях, яйца такие росли? — Впервые мужчина намекнул мне, что я не слишком-то похожа на местную.

— У нас в супермаркетах... — пробормотала, но тут же прикусила язык. — То есть, нет, конечно.

Он осторожно прикоснулся к скорлупе, словно ожидая, что она начнёт гудеть или укусит. Рука его сразу же отпрянула, и старик присвистнул.

— Такое ощущение, будто оно само себе инкубатор. И внутри кто-то не просто сидит — кто-то явно рвётся наружу. Может, это птенец... да не простой, а с характером.

Я невольно представила, как из этого яйца вылупляется крошечный пушистик, который сразу же поднимает бровь, как Орлин, и требует завтрак. Или, наоборот, что-то зубастое и шипящее. Брр.