Я не стал подходить ближе, не коснулся ручки, не задержался дольше, чем позволено. Только посмотрел. И пошёл дальше.

Внизу, в холле, я уже затягивал ремень сумки, когда за моей спиной мягко щёлкнула дверь и в проёме появился Орлин. На нём был тот же самый жилет, поверх которого он накинул плащ — небрежно, наспех, как будто выбежал на пару минут, просто взглянуть, кто шумит у входа.

— Не думал, что вы пойдёте сегодня, — сказал он негромко, подойдя ближе. В голосе не было упрёка. Только констатация.

— Время не ждёт, — ответил я. — Уже три дня прошло. Если хочу успеть собрать всё до конца месяца, тянуть нельзя.

Старик кивнул, посмотрел на сумку, на мою куртку, потом — на дверь. Несколько секунд мы молчали. Он не задавал лишних вопросов — знал, куда и зачем я иду, просто, видимо, надеялся, что я задержусь ещё на день. А может, понимал, что я бы не ушёл, если бы мог иначе.

— Берегите себя, — сказал мой старый друг. — В этом году в ущелье грязи много. Склоны сыплются. Смотрите под ноги и не задерживайтесь у реки. Она тоже теперь другая.

Я медленно кивнул в ответ, впитывая в себя эту простую, скупую заботу. Орлин посмотрел на меня чуть внимательнее, потом тихо добавил:

— Удачи вам, Ваша Светлость. — Я уже собирался шагнуть к двери, как он остановил меня одной последней, короткой фразой: — Возвращайтесь.

Я снова кивнул. На этот раз чуть иначе — глубже, с каким-то внутренним согласием, которого раньше во мне не было. Потому что теперь у меня действительно было к кому возвращаться.

Я вышел за ворота, и утренний воздух сразу окутал прохладой — чистой, прозрачной, с лёгким привкусом росы и выдыхающего ночь поля. Небо всё ещё было тускло-серым, но на горизонте уже тлел первый намёк на свет, и птицы, кажется, медлили с пением, уступая этот момент тишине.

У дороги стояла знакомая телега. Возница сидел, как обычно, чуть свесив ногу, лениво поглядывая на тракт. Увидев меня, он приподнял шляпу, кивая с лёгкой полуулыбкой:

— Сегодня вы раньше обычного, Ваша Светлость.

— Хочу поскорее со всем закончить, — ответил я, поднимаясь в повозку. — Едем туда же.

Мужичок не стал спрашивать, зачем. Просто кивнул, как человек, которому давно не нужно объяснять очевидные вещи, и чуть хлестнул вожжами.

Лошади тронулись, и мы поехали по просыпающемуся тракту — среди полей, редких перелесков, мимо прижатых к земле хуторов, над которыми ещё стелился туман. Дорога была знакомой до последнего поворота, до каждой ямки, но в этой привычности была своя странная прелесть: как будто сам мир под ногами знал, куда я иду и зачем.

Мы подъехали к большому валуну у развилки — он стоял здесь давно, весь покрытый лишайником, с еле заметной выщерблиной на боку, как старый молчаливый страж. От него вела тропа — узкая, неровная, уводящая в сторону ущелья. Ни указателей, ни следов других путников. Но, как ни странно, дорожка не зарастала. Будто земля сама не решалась взять её обратно.

Вот же странность… Сюда, кроме меня, никто и не ходит. А дорога всё такая же — чистая, открытая, будто ждущая. Видимо, старая магия всё ещё дремлет где-то в корнях деревьев, во мху и камнях. Не рвётся наружу, не светится — но работает. Тихо. Упрямо.

Я спрыгнул с повозки, подтянул ремень сумки, расправил плечи.

— Спасибо, — сказал, протягивая вознице монету.

Он молча взял её, привычно кивнул и только добавил:

— Удачи вам. Вернитесь к ужину.

— Постараюсь не задерживаться, — отозвался, уже шагая по тропе.

Лошади остались позади, повозка развернулась, колёса глухо заскрипели по дороге, а я шагнул в сторону ущелья — туда, где начиналась моя увлекательная работа. И где, как я надеялся, закончится один из моих долгов.

Тропа уходила вглубь ущелья, петляя среди влажных камней и подлеска, где всё пахло мокрой землёй, выдохшимися листьями и чем-то чуть металлическим — то ли от скал, то ли от старой магии, что спала в этой земле, как не до конца забытая песня.

Первыми мне попались кустики росника тонколистного. Я присел, присмотрелся: серебристые края, мелкие капельки на стеблях — всё, как должно быть. Несколько побегов были вполне пригодны, и я аккуратно срезал их ножом, стараясь не повредить соседние. За ними — несколько желтолистов Долесских, те, что любят влажную почву у самого основания склонов. Узкие, с характерной зубчатой каймой, они были не в лучшем состоянии, но два-три листа подошли бы для моего сбора.

И вот, наконец — бельтра синяя.

Я почти прошёл мимо, пока не заметил еле заметную фиолетовую вспышку среди мха у корней. Присел, раздвинул влажные листья — точно. Невысокий, стройный побег, с цветом, больше похожим на сине-серый, чем на ярко-синий, но именно он и был настоящим. Я достал нож, медленно, не торопясь, вырезал три крепких кустика и, не касаясь руками лепестков, уложил в металлическую банку с мягкой тканевой прокладкой внутри.

Бельтры было немного. Маловато, если быть честным. Но не она была целью. Моя главная цель всё ещё ждала впереди — эриней душистый.

Эта трава была сердцем любого чая, в который входила. Не просто вкусом, а глубиной. Не просто ароматом, а настроением. Её дымная, едва терпкая нота словно собирала воедино все прочие вкусы, будто дирижёр собирает оркестр в цельную симфонию. Но не только вкус делал её уникальной — при правильной заварке края чашки покрывались серебристыми искрами, крошечными светящимися нитями, которые указывали: трава собрана в нужное время, высушена в нужном порядке и не потеряла магического ядра.

Продвигаясь дальше, я уже шёл медленнее, вглядываясь в заросли по сторонам, потому что знал — мы приближаемся к границе, где начиналась зона арок. Эти каменные дуги, разбросанные по ущелью, были старыми, покрытыми лишайником, будто выросшими из самой земли. Маги говорили, что когда-то это были врата. Кто-то — что просто природные образования. Но я знал, что именно под ними чаще всего и рос эриней.

Мне уже попадались молодые листья — вытянутые, с характерной рельефной жилкой. И хотя чай можно было заваривать как из листьев, так и из тонких, душистых стеблей, по-настоящему удачной считалась только одна находка — цветущий куст.

Цветёт эриней душистый всего раз в три года. Один-единственный раз. Цветки его невзрачны, светло-дымчатые, почти сливающиеся с фоном, и только если знать, как искать, можно понять, что перед тобой не просто побег — а сокровище.

Я подошёл к первой арке.

Мох густо облепил основание, корни вились между камнями, под ногами скользили влажные листья. Я замедлил шаг, прислушиваясь к собственному дыханию. Сердце било ровно, но в груди ощущалось знакомое напряжение — неторопливое, спокойное, как у охотника, который знает, что зверь где-то рядом.

И я знал: если повезёт — именно здесь будет тот самый куст. Цветущий.

Первую арку я осмотрел внимательно. Мох, влажная трава, следы старых корней — всё казалось знакомым, но эринея здесь не было. Ни молодых побегов, ни тем более цветущего куста. Только пустая земля, будто трава ушла отсюда давно и не планировала возвращаться. Я встал, отряхнул ладони и медленно выдохнул. Не то чтобы я ожидал лёгкой удачи — но всё равно ощутил неприятную тяжесть, когда понял, что время уходит, а главная цель так и не найдена.

Но останавливаться было рано. Я пошёл дальше.

Воздух начал меняться. В нём чувствовалась влажность, чуть больше сырости, чем раньше, и лёгкий запах гнили — не резкий, но ощутимый. Я замедлил шаг. Остановился. Что-то царапнуло слух.

Не звук — ощущение. Будто по склону впереди кто-то прошёл, оставив после себя шорох. Или… скрежет. Не громкий, но неестественный, животный. Я напрягся. Вторую арку я заметил слева, почти сразу — полуобрушенная, заросшая плющом, она пряталась в тени, но всё моё внимание уже было направлено вперёд.

За поворотом, всего в двух десятках шагов, что-то было. Я притормозил, медленно и почти беззвучно шагнул ближе, стараясь не зацепить ни одного камня под ногой, ни единого сучка. Выглянул из-за валуна.