Миллер наклоняется вперед, подперев подбородок руками, и внимательно слушает. — Расскажи нам все.

И я так и делаю.

— Все началось, когда мне было двенадцать. Я играл на улице в хоккей, когда наши новые соседи впервые заехали к ним на подъездную дорожку.

Я продолжаю рассказывать им все. Как мы познакомились. Как мы подружились. Как мы отметили ее тринадцатый день рождения и все последующие. Я рассказываю им, как мы полюбили друг друга. Как я смотрел на отношения своих родителей и как думал, что нашел то же самое. О том, что Хэлли была и остается единственной женщиной, которую я когда-любил.

Я рассказываю им, почему мы держали это в секрете от наших семей и как, когда мы наконец рассказали им о наших отношениях, все, кроме ее брата, уже поняли это.

Я рассказываю им о том лете, когда меня призвали в армию, и обо всех планах, которые мы строили на нашу жизнь здесь, в Чикаго. Я рассказываю им о своем отце и о том, что случайно узнала Хэлли. Я рассказываю им о том, как я был зол из-за того, что она мне ничего не сказала, и какой разбитой была моя мама после этого.

Я рассказываю им, в какое дерьмо меня поставил развод моих родителей. Я рассказываю им о той обиде, которую годами держал из-за того, что Хэлли не говорила мне правду. Я рассказываю им о том, как я, по сути, сбежал, думая, что оставил все позади только для того, чтобы провести следующие шесть лет, сравнивая с ней каждого человека, которого я встречал.

Не вдаваясь в подробности, которыми не хочу делиться, я говорю им, что ее отец был болен, и я только недавно узнал об этом. Я рассказываю им о том, когда она узнала эту новость, и о том, что это только усугубило причину, по которой она не рассказала мне о моем собственном отце, хотя я уже простил эту деталь, прежде чем узнал что-то еще.

Я рассказываю им, с чем ей пришлось столкнуться, и как я зол на себя за то, что поставил ее в такое положение. И я рассказываю им, что не могу перестать думать о том, как сильно я облажался и разрушил лучшее, что у меня когда-либо было в жизни.

Но я не рассказываю им о мелочах. Фрагменты, которые действительно делают нашу историю нашей. Вещи, которые являются особенными, потому что только мы с Хэлли понимаем их значение.

— Так что да, — заканчиваю я. — Вот и вся история.

В комнате воцаряется полная тишина. Оглядываясь по сторонам, я вижу три разинутых рта, неспособных подобрать слова.

А еще есть Инди…

— Инди. Я хмурю брови. — Ты плачешь?

— Конечно, плачу! Она вытирает лицо. — Я всегда плачу, так что не понимаю, чему ты удивляешься. Но это самая прекрасная история, которую я когда-либо слышал, и я просто обожаю любовь, ясно?

— Ты что, не слышал концовку? Я все испортил.

Остальные трое, которые не плачут, вместо этого начинают смеяться.

Стиви качает головой, пытаясь сдержать улыбку. — Нет, ты милый идиот. Ты этого не сделал.

— Черт, — выдыхает Миллер. — Если бы Кай уже не убедил меня, это прямо сейчас заставило бы меня поверить в любовь.

— Эта история вызывает у меня желание вернуться домой и увидеть Исайю. — Кеннеди кладет голову на плечо своей невестке. — Тогда спрошу его, почему он преследовал меня всего три года, прежде чем мы поженились, хотя должен был начать думать обо мне в двенадцать лет.

Это, наконец, заставляет меня улыбнуться, и это приятно.

Инди продолжает вытирать лицо, приводя себя в порядок. — Я всегда думала, что в первый раз, когда ты приведешь кого-то своего, нам придется допросить ее или что-то в этом роде. Выяснить их намерения и решить, будут ли они достаточно хороши для тебя. Как четыре властные и чрезмерно заботливые сестры, но… Она качает головой. — Мне гораздо больше нравится такой исход.

Я ставлю свой все еще полный бокал вина на кофейный столик перед собой. — Я знаю, вы все думали, что у меня буквально не было отношений, и именно поэтому я ни с кем не был за все время, что жил здесь. Но реальность такова, что мне просто было неинтересно. Я хотел быть. Я действительно хотел доказать свою правоту в том, что Хэлли была не той единственной, но каждый человек, которого я встречал, подтверждал, что это была именно она.

— Прекрати. Стиви опускается на пол рядом со мной. — Мне нравится слышать, как ты так говоришь.

Миллер смеется. — Никто на самом деле так не думал, Рио.

— Ты действительно думаешь, что мы поверили, что ты ходил на эти первые свидания и ни один человек не заинтересовался тобой? — Инди смеется. — Во-первых, ты смотрелся в зеркало? А во-вторых, ты — это ты. Кому бы это не было интересно?

— Что за черт? — Мой голос повышается. — Я приставал к каждой из вас на протяжении многих лет. И никому из вас это не было интересно.

Кеннеди закатывает глаза. — Мы не в счет.

— Я просто говорю, — продолжает Инди, — мы знали, что ты не так безнадежен, как ты заставил нас поверить, но я не собиралась заставлять тебя говорить мне, почему ты хотел, чтобы мы так думали.

Я издаю смешок. — Наверное, я подумал, что было легче продать эту историю, чем объяснять, почему меня никто не интересовал. Я не хотел, чтобы вы знали о Хэлли, потому что я знаю, что вы все сказали бы.

Инди приподнимает бровь. — Что ты должен пойти за ней?

— Совершенно верно.

Стиви садится. — Что ж, тогда скажем это сейчас. Рио, тебе следует сходить за ней. -

Миллер поднимает свою почти пустую бутылку пива. — Прими это от меня. Нет смысла убегать.

— Еще раз, — продолжает Кеннеди.

Я качаю головой. — Она меня не простит.

— Дорогой, — воркует Инди. — Я видела, как она смотрела на тебя в тот вечер, когда помогала присматривать за детьми. Она уже простила. Похоже, единственный человек, который тебя не простил, — это ты сам.

— Да, — соглашается Миллер. — Перестань себя жалеть.

Я не могу удержаться от смеха от такой прямоты. — Ну и черт.

Прости, я не сильна в мягкости и приторности, но Рио, перестань. То, что ты снова убегаешь, наказывает не только тебя, но и ее. Ты сам сказал, что однажды ты уже облажался, так что не проебывай это снова. Все просто.

— Я не убегаю.

— Она знает об этом?

Мое внимание переключается на Кеннеди, Стиви и Инди, чтобы убедиться, что по крайней мере одна из них собирается вмешаться и сказать что-то вроде — Конечно, она знает. — Но все они тоже смотрят на меня, молча задавая один и тот же вопрос.

— Да, — наконец говорю я. — Конечно, она знает, что это не так. Я подал мяч на ее сторону несколько недель назад. Я сказал ей, что когда она была готова дать нам еще один шанс, я тоже был готов

— Боже мой. — Кеннеди падает обратно на диван. — Мы тебя ничему не научили?

— Рио, — ругается Стиви. — Давай.

Миллер качает головой. — Инд, ты хочешь взять это? Ты будешь лучше меня.

Инди слабо улыбается мне. — Рио, милый. Мой милый ангел-лучший друг, ты меня убиваешь. Я понимаю, что у Хэлли было время простить тебя, потому что у нее были годы, чтобы все это переварить, и что тебе нужно было время, чтобы простить себя, но прямо сейчас мяч на твоей стороне. Если она понимает тебя так хорошо, как кажется, что она делает, я подозреваю, она знает, что ты занят, избивая себя за все это, и она ждет тебя, чтобы сказать ей, когда ты готов отпустить это.

— Нет, — возражаю я. — Нет, я жду ее.

Они все с нетерпением ждут меня.

Хэлли не казалась отстраненной с тех пор, как мы вернулись домой из Миннесоты, и вообще вела себя по-другому. Она не оказывала мне холодного приема и активно избегала меня. Она по-прежнему одаривает меня той же взволнованной улыбкой всякий раз, когда я появляюсь у нее на работе, чтобы отвезти ее домой. Она до сих пор присылает мне благодарственное сообщение примерно с тысячей восклицательных знаков каждое утро после того, как находит на пороге латте, который я оставила для нее.

Срань господня. Я идиот.

Я вскакиваю со своего места. — Почему вы, ребята, мне не сказали?

Кеннеди вскидывает голову. — Мы только что это сделали.