Но именно в этой простоте что-то внутри согревалось особенно сильно. Казалось, будто всё всегда было так. Будто этот дом всегда был моим, будто я всегда просыпалась раньше рассвета, чтобы заварить чай в этой старой глиняной кружке. И этот мужчина… словно всегда сидел напротив. Просто был.

Я взглянула на него. Кристиан что-то рассказывал вполголоса, делился мыслями о травяных смесях, но взгляд его то и дело возвращался ко мне — спокойный, внимательный, и чуть теплее, чем должен быть в такой ранний час. И в какой-то момент я поймала себя на мысли, что мне не хочется, чтобы это заканчивалось.

— Вот вы где, — голос Орлина прозвучал неожиданно, и я вздрогнула.

Старик появился в дверях, оглядел нас, задержался взглядом чуть дольше, чем обычно, а потом обошёл наш стол, хмыкнул себе под нос, будто вспомнил что-то очень личное и давнее… и, как ни в чём не бывало, начал доставать миски, нож, заварник, продукты.

— А я, гляжу, чайник пустой — думаю, не рановато ли? А тут, оказывается, уже утренняя смена.

Старик возился с завтраком, шуршал и гремел посудой, не задавал лишних вопросов и не бросал ни намёков, ни взглядов. Только уголки его губ едва заметно дёрнулись — и это был тот редкий случай, когда я была почти уверена: Орлин всё понял.

И, как настоящий джентльмен… решил просто не мешать.

Завтрак протекал спокойно, почти умиротворённо. Всё было просто: горячая каша, мятный отвар, свежий хлеб. Никто не торопился, не спешил вставать, не пытался заново запускать суету дня — наоборот, каждый как будто берёг эту редкую тишину.

Я уже доела, лениво ковыряя ложкой стенки кружки, когда заметила, как Кристиан чуть поёрзал на месте, опустил взгляд и начал что-то теребить во внутреннем кармане жилета. Он заметно колебался — будто не был уверен, стоит ли. Но в конце концов, с едва заметным выдохом достал свёрток, на пергаменте которого темнели пятна.

— Вот… это вам, — проговорил он тихо, почти неуверенно, протягивая пакетик. — Я долго не решался… вдруг вам не понравится… Может, вы вообще такое не любите…

Мужчина смотрел не на меня, а на свою кружку, и голос его звучал так, будто он не подарок вручал, а признавался в преступлении. Я с удивлением потянулась к неожиданному презенту, осторожно взяла свёрток — тёплый, немного липкий и слегка помятый.

— Что это?

Кристиан чуть сжал губы, но ответил:

— Шоколад.

Я уставилась на него с самым искренним изумлением, какое только могла изобразить утром с ложкой в руке.

— Шоколад? — переспросила, будто не поверила своим ушам. — Вы… никогда его не пробовали?

Мой собеседник покачал головой, чуть смущённо усмехнувшись, как будто в этом признании было что-то постыдное.

— Нет. Но слышал… девушки его любят, — добавил с тем самым осторожным сомнением, которое делает даже герцогов похожими на мальчишек, впервые принесших подарок.

Я смотрела на него пару секунд, потом уверенно отложила ложку и начала разворачивать свёрток.

— Это срочно нужно исправлять, — твёрдо заявила я.

Конечно, шоколад подтаял. Конечно, на вид он был… ну, скажем так, не парадный. Но шоколаду, как и добрым поступкам, внешний вид — не главное.

— Только аккуратно, — сказала. — Сначала может показаться странным. А потом — захочется ещё.

Я отломила небольшой кусочек, быстро прикинула, где поменьше подтёков, и вложила его в ладонь Кристиана. Он посмотрел на меня так, словно собирался принять участие в странном магическом ритуале, но всё-таки шоколад поднёс к губам и, немного помедлив, попробовал.

Сначала ничего не произошло. Он просто жевал — сосредоточенно, без особых эмоций. Но потом брови чуть приподнялись, взгляд стал чуть расфокусированным, будто он пытался осмыслить, что именно с ним сейчас происходит, и через мгновение он очень серьёзно произнёс:

— Это… странно. Сначала — горчит, потом — сладко, потом опять горчит… но приятно.

— Привыкаешь быстро, — усмехнулась я, отламывая кусочек себе.

— А что это вообще такое? — вдруг вмешался Орлин, с подозрением глядя на свёрток. — И с каких это пор у нас за столом едят что-то, что выглядит как слипшийся кусок грязи?

— Это шоколад, — гордо пояснила я, — десерт, который делают из какао-бобов. Штука не дешевая и заморская, но очень популярная.

— Понятно, — буркнул старик, — всякое из заморья нынче хвалят. Один раз ел заморское варенье — потом неделю красным пятнами ходил. Но ради науки…

Я, не дожидаясь, сама протянула ему кусочек. Мой напарник по огородным делам жевал осторожно, как будто шоколад мог внезапно укусить его в ответ. Морщился сначала, потом замер. Подозрительно.

— Ммм… хм… Мда… Странно. Вроде ничего… Хотя, если его растопить и с хлебом… — он вдруг хитро прищурился. — Или к каше вместо мёда. А может, и пирог можно попробовать…

— Вот видите, — довольно сказала я. — Один кусочек — и пошли идеи.

Кристиан усмехнулся и чуть качнул головой:

— Кажется, я всё-таки сделал правильный выбор.

— Кажется — да, — ответила я, уже отламывая следующий кусочек.

Шоколад подтаял, форма у него была… своеобразная, и выглядел он не как подарок из легенд, но в этот момент, среди утренней тишины, мисок с кашей и чайных кружек — это было удивительно приятно. Почти по-домашнему. Словно не просто подарок… а жест, который стал ещё одним кирпичиком в этом общем, неожиданном для всех нас доме.

После завтрака Кристиан извинился и направился в дом — нужно было пересмотреть собранные травы, отобрать те, что уже подсохли достаточно для упаковки, и сложить первые связки. Он исчез бесшумно, как и привык, оставив за собой лёгкий аромат трав и спокойствие уверенного шага.

Я же отправилась во двор вместе с Орлином, вооружившись ведром с зерном и корзиной для сбора пуха. Старик привычно вздохнул, закатал рукава и буркнул:

— Ну что, начальство ушло, а мы с тобой снова батраки.

— И ведь, заметь, без выходных, — хмыкнула я, и мы отправились к загону, где уже вовсю шумело наше пернато-драконье войско.

Гусята с цыплятами подросли знатно — от пушистых комочков почти ничего не осталось. Перья прорезались крепкие, гладкие, у кого белые, у кого пятнистые, а некоторые особенно наглые начали претендовать на статус главных в курятнике. Один цыплёнок даже гордо восседал на деревянной коряге, глядя сверху вниз на остальных, словно всерьёз считал себя орлом.

Драконёнок, конечно же, наблюдал за всем сверху — с крыши сарая. Он распластался на черепице, греясь на утреннем солнце и фыркал каждый раз, когда гуси устраивали побоище за крупу.

Мы с Орлином провели кормёжку в полном составе: старик громко отдавал команды, я бегала по двору, спасая упавшее ведро, а один особенно упёртый гусь вцепился в подол моего платья и не хотел отпускать, пока не получил кусок хлеба. Всё, как всегда.

Когда крик стих и стадо мирно щипало зерно, мы перешли к сбору пуха. Работа, казалось, простая, но требовала терпения: мы использовали мелкие полотняные сачки, подбирали лёгкие перышки из травы, из углов, из самых неожиданных мест — даже из зазора под лестницей.

Пуха оказалось удивительно много — тёплого, чистого, с едва заметным кремовым оттенком. Я аккуратно складывала его в мешочек, стараясь не мять и не загрязнять. Орлин, хоть и ворчал для приличия, работал с завидной сноровкой и ловкостью.

— На пару хороших подушек уже точно наберётся, — заметил он, в который раз вытряхивая мелкий пух из рукава. — А может, и на третью, если наш дракон вдруг линять начнёт.

— Только пусть он не узнает, что мы тут его товарищей на подушки отправляем, — усмехнулась я, поднимая пригоршню лёгкого пуха, — а то устроит драконий митинг.

Мы оба рассмеялись. Солнце уже поднималось всё выше, воздух стал теплее, над двором разливался запах свежей земли, травы и корма, а в этом всём, пусть и немного шумном и пыльном, чувствовалась настоящая жизнь. А когда мешочек наполнился почти доверху, я перевязала его бечёвкой и, прижав к груди, посмотрела на Орлина: