Я смотрел на неё — и, чем больше слушал, тем отчётливее понимал: это звучит… не просто разумно, а вполне осуществимо. Это идея, у которой есть ноги, крылья и даже перья.

— А если я предоставлю материал прямо сейчас, — осторожно спросил я, — вы бы смогли попробовать сшить что-то в ближайшие дни?

Мы с Орлином переглянулись. Он прекрасно знал, о чём я. У матери сохранился сундук с тканями. Купленные ею ещё до болезни, с любовью подобранные, но так и не использованные.

— Можно попробовать сделать пару декоративных подушек, — уверенно сказала Александра. — Мне нужно посмотреть на ткани… и, конечно, нужны иглы, нитки, шило. Хотя бы базовый набор.

Я усмехнулся. Элианна Виери собирала рукодельные принадлежности с той же страстью, с какой я когда-то собирал карты. В её комнате наверняка всё сохранилось — благодаря старому защитному заклинанию, которое мы с отцом вложили в сундук много лет назад.

— Пойдём, — кивнул я.

Девушка встала, немного удивлённая, но поспешила за мной. Мы поднялись на второй этаж, в ту самую комнату, куда давно никто не входил. Я открыл дверь — и Александра замерла на пороге, будто вошла в храм. Шагнула осторожно, взглядом скользя по вещам, по стенам, по покрывалу на кресле у окна. Тихо. Почтительно.

— Это была её комната, — сказал я просто. — Здесь почти ничего не изменилось.

В дальнем углу стоял сундук. Тот самый. Над ним мерцало старое плетение — заклинание сохранности, сотканное в полголоса, почти на выдохе, из тех, что держатся не силой, а памятью. Я коснулся его ладонью, и чары мягко разошлись.

Крышка открылась с лёгким скрипом, и внутри нас встретил запах — не времени, а чего-то... родного. Ткани были сложены аккуратно: бархат, хлопок, лен, даже немного шёлка. Все — целые, чистые, как будто их только вчера купили.

Саш ахнула. Тихо, с искренним восторгом.

— Они… идеально сохранились.

Сзади послышалось ворчание:

— Ну наконец-то хоть пуху, что у нас по двору летает, найдётся применение, — Орлин, появившийся на пороге, хмыкнул, почесал подбородок и добавил: — А то уже, честно говоря, как в курятнике сплю. Подушка шуршит, как стог.

Я рассмеялся. Тихо. И вдруг почувствовал, что в этом странном вечере — с подушками, сундуком, тканями и драконами — впервые за долгое время стало по-настоящему тепло. Мы были разные и не были семьёй. И всё же… было ощущение, что мы строим что-то общее.

Александра

Я осторожно наклонилась к сундуку, пальцами проводя по краям сложенных отрезов. Материю подбирали с любовью — это чувствовалось. Каждый кусок был особенным: плотный лён с мелким тиснением, мягкий хлопок приглушённых тонов, светлый сатин, который наверняка когда-то предназначался для чего-то нарядного. Я выбрала лишь несколько — тех, что точно могли подойти для дела, не самые дорогие, но крепкие и добротные. Взяла нитки, иглы, крючок, пару деревянных пялец и портновскую ленту. Всё по делу. Всё — с мыслями о том, как не ошибиться.

Пока я собирала вещи, меня не покидало чувство, что в этот момент мне доверяют не просто ткани и иголки. Кристиан позволил прикоснуться к тому, что связывало его с матерью. А такие вещи не передают просто так. Это был не сундук с запасами — это была часть памяти, часть сердца, которую он открывал без слов. И я не имела права обесценить этот жест.

Сложив всё в корзину, я сдержанно поблагодарила и, прижимая её к груди, вышла из комнаты. Мужчина не сказал ни слова, но взгляд его был внимательным, чуть серьёзнее обычного. Я поняла: он всё понял и тоже доверился.

В своей комнате я аккуратно разложила ткани на столе, развязала пучки ниток, разложила крючки и иголки, осматривая, что к чему. Всё целое, надёжное и прочное — как надо. Я провела пальцами по краю одного отреза, прикидывая, с чего начну, и уже в голове начали выстраиваться выкройки. Но…

Сквозь окно уже ложились вечерние тени. День незаметно подошёл к концу. На дворе темнело, и с участка донёсся гул гусей, уже затихающих в ночной загон. Я откинулась на спинку стула и вздохнула. Сейчас браться за иглу было бы глупо.

Пух нужно собирать днём, когда светло и когда пернатые сыты и не носятся во все стороны. Вечером, если начать их будить — они поднимут такую бурю, что уснёт только Орлин, и то, наверное, из упрямства.

Я осторожно сложила всё обратно в корзину и убрала её в угол. Завтра. Завтра я всё начну. А сейчас — просто позволю себе немного посидеть в тишине и подумать, как из простых перьев и старых тканей родить что-то новое. Что-то полезное. Что-то наше.

Ночь опустилась быстро. В окне сгущалась темнота, воздух стал прохладнее, и даже гуси наконец утихли, лишь драконёнок пару раз соскреб по полу когтем, устраиваясь поудобнее где-то у дверей сарая. Я задула свечу, прижала подбородком край одеяла и уже почти легла, когда взгляд снова скользнул к окну.

За окном, в соседнем крыле, всё ещё горел свет. Комната Кристиана. Я прищурилась — не потому что хотелось видеть больше, а чтобы как будто лучше прочувствовать: он дома. Всё ещё дома. Это знание неожиданно согрело даже не потому, что я волновалась — просто... теперь мне было не всё равно.

Я уснула не сразу. То переворачивалась с боку на бок, то прислушивалась к звукам в доме — к скрипу половиц, к дуновению сквозняка, к каждому щелчку дерева. Почему-то не отпускала глупая мысль: а вдруг он снова уйдёт? Хоть и обещал остаться. Хоть и говорил, что всё в порядке.

А проснулась ещё до рассвета — так рано, что за окном лишь начинало сереть, и звёзды не исчезли окончательно. Сердце билось как-то сбивчиво, будто чувствовало, что приближается что-то важное. Я лежала, уставившись в потолок, напряжённо прислушиваясь, пытаясь уловить хоть один шаг.

И шаги пришли. Скрипнула доска где-то в коридоре, и я тут же соскочила с постели, босиком добежала до двери и выскользнула наружу, врезавшись… прямо в него.

Кристиан шёл как раз в сторону моей комнаты, застёгивая на ходу рубашку, волосы чуть растрёпанные, взгляд сосредоточенный — явно не ожидал столкнуться со мной в этот час. Он резко остановился, поймав мою руку, чтобы я не отлетела назад, и с лёгким удивлением, но всё тем же спокойствием сказал:

— Вы уже проснулись…

— А я к вам, — усмехнулась в ответ, слегка запыхавшись. Голос звучал будто бы спокойно, но руки всё ещё дрожали от неожиданности.

Неловкая тишина повисла на мгновение, а потом — мягкий, совсем короткий взгляд. Как будто оба одновременно поняли, что хотели одного и того же: просто убедиться, что другой рядом.

— Я же обещал, что никуда не уйду, — тихо сказал он, и голос прозвучал особенно мягко в этой предрассветной тишине. Герцог стоял совсем близко, настолько, что тепло от его ладони будто почувствовалось ещё до того, как он коснулся меня.

Пальцы Кристиана аккуратно убрали выбившуюся прядь с моего лба, и это движение вышло таким бережным, почти домашним, что я вдруг осознала — не дышу. Просто смотрю. Просто стою.

— И выполню данное вам слово, — добавил он, чуть склонив голову набок, и его ладонь скользнула к моей щеке, лишь слегка коснувшись кожи.

Жар окутал меня мгновенно: щёки вспыхнули, как в детстве, когда меня ловили на чём-то, о чём я сама себе не хотела признаваться. Но я не отступила. Не сделала ни шага назад. Просто осталась на месте и позволила ему тоже быть рядом.

Касание было лёгким, почти невесомым, но в нём чувствовалось куда больше, чем можно было бы прочесть в сотне слов. Оно не требовало ничего, не навязывало. Просто было — как факт, как точка опоры, как момент, в котором наконец не нужно было притворяться чужими.

Мы молча спустились по лестнице, стараясь не разбудить ни людей, ни птиц, ни этот ещё спящий дом. Шаги почти не звучали — будто сами затихали, чувствуя, что сейчас нарушать тишину не хочется.

Кухня встретила нас прохладой и уютом, перемешанными ароматами вчерашнего чая, сушёных трав и старого дерева. Мы разожгли плиту, заварили чай — из нового сбора, ещё ароматного, с ноткой свежесорванной мяты — и сели за стол. Без слов, без спешки и неловкости. Просто сидели и пили, иногда перекидываясь тихими фразами, которые касались самых простых вещей — грядок, погоды, крыльев дракончика, что с каждым днём становились всё крепче.