Герцог отступил — всего на шаг, но его присутствие всё ещё витало в воздухе. Он смотрел на меня внимательно, чуть тревожно, но в его глазах не было извинений, не было вины. Только честность. Открытая, пугающая и в то же время… тёплая.

— Надеюсь, я вас не слишком шокировал, — произнёс он негромко. — Но я едва ли не впервые сделал то, что мне действительно хотелось.

Мужчина замолчал, будто и сам испугался сказанного. Потом выпрямился, как-то неловко отвёл взгляд, будто только сейчас осознал, насколько хрупким был этот момент.

— Спокойной ночи, — добавил он, слишком быстро, почти шёпотом, — и… спасибо.

После чего ушёл. Почти сбежал, оставив за собой шлейф тепла и недосказанности. А я осталась стоять посреди кухни, растерянная, растревоженная, с сердцем, которое колотилось в груди так, будто только что сбежало с привязи.

Я не знала, что чувствовала в это мгновение и не была уверена, что хочу в этом разобраться. Но точно знала одно — мне не было страшно. Не сейчас.

Я посмотрела на стол, на оставшуюся чашку, на заплутавший в углу луч света от лампы. И вдруг — рассмеялась. Тихо, облегчённо, будто выпустила из себя напряжение, которое тянулось весь этот день. Странные чувства. Очень странные. Такие, от которых сбивает дыхание… и которые заставляют желать невозможного.

Я взяла тряпку, хотя всё уже было убрано, и ещё раз начисто протёрла столешницы — не потому что было нужно, а потому что всё ещё пыталась осознать произошедшее. Потому что движения помогали собраться и успокоиться. Держаться за привычное, когда внутри всё уже менялось.

Когда всё было вычищено до скрипа, я выпрямилась, вдохнула поглубже и, не включая больше света, вышла из кухни. Драконёнок спал свернувшись клубочком в углу у печки, комната дышала тишиной, как будто и она бережно укрывала этот вечер.

Я поднялась по скрипучей лестнице, прошла мимо окон, за которыми медленно темнело небо, и, наконец, вошла в свою комнату. Закрыв дверь, я прислонилась к ней спиной и задержала дыхание — как будто боялась выдохом разрушить хрупкое ощущение чего-то настоящего. И, может быть… важного.

Кристиан Виери

Я вошёл в свою комнату, тихо прикрыв за собой дверь, и лишь тогда позволил себе сделать глубокий вдох, задержать его на несколько мгновений и с выдохом отпустить всё напряжение, которое незримо держало меня весь этот вечер.

Не сказать, что я чувствовал себя глупо или неправильно — нет. Впервые за долгое время я не испытывал ни вины, ни стеснения, ни нужды оправдываться даже перед самим собой. Напротив — внутри разливалось странное, непривычное ощущение лёгкости, почти эйфории, как будто я наконец сделал шаг в ту сторону, куда давно хотел, но не смел повернуть.

Это не был порыв или игра. Я не искал близости, чтобы отвлечься от дел, и не испытывал мимолётного желания, которое угасает вместе с ночной тенью. Всё было куда глубже, тише и чище. Я коснулся её, потому что не мог не коснуться. Потому что её взгляд, её слова, даже её молчание — всё в Александре говорило на языке, который я начинал понимать. И в этом хрупком, мимолётном касании было больше правды, чем во всех моих речах за последние годы.

Я прошёл к окну, отдёрнул занавеску и замер, глядя на залитый лунным светом двор. Вдалеке, за изгородью, все еще копошились гусята, устроившиеся спать в траве, как будто чувствовали себя полноправными обитателями этого дома. Всё было спокойно. Тихо. И я стоял в этой тишине, как будто впервые за долгое время позволял себе просто быть — без обязательств, без чужих ожиданий, без гербов и масок.

И всё же внутри меня звучал вопрос, от которого я не мог отмахнуться. Что я готов ей дать?

Ответ родился не сразу, но когда появился — был кристально ясен. Я не знал, что ждёт нас дальше. Не знал, кто она на самом деле, откуда, зачем оказалась в моём доме и кем станет завтра. Но я знал одно — я сделаю всё возможное, чтобы девушке здесь было хорошо. По-настоящему. Чтобы этот дом стал для неё не временным укрытием, не случайной остановкой, а местом, где можно дышать, смеяться и жить. Где можно быть собой.

И в то же время — если в какой-то день Моя случайная гостья подойдёт ко мне, взглянет в глаза и скажет, что должна идти, что её дорога ведёт дальше — я отпущу. Не потому что мне будет всё равно. А потому что именно это и значит забота. Не держать. Не цепляться. А быть тем, кто рядом — пока нужен и важен.

Я кивнул сам себе, как будто утвердил это решение, и, не раздеваясь, опустился в кресло у окна. Тело устало, но мысли были спокойны, как вода в глубокой реке. Я чувствовал: сейчас всё правильно. Даже если ничего не понятно — всё на своём месте.

Я провёл в кресле у окна несколько минут — или, может быть, дольше. Время текло иначе, растворяясь в ночной тишине, нарушаемой лишь лёгким постукиванием старых ставней. Но даже в этой тишине, даже в этом хрупком покое всё равно жил напоминанием о вещах, от которых нельзя отмахнуться.

Медленно, с нехотящим возвращаться ощущением, я выпрямился, встал и потянулся за походной сумкой, которую оставил в углу. Ткань была туго завязана, ремни — крепко пристёгнуты. Я заранее подготовил всё, что может понадобиться, но не спешил собираться, будто надеялся отсрочить момент. И вот теперь, в этом простом, земном движении — развязывании узлов, перекладывании фляг и коробочек для сбора растений — реальность вернулась со всей своей ясностью.

Прошло уже три дня. Три из тех тридцати, что были даны мне, чтобы я успел собрать всё необходимое для контракта с Градским. Срок, который показался мне щедрым в день подписания, теперь начинал сокращаться с пугающей скоростью.

Для начала я должен добраться до ущелья, отыскать все нужные травы, сохранить их в надлежащем виде, а затем — доставить в особняк маркизы. Она — не тот человек, кого бы мне хотелось обманывать, тем более, что за этим заказом могут последовать другие. Постоянное сотрудничество. Плата. Средства, которые, как бы ни был мне дорог этот дом, необходимы, чтобы он не рухнул окончательно. Но сначала вернуть долг, взятый в залог на особняк и мои земли.

Оставшуюся часть ночи я провёл в сборах, перебирая снаряжение и одновременно — собственные мысли. Всё, что должно было быть подготовлено заранее, я проверял по второму и третьему кругу: коробочки для хранения, плотные свёртки ткани, карту, список трав, ножи, запас воды и пару скромных порций еды, которые Орлин сунул мне днём в полотняный мешочек с хмурым видом, не терпящим отказа. Всё было на своих местах, но я всё равно перекладывал предметы с места на место, будто в попытке отвлечь себя от другого — того, что не помещается в рюкзак и не укладывается по списку.

Мысли возвращались к ней раз за разом. К лёгкому прикосновению взгляда, к теплу, которое осталось на коже после поцелуя, к тому, как Александра не отвернулась. Как осталась.

Я понимал: это всего лишь начало: хрупкое, ещё не окрепшее, но уже слишком живое, чтобы делать вид, будто его не существует. И тем важнее было не разрушить его легкомыслием или ложными обещаниями. Я должен был уйти. Сейчас. Выполнить своё обязательство. Сделать всё, как должно быть. Чтобы потом — если судьба позволит — вернуться не с пустыми руками.

За окном ночное небо уже теряло свою глубину. Звёзды стали бледнее, будто устав от собственной яркости. Тот самый промежуток, когда тьма ещё держит мир в объятиях, но уже отступает, и в ней появляется свет — едва заметный, предрассветный, но неумолимо приближающий утро.

Я поднялся. Тихо, без рывков, будто проснулся не с кровати, а изнутри. Проверил рюкзак в последний раз, убедился, что ничего не забыл, и медленно открыл дверь своей спальни.

Коридор встретил меня тишиной — глубокой, неподвижной, словно дом спал и дышал ровно. Я ступал неслышно, стараясь не тревожить ни половиц, ни тени, что лежала вдоль стены. Когда я проходил мимо двери её комнаты, то, сам не осознавая, задержался на полшага. Дверь, как и положено в этой части дома, была простой, деревянной, с изношенной латунной ручкой. Такая же, как у всех. Но для меня — особенная.