Я начал замечать: звери смотрят не только на меня. Их внимание всё чаще уходит в сторону, будто в ущелье находился кто-то ещё, и этот «кто-то» беспокоил их сильнее, чем человек с оружием. Они ещё рычали, но звук стал другим — неровным, с хрипотцой. Напряжение в мощных телах не спадало, но уже и не нарастало. В какой-то момент один из монстров дёрнулся, словно внутренне сделал выбор, и через пару секунд — они начали пятиться.

Один ржанник, не спеша, отступил назад, всё ещё не отрывая от меня взгляда, в то время как второй метнулся в сторону, почти скользя по мху, будто не хотел выдать в этом движении ни страха, ни спешки. Всё произошло без рывка, без финального хищного толчка или предупреждающего рыка — они просто ушли, как если бы приняли решение ещё раньше, а теперь просто довели его до конца, оставив после себя гнетущую, недоверчивую тишину.

Я стоял, словно вкопанный. Несколько долгих мгновений просто смотрел в то место, где они исчезли. Ни звука шагов, ни треска травы. Тишина. И лишь тогда, когда мышцы в груди напомнили, что пора бы вдохнуть, я выдернул из ножен меч — с небольшой запоздалостью, но чисто.

Рука не дрожала — движения оставались точными и выверенными, как и полагалось в такой ситуации, но ощущение пришедшего с опозданием действия не отпускало. Я медленно опустил клинок, не спеша убирать его в ножны и продолжая стоять, не отводя взгляда от того места, где до этого скрылись ржанники.

Темнота впереди оставалась неподвижной, ни одна тень не колыхнулась, и в этой тишине было что-то неестественное — слишком спокойное для того, чтобы поверить. Я не двигался, потому что ждал: возможно, это был отвлекающий манёвр, и если они вернутся, то сделают это внезапно и с другой стороны. Такие твари не отступают без причины, и если сейчас всё стихло, значит, где-то есть другой источник опасности, тот, что заставил их изменить своё поведение.

Я оглянулся через плечо, неспешно, без резкости, просто чтобы проверить, не появился ли кто-то или что-то за спиной, и хотя тропа была пуста, это не прибавило уверенности. Напротив — ощущение, будто всё ущелье давит сверху, только усилилось, и я понял, что задерживаться здесь дольше опасно.

Я двинулся к выходу и, стараясь не шуметь, шагал осторожно, следя за тем, чтобы не задеть ногой ни камня, ни сухой ветки. Внимание было сосредоточено на звуках — я улавливал малейший шорох, каждый скрип или каплю, падающую с ветки, и все ощущения оставались напряжёнными. Плечи не расслаблялись, взгляд скользил по сторонам, сумка тянула вниз, а рука всё ещё крепко сжимала меч.

И чем дальше я уходил, тем больше меня охватывало не облегчение, а настороженность. Будто они ушли… не из страха, а из уважения. Или потому что их вызвал кто-то сильнее. Именно эта мысль — тихая, но прилипчивая, не покидала меня, пока я шёл, а над головой постепенно темнело небо, прогоняя остатки дневной теплоты, но не прогоняя тревогу.

Я шёл по ущелью медленно, без лишних движений, словно всё ещё был в эпицентре чего-то, что пока не закончилось. Земля под ногами была влажной и мягкой, камни на поворотах покрыты тонкой зеленью, в воздухе висела затхлая, тёплая тишина, будто что-то огромное недавно ушло, но след ещё не остыл. Каждая трещина в скале, каждый сдвиг гальки под ногами казался мне шорохом, эхом, сигналом — вот-вот, и снова раздастся тот звериный рык из глубины, и два силуэта вернутся туда, где только что уступили.

Но всё оставалось тихим.

Я прислушивался — не просто вслушивался, а жил ухом, жил взглядом, жил напряжённой спиной, ощущая каждую тень как возможную ловушку. Пахло сыростью, туман поднимался вверх, и из-за этого всё пространство казалось ненадёжным, зыбким, будто я шагал по сну, а не по тропе, по которой сам когда-то не раз проходил.

Когда показался валун у развилки — тот самый, знакомый, словно каменный страж, — мне впервые захотелось выдохнуть. Но телеги там не оказалось. Место было пустым.

Я остановился, на мгновение вгляделся в дорогу, от которой отделялась тропа, провёл ладонью по ремню сумки, проверяя: всё ли на месте. Тишина вокруг казалась неправильной, неестественно ровной. И снова — это ощущение: будто кто-то смотрит. Будто два взгляда не исчезли в лесу, а просто отступили чуть дальше.

Повернувшись к дороге, я сделал несколько шагов вперёд и почти сразу услышал стук копыт и скрип колёс по гравию. Воз появился из-за поворота, неспешно, будто лениво, как в обычной вечерней тишине, которая не знает, что ты только что смотрел в глаза хищнику.

Мой помощник, заметив меня, поторопил лошадок, вскинулся на сиденье и замахал рукой.

— Ох, Ваша Светлость… подзадержался я, — нервно заговорил он, едва остановив телегу рядом, смяв в пальцах свой картуз. — Сегодня поле пахали. То самое, выделенное — пшеницей засадили. А на первом участке, у леса… там уже всходы, представляете? Мелкие, но растут.

Я взобрался в повозку без спешки, чувствуя, как мышцы, до этого сжатые, немного расслабляются, хотя голова всё ещё оставалась ясной, будто выточенной лезвием. Я бросил взгляд за спину — на тропу и развилку. И, как ни странно, не удивился, когда на миг мне показалось, что там, в густой листве, замерли две тени. Узкие, вытянутые, будто звери не ушли далеко. Просто наблюдали. Просто… дали пройти.

— Ничего страшного, — сказал я наконец, устраиваясь на сене и упираясь ладонями в колени. — Работать тоже надо.

Возница с облегчением вздохнул, подстегнул вожжи, и лошади тронулись. Колёса заскрипели по старой ухабистой дороге, вздрагивая на каждой кочке, напоминая, что мы возвращаемся в мир, где живут люди, гуси, недоваренный суп и вечерние заботы, а не только звериные глаза и запах мха.

Дорога шла в сторону дома — медленно, но верно. Мы обогнули холм, миновали ручей, и, наконец, показались первые очертания особняка. Крыша, каменные стены, деревянная калитка. Дом.

У ворот, сжимающая край передника и вглядывающаяся в нас из-под ладони, стояла Александра. Когда она увидела телегу, шагнула вперёд. И хотя девушка не махала и не кричала — в её позе было беспокойство, тонкое, сдержанное, но настолько явное, что я сразу почувствовал, как у меня внутри что-то оттаивает. Мягко. Неожиданно. По-настоящему.

Она ждала. Не как работница ждет своего хозяина, и даже не как друг. А просто… как человек, который волновался. Я невольно улыбнулся, потому что теперь я точно знал: я вернулся не просто с травами.

Я вернулся — домой.

Проснулась я неожиданно легко, будто небо за окном само разбудило — мягким светом, тёплым воздухом и тихой уверенностью: новый день будет хорошим. Потянувшись, я зевнула и сразу же спрыгнула с кровати, в уме перебирая, что можно надеть. Бежевое платье, привычное и удобное, постирала ещё вчера, так что сегодня выбор пал на изумрудное — чуть более нарядное, чуть непривычное, но именно оно казалось сейчас правильным.

В нём я чувствовала себя чуть-чуть увереннее, чуть красивее, как будто внутри расправлялись крылья. Может быть, кто-то это заметит. Может быть… он.

Я быстро заплела волосы, пригладила упрямую прядь, что каждый раз выбивается, словно наперекор, взглянула в мутноватое зеркало — и позволила себе лёгкую, почти заговорщическую улыбку. Сегодня я хотела нравиться. Хотела светиться. Хотела быть замеченной.

В коридоре на мгновение задержалась неподалеку от его спальни. Тихо. Ни шагов, ни голосов, ни характерного звука чашки о дерево. Может, Его Светлость уже спустился? Или он в саду? Я постояла ещё чуть-чуть, совсем немного, и развернулась, прикусив губу. Лестницу пролетела почти бегом, едва не запутавшись в подоле, но остановиться не смогла — по дому уже расплывались ароматы. Тёплые, щекочущие и обещающие уют.

На первом этаже пахло так, что хотелось закрыть глаза и просто идти на запах. Свежий хлеб, обжаренные специи, чуть карамельный лук, горьковатый травяной отвар. Я прошла в сторону кухни, с каждым шагом чувствуя, как тает тревога, растворяясь в этих повседневных, почти домашних запахах.