— Повязку нужно будет менять каждые два часа, — глухо сказал Орлин, взглянув на меня.
Я кивнула. Это мне по силам. Это я точно сделаю. а сейчас можно было оставить нашего пациента не надолго и спуститься вниз. Мы оставили лишь одну свечу на тумбочке — достаточно, чтобы видеть, если вдруг что, но не тревожить зрение спящего. Орлин подхватил таз с розовато окрашенной водой, и мы начали спускаться по лестнице, стараясь не шуметь.
И тут — стук. Тихий, но настойчивый, как у человека, которому нужно, но страшно.
— Да кого ещё принесло среди ночи? — пробормотал старик, опуская тазик на пол и направляясь к двери.
На пороге оказался сухонький мужичок в потёртой куртке. Он что-то торопливо зашептал Орлину, понижая голос, как будто боялся быть услышанным. Старый слуга нахмурился, откинул за спину волосы, вперился в говорящего с вниманием и... не перебивал, слушал до конца.
А как только гость, завершив свою сбивчивую речь, отступил в тень, Орлин обернулся ко мне, недовольно сдвинув брови:
— Это староста поселения, который просил помощи у господина. И ему хватило наглости явиться сюда. Говорит, вещи Его Светлости привез, — пробурчал он, со скрипом в суставах шагнув вперёд. — Вот же упрямый.
Но тем не менее старик поспешил за гостем, прихватив свечу, и я, не отставая, двинулась следом. Мы шагали по узкой тропинке, где ветки хлестали по плечам, а тусклый огонёк в руке старика выхватывал из темноты лишь куски дороги. Вскоре наша странная троица оказалась на краю дороги, у самой обочины, где стояла старая, потрёпанная телега, запряжённая старой кобылкой.
Незнакомец, тот самый староста, молча передал Орлину тёмную куртку Кристиана, затем его меч и сумку. Всё это выглядело так, будто спешно собранное. Старик ничего не сказал, только кивнул. Мужичок же почесал затылок, замялся, а затем начал выгружать из повозки ещё вещи — корзины, свёртки, узелки, перевязанные цветной бечёвкой.
— Здесь немного еды... женщины наши передали, — тихо проговорил он, будто оправдываясь за поздний визит и за проявленное участие.
Орлин зыркнул на него так, что тот чуть не уронил корзину, но всё же буркнул:
— Ну уж ладно, коли тащили…
Старик начал собирать дары, но руки были заняты, и многое сразу поднять не мог. Староста предложил помощь, и одну из корзин передал мне. Она была увесистая. Я пригляделась — внутри громоздилась гора яиц, и одно из них явно выделялось: крупное, размером с тыкву, с узорчатой скорлупой. Страусиное, что ли? Или от какой-нибудь местной нечисти...
С этим необычным багажом мы втроём двинулись обратно, обратно по извилистой, заросшей дорожке к особняку, где тусклый свет одинокой свечи впереди казался почти маяком среди ползущей из леса ночной тьмы.
Ночь выдалась суматошной. Пока снаружи шелестели листья и где-то вдалеке ухала сова, внутри дома царила тревожная суета. Орлин оказался не только слугой, но и, по совместительству, местным лекарем — он возился с каким-то варевом на кухне, от которого шёл резкий запах трав, дыма и чего-то подозрительно похожего на ладан. Видимо, с аптеками в этом мире действительно не всё гладко… Или дело было банально в том, что финансы герцога пели романсы.
Я же почти не отходила от Кристиана. Он метался на постели, в бреду шептал несвязные слова, вздрагивал и потел — яд делал своё дело. И ведь даже жаропонижающих у них нет! Приходилось выкручиваться. Я поила мужчину отваром, который притащил старик, но толку от него было мало — он лишь немного поддерживал силы. Поэтому в ход пошли мои скромные познания в народной медицине и сцены из дорам, где героиня часами обтирала своего возлюбленного влажными полотенцами. Только вот в дорамах — банальный вирус, а тут — черт знает что.
Сквозь напряжение и бессонницу я почти не заметила, как ночь перевалила за середину. И тогда случилось небольшое чудо — то ли мазь Орлина сработала, то ли мои старания всё же не были напрасны, но Кристиан стал выглядеть чуть лучше. Бледность лица сменилась более живым оттенком, по крайней мере, насколько можно было понять при свете единственной свечи. Губы уже не казались синими, а дыхание стало ровнее.
Я исправно меняла повязки, хотя и ворчала про себя — мазь, которой нужно было каждый раз снова обрабатывать рану, пахла так, будто её варили из перегнивших грибов и копыт дракона. Но работала, зараза. Края раны больше не были синими и не отползали к чёрту на рога, наоборот — они потемнели до здорового бордового оттенка, и, если бы я не трогала повязку каждые два часа, вполне возможно, начали бы затягиваться.
Но Орлин был неумолим. Каждый раз, как часы, он появлялся с новой тряпкой и тем самым зельем, из-за которого у меня уже начинала чесаться кожа на пальцах, и заставлял всё перемывать, счищать, мазать по новой. Упрямый старик. Но благодаря его настойчивости и моему упорству Кристиан, кажется, всё же начал выкарабкиваться.
К утру герцог, наконец, спал спокойно. Его лицо разгладилось, дыхание стало ровным, почти беззвучным, и даже лихорадочный румянец сошел на нет. Я с трудом сдержала облегчённый вздох. Орлин, оглядев своего господина придирчивым взглядом, кивнул и пробурчал:
— Иди, девочка, отдохни. Ты своё уже сделала.
Можно было бы, конечно, пойти и с чистой совестью вырубиться на ближайшей койке, но мой внутренний двигатель непокоя не позволил. Вместо этого я, тяжело выдохнув, как будто мне только что выдали пожизненный срок, поплелась за неугомонным стариком на кухню. Он уже возился у стола с корзинами, явно решив, что сейчас самое подходящее время разобрать крестьянские дары.
— Ну что ж, — проворчал он, — раз начали принимать благодарности, не бросать же их на полу валяться...
Мы молча раскладывали принесённое — свёртки с сыром, пучки трав, корнеплоды, ещё какая-то полезная с точки зрения деревенских женщин-целительниц мишура. Я просто двигала руками и не думала, лишь изредка моргая от усталости. На какой-то момент мне даже показалось, что я усну прямо на столе, уронив голову на капусту.
И только в самом конце наш взгляд одновременно упал на плетёную корзину, ту самую, что я тащила вчера с дороги. Орлин остановился как вкопанный, уставился на неё, как будто она могла внезапно зарычать или укусить.
— Ну и ну… — пробормотал он, почесав затылок.
Мужчина медленно поднял из корзины огромное яйцо, аккуратно покрутил в руках, как будто проверяя, не живое ли, и потом всё же бережно положил обратно. Остальные яйца — обычного, пусть и немного крупного размера — он быстро переложил в ящичек с отделениями. Видимо, это был местный вариант яичных лотков, сделанный, кстати, весьма толково. И только это гигантское яйцо осталось лежать одно, будто стеснялось своей неуклюжести и неформатности.
— Это что ж, квирин у них там что ли на подворье поселился?.. — проворчал Орлин, щурясь на яйцо, будто от взгляда оно должно было само всё объяснить.
Старик снова потянулся было к нему, но потом резко отдёрнул руку, словно представил, как из яйца прямо в кухне вылупляется птенец с клювом, как у грифона, и характером похлеще любого деревенского петуха.
— Ну его... Пусть полежит. Вдруг и правда квиринье. Эти твари с южных болот всё несутся, где попало… — пробормотал мой напарник и спешно занялся тем, что было понятнее и безопаснее — перекладыванием сыра и зелени.
А яйцо так и осталось лежать в корзине — неуместно большое, будто случайно забытое кем-то из другой сказки.
Когда мы, наконец, разобрали последние свёртки и корзины, рассортировали еду, сложили ткани и расставили баночки с редкими снадобьями, казалось бы, можно было бы выдохнуть и сесть отдохнуть. Но Орлин, будто и не провёл ночь, полную тревоги, беготни и борьбы за жизнь господина, лишь отряхнул руки от муки, притороченной к одному из мешочков, и деловито направился к очагу. Ни усталости в движениях, ни жалоб — только привычная сосредоточенность старого слуги, для которого домашние хлопоты были сродни медитации.
Словно всё произошедшее — вспыхнувшая лихорадка, ядовитая рана, бессонные часы и бесконечные повязки — было всего лишь отголоском дурного сна, которому он не придавал значения. Мужчина возился с яйцами, шинковал принесённые овощи, шептал себе под нос что-то невнятное — вероятно, прикидывал, что ещё есть в закромах и на сколько этого хватит. И когда спустя полчаса, наполненного запахами жареного лука и теплым ароматом подрумяненного хлеба, на столе появилась миска с нехитрым, но ароматным омлетом, я почувствовала, как мышцы в плечах расслабились, и впервые за долгое время захотелось улыбнуться.
