Кухня встретила меня привычным уютом — и неожиданной тишиной. За столом был только Орлин. Один. Я даже на миг растерялась, словно ожидала, что кто-то ещё обязательно будет здесь — привычно, как деталь интерьера. Но тут же собралась, выпрямилась и улыбнулась, будто всё именно так и должно быть.

— Доброе утро, — поздоровалась, стараясь, чтобы голос звучал обыденно. Без лишней ноты.

Старик, не оборачиваясь, махнул рукой на стол:

— Утро доброе. Садись, каша уже готова, чай вот-вот подоспеет.

Я опустилась на стул, краем глаза всё ещё поглядывая на дверь — вдруг он появится? С чашкой, с полурасстёгнутой рубашкой, с той своей спокойной усмешкой, в которой всегда спрятано что-то большее. Но дверь так и не открылась.

— А Кристиан?.. — спросила я небрежно, как бы мимоходом, отламывая ломтик хлеба.

Мой напарник по огородным делам поставил передо мной кружку, вдохнул аромат, и только тогда ответил:

— Ушёл с рассветом в ущелье.

Я замерла. Не от испуга — но внутри что-то коротко сжалось, будто сердце сделало лишний удар.

— Один? Опять? — спросила уже тише, и чашка, которую я держала, неожиданно громко коснулась стола.

— Как всегда, — спокойно ответил Орлин, взглянув на меня мимолётом. — Говорил, времени мало, надо собрать всё, пока сроки не вышли. Плату тоже обещали, так что… работа.

Я кивнула, будто всё поняла, и, правда, понимала, но от этого легче не стало. Я взглянула на старика, словно ожидая от него подтверждения — что он спокоен, значит, всё в порядке. И да, он уже вернулся к своим делам: разбирал какие-то травы, поправлял полотенце на ручке печки. Это и правда немного успокоило. Раз он не волнуется — значит, не стоит и мне.

— Раз он за нас трудится, — тихо пробормотала я, — будем работать и мы.

— Я как раз хотел предложить, — кивнул Орлин. — После дождя земля мягкая, грядки как раз к прополке. А наши пернатые уже пасутся рядом, будто ждут урожай со дня на день.

— И их нужно покормить, — добавила я, сдвигая пустую миску. — Вчера они смели всё в рекордные сроки. Даже дракончик отстаивал свою порцию с таким видом, будто родился с короной на голове.

— А как же, — усмехнулся старик. — Он у нас теперь вожак и следит за порядком.

— Порядок… — фыркнула я. — Вчера он целиком нырнул в кадку с морковкой. Гусь потом час чесался.

Мы смеялись, и смех этот был лёгким и тёплым — настоящим. И всё же, когда мы с Орлином вышли во двор, взяв корзины и ведро с кормом, я чувствовала, как невысказанная тревога всё ещё прячется где-то под ребрами.

Наше крылатое воинство, конечно, уже ждало. Гусята расхаживали важно, цыплята суетились, лезли под ноги, дрались за щепоть зерна. Их жёлтый пушок начал уступать место настоящим перьям — белым, рыжим, пёстрым. Они уже были не малыши. Почти взрослые. Особенно если не смотреть, как один цыплёнок гоняет за хвост другого.

Драконёнок, как всегда, вышёл последним из-за сарая. Потягивался, щурился на солнце, будто и не он вчера устроил беготню по двору. Спина у него окрепла, крылья стали шире, глаза — умнее. Он по-прежнему держался в стороне, но уже не прятался. Он наблюдал. Внимательно, почти как… хозяин.

Пока Орлин ушёл за лопатой, я осталась на грядках. Земля была влажной, мягкой, и в ней уже поднимались первые ростки — живые, упрямые и зелёные. Мы сажали их вдвоём, и в каждом крошечном листике чувствовалось что-то личное. И всё-таки я всё чаще поднимала голову, смотрела на дорогу… и ждала.

С каждым разом это стало происходить всё чаще. Взгляд сам собой тянулся к калитке. Я убеждала себя, что всё хорошо, что он справится. Что он сильный. Но беспокойство росло: тихо, капля за каплей, как дождь, собирающийся в лужу.

— Всё, не могу, — шепнула я себе, выпрямляясь.

Вышло будто случайно.

— Просто выгляну и посмотрю, может, он уже рядом. Может, телега едет. — Я отряхнула руки о фартук, бросила взгляд на грядки и пошла к воротам. Медленно, но решительно.

Калитка скрипнула, и этот звук почему-то прозвучал слишком громко. Я вышла за двор и остановилась у тропы, вглядываясь вдаль.

Воздух был тёплым, пах травами и пылью. Всё было тихо, слишком тихо. Я остановилась и начала вглядываться в горизонт. Потом шагнула вперёд, затем ещё шаг. И даже не заметила, как остановилась у кромки поля, сжимая в пальцах подол платья. Сердце билось слишком быстро. В горле встал ком, как будто что-то не давало дышать свободно.

И вдруг я увидела — движение. Сначала лёгкий вихрь пыли, потом — стук копыт, уже знакомый, чуть сбивчивый, и всё внутри рвануло навстречу. Я сделала шаг, потом другой, вглядываясь — и наконец различила его. Возница, телега, и он. Уставший, пыльный, с опущенным взглядом, но целый. Живой. Едущий домой.

Я не пошла ему навстречу. Просто стояла. И только тогда впервые за весь день по-настоящему выдохнула. Кристиан поднял глаза, встретился со мной взглядом, и я не улыбнулась сразу — внутри всё было слишком наэлектризовано, слишком живо. А потом… я увидела его улыбку и ответипа мужчине тем же. По-настоящему. С облегчением.

Мой герцог вернулся. А я — всё ещё здесь и жду.

— Вы ведь обещали не рисковать! — вспыхнула я, едва возница увёл лошадей, оставив нас с Кристианом наедине у распахнутой калитки. Слова вылетели сами — быстрые, слишком громкие, почти обвиняющие. Я не собиралась нападать, не планировала устраивать разборки, но всё, что копилось с утра, просто вырвалось наружу. — И даже не сказали, куда идёте! А что, если бы… — я осеклась, не договорив. Просто не смогла.

Кристиан остановился, задержал взгляд на моём лице, словно пытался прочитать между строк и боль, и тревогу, и то, чего я сама не хотела признавать. Затем сделал пару шагов навстречу — неторопливо, спокойно и уверенно.

— Но я ведь вернулся, — проговорил тихо, почти с упрёком, но мягко. — Всё хорошо. Я в полном порядке, как видишь.

Его голос был ровным, но в нём звучала та особенная интонация, от которой внутри всё вдруг пошло вразнос. А когда герцог улыбнулся, эта самая канарейка, что с самого утра ёрзала где-то в груди, как будто взлетела и со всего маху ударилась о рёбра. Он стоял так близко, что я чувствовала запах дороги, чуть прелых трав, солнца на коже. И смотрел… прямо. Честно. Не отводя взгляда.

Я опустила глаза всего на секунду, чтобы не выдать себя, но тут же снова подняла их — упрямо, как будто хотела напомнить: я тоже умею держаться. Вот только голос всё же предал:

— В следующий раз… делитесь со мной своими планами. Пожалуйста.

Мужчина кивнул, чуть смягчившись. А я всё ещё не могла понять — злюсь ли я на него, или просто боюсь, что он однажды не вернётся. Кристиан молча кивнул на мои слова — не из вежливости и не ради формальности, а по-настоящему, с той самой спокойной уверенностью, которую не нужно доказывать словами. Его взгляд оставался мягким, внимательным, и в нём читалось нечто большее, чем просто согласие.

А потом он протянул руку. Без пафоса, без резких движений, почти как бы между делом — просто коснулся моих пальцев, осторожно, словно проверяя, позволю ли я, не отдёрну ли руку. Но я не отдёрнула. И не потому, что растерялась — просто в этом жесте было что-то настолько естественное и правильное, что любое сопротивление показалось бы фальшивкой.

Его ладонь была тёплой, чуть шершавой, с едва заметными следами работы, и прикосновение оказалось удивительно спокойным — не напористым или настойчивым, а уверенным в самом главном: в присутствии. В реальности этого момента. И в этом простом касании было больше, чем во всех словах, что мы сказали — и, возможно, скажем когда-либо.

Я осталась стоять, не двигаясь и чувствуя, как пальцы чуть подрагивают, и в груди поднимается тепло — то самое, которое приходит не от солнца, а от чьего-то тихого, честного присутствия рядом. Он не сжимал мою руку, не тянул к себе, просто держал — легко, но с тем особым вниманием, которое невозможно подделать.

И в этой тишине, нарушаемой лишь шумом ветра и далёким гулом все еще работающих на поле крестьян, в этом взгляде и в этом молчаливом прикосновении было что-то удивительно личное — слишком тонкое, чтобы описывать словами, но достаточно сильное, чтобы я не могла не почувствовать.