А ночью — ночью я снова оказывалась рядом с Кристианом. Садилась на край его постели, брала его руку в ладони, говорила с мужчиной, словно он мог услышать каждое моё слово. Я рассказывала о том, как продвигается работа, как справляются женщины, как растут наши подушки, будто это могло удержать его здесь, в этом мире. Иногда я просто молчала, прислушиваясь к его дыханию и уговаривая себя, что оно стало ровнее, глубже и спокойнее.

На вторые сутки жар ушёл, и это было облегчением, но Кристиан всё равно не просыпался. Орлин, нахмурившись, не раз проверял его, менял мази, пока наконец не вернулся к той самой первой, которую использовал сразу после моего возвращения из ущелья. Старик ворчал, но я замечала — его взгляд теплеет, когда он видел, что раны начали стягиваться.

— Он скоро очнётся, — повторял он каждый раз, словно молитву.

И я кивала. Верила ли я? Я заставляла себя верить, потому что другой дороги у меня просто не было.

Тем временем в сушильне шуршали связки трав. Мы перебрали, рассортировали и взвесили их — вышло чуть больше трёх килограммов. По договору с леди Миланой за каждый килограмм она платила две серебряные монеты. Шесть монет. Этого было ничтожно мало, если сравнить с тем долгом, который висел над Кристианом.

Подушки, конечно, тоже приносили доход, три медяка за штуку, и мы сделали уже немалую партию. Но сколько бы их ни вышили и ни набили, этого всё равно не хватало. К тому же я прекрасно понимала: женщины работали не из пустого усердия, у каждой была семья, дети, хозяйство. Я не имела права оставить их без заработка. Их руки кормили не только меня и моё отчаянное предприятие, но и их собственных близких.

И каждый вечер, ложась рядом с Кристианом, я смотрела на его лицо и понимала — времени у нас всё меньше. Неделя. Всего лишь неделя, и Градскому придётся отдать больше двадцати серебряных монет. А у меня в руках — лишь крохи.

Вечером, когда мастеровые разошлись отдыхать, а в доме воцарилась относительная тишина, я наконец позволила себе сесть за стол и провести учет. Сложила на столе связки записей, принесла маленькие весы, на которые уже и смотреть не хотелось, ведь они упорно показывали то, что мне совершенно не нравилось.

Чайные травы после просушки и расфасовки дали мне примерно шесть серебряных монет. Может, и больше, но точность весов оставляла желать лучшего, поэтому всякая мелочь в расчет не шла — пусть будет шесть.

Дальше — подушки. На лавке аккуратной стопкой ждали своего часа тридцать шесть вышитых, по четыре медяка каждая. Чуть поодаль, словно солдаты на построении, выстроились сто двенадцать обычных — по три медяка за штуку. Я пересчитала дважды, чтобы не ошибиться. В сумме выходило чуть больше четырёх серебра, а точнее — четыре серебряных монеты и восемьдесят медных.

Вроде бы и неплохо, если сложить всё вместе: шесть серебра с чая и четыре с хвостиком за подушки. Почти одинадцать монет! Радоваться бы, если бы не обязательства, которые поджимали меня со всех сторон.

Во-первых, пух. За него я еще оставалась должна один серебряный. Во-вторых, женщины. Каждой из моих постоянных мастериц — по двадцать пять медяков. И новым помощницам, что приехали от леди Миланы, — по пятнадцать. В сумме получалось минус один серебряный и тридцать пять медяков.

Я взяла грифель и вывела нехитрые столбики на дощечке, вычитая и складывая заново, как будто от этого цифры могли измениться. Увы, они упорно складывались в одно и то же: восемь серебряных монет и сорок пять медяков чистой прибыли.

Выглядит будто бы солидно, если не вспоминать, что восемь серебряных я уже отнесла Градскому, а впереди — ещё более четырнадцати. А срок же неумолимо приближался, и у меня в запасе оставалась всего неделя.

Я прижала ладонь к виску, чувствуя, как подкрадывается усталость, и тихо выдохнула:

— Всего мало… катастрофически мало.

Но останавливаться я не собиралась. Утром мы отправимся к леди Милане, и я обязательно попробую выжать из сделки с ней максимум, что смогу.

Утро выдалось нервным до дрожи в пальцах. Я и сама удивлялась — вроде бы всего лишь поехать и сдать товар, а внутри клокотало так, будто впереди меня ждала битва с драконом. Неужели это так тяжело — попросить у леди Миланы чуть больше? В конце концов, за спрос ведь не бьют… Но сердце всё равно колотилось, и мысли то и дело возвращались к цифрам, что я считала вчера вечером.

На рассвете мы уже грузили телегу. Подушки, аккуратно перевязанные и завернутые в ткани, сложили ровными рядами, сверху — связки с чаем. Всё это выглядело внушительно, словно мы везли половину богатств Нижнего Долеса. Я проверяла каждый тюк, пересчитывала мешочки и узлы, хотя Тиберий только покачивал головой и ворчал:

— Да всё на месте, барышня, не волнуйтесь вы так.

Но мне было спокойнее убедиться самой. И вот, когда первые лучи солнца уже пробились над горизонтом, мы тронулись в сторону Рилании. Дорога показалась бесконечной: сердце то замирало, то билось быстрее, ладони вспотели, и я несколько раз ловила себя на том, что сжимаю юбку так, будто она могла дать мне хоть немного уверенности.

Когда мы наконец добрались до особняка леди Миланы, оказалось, что её дома нет. Слуга, встретивший нас у ворот, сообщил, что госпожа ещё утром отбыла на северные земли — проверять строительство моста через полноводную реку. Я едва заметно нахмурилась. Столько сил и волнений, а теперь — вот так, без встречи. Но делать было нечего: товар нужно сдавать.

Мы выгрузили телегу во дворе, и я передала доверенному лицу Луарийской наши травы. Он тщательно пересчитал связки, кивнул и выдал оставленные маркизой средства. Правда, сумма оказалась меньше ожидаемой: госпожа не рассчитывала, что партия получится столь крупной, и оставить дополнительные деньги заранее просто не успела. Я спрятала монеты в мешочек, ощущая лёгкое разочарование, но вслух ничего не сказала. Всё же это был результат, и на нём нужно было сосредоточиться.

— Леди Александра, — вежливо обратился ко мне слуга, — госпожа будет рада видеть вас и обсудить всё лично. Если хотите, я дам мальчишке указание проводить вас до выезда из городка. Дальше дорога известна.

Тут же появился посыльный — долговязый мальчонка с неунывающим видом. Он бодро вскарабкался на подножку нашей телеги и, размахивая рукой, показал направление.

— Я дорогу знаю, милостивая, довезём быстро!

И мы снова двинулись в путь, только теперь — не в сторону покоя, а туда, где меня ждала новая встреча и, возможно, новые условия сделки.

Телега катилась по ровной дороге, а вокруг простирались ухоженные земли — сады с налитыми яблоками, виноградники, аккуратные огороды и широкие пашни, где работали крестьяне. Всё здесь дышало жизнью и изобилием, словно сама земля щедро делилась со своими людьми. Я невольно задержала взгляд на этих картинах — и в груди кольнула тихая зависть.

«Вот бы и у нас в Нижнем Долесе так же, — думала, — чтобы поля шумели, дворы смеялись детскими голосами, а земля приносила плоды щедро и охотно». Но пока это оставалось лишь мечтой. Передо мной всё ещё стояли долги, и именно ими я занималась сейчас, стараясь вытянуть хоть какую-то прибыль, чтобы вытащить нас всех из долговой ямы.

Дорога постепенно спускалась вниз, и вместе с ветром до нас донёсся глухой гул — шум реки. С каждой минутой он становился громче, пока впереди не открылся вид на огромное строение. Каменные устои, уже поднявшиеся над водой, выглядели внушительно, словно сами горы решили помочь людям перебросить через реку мост. На берегу кипела работа: кто-то таскал доски, кто-то командовал рабочими, над всем этим шумом перекликались молотки и топоры.

Я приподнялась на телеге, вглядываясь в скопище людей у подножия будущего моста. Среди разноцветных одежд и простых рабочих рубах сразу выделялась стройная женская фигура в светлом платье, окружённая людьми, что внимали каждому её слову. Милана Луарийская, без сомнений.