Я решила пройти и сесть позади него. Некоторое время просто сверлила взглядом его затылок с густыми темными волосами, желая проникнуть в его мысли. Хотя сама не понимала, зачем мне это нужно. Не нужна мне его голова, не нужны его мысли. Мы должны разорвать истинность, разойтись, разбежаться. Сделать так, чтобы наша встреча, наша связь осталась тайной для нас двоих и закончилась на нас. Без потерь, без жертв, без всего.

Я не должна проникаться им. Не должна интересоваться. Он чужой для меня. Искаженный. Существо, которое мы презираем.

— Ты не умеешь приходить вовремя? — его голос нарушил тишину, хотя он не обернулся.

— У нас нет конкретного времени встречи, — огрызнулась я, раздраженная его самоуверенностью.

— И всё же я всегда прихожу первым, — в его голосе слышалась усмешка, которая неизменно выводила меня из себя.

Сегодня он казался каким-то напряженным. Его плечи были неестественно прямыми, пальцы сжимали край скамьи так сильно, что костяшки побелели.

— Ты не боишься, что я могу просто сейчас встать и обойти скамью? — спросила я, хотя на самом деле не собиралась этого делать. — Увидеть твое лицо?

— Нет, не боюсь, — ответил он после паузы, чем удивил меня. — Ты же сама сказала, что тебе будет легче забыть меня, если ты не увидишь моего лица, так что я знаю, что ты не станешь смотреть.

Его слова застали меня врасплох.

— Я узнал кое-что интересное, — сказал он, резко меняя тему.

— Что же? — спросила я, подавляя любопытство. Не стоило показывать, что меня интересует всё, что связано с ним.

— Есть ритуал, — его голос стал тише, словно он опасался, что нас могут подслушать. — Ритуал кровавой луны. С его помощью можно заглушить истинность.

— Заглушить? Не прервать?

— Заглушить, — подтвердил он.

По моей коже пробежали мурашки. Что-то в его тоне настораживало.

— Какая цена? — спросила я прямо. С искаженными всегда есть цена.

Он повернул голову вполоборота, и я инстинктивно отвела взгляд, чтобы не увидеть его лица.

— Ритуал связан с запретной магией, — произнес он, и в его голосе появились нотки, которых я раньше не слышала. Тревога? Страх? — Он требует… значительных вложений.

— Что это значит? — потребовала я, чувствуя, как внутри всё сжимается от дурного предчувствия.

— Конкретно я не знаю, — ответил он, и в его голосе проскользнуло раздражение, будто он не привык признавать своё незнание. — Но ритуал требует жертвы части жизненной силы. От обоих истинных.

— Жизненной силы? — эхом повторила я. — Что это значит?

— Это может быть что угодно, — в его голосе теперь звучала странная смесь фатализма и вызова. — Здоровье. Годы жизни. Магия. Я не знаю точно, что потребует ритуал. Знаю только, что цена высока.

Я молчала, пытаясь осмыслить услышанное. Запретная магия. Жертва жизненной силы. Всё это звучало ужасно опасно и, что хуже всего, напоминало то, о чем писала Эвелин в своем дневнике.

— И ты готов заплатить такую цену? — спросила я, наконец. — Отдать часть своей жизни?

— А ты нет? — он резко обернулся, и я едва успела закрыть глаза, чтобы не увидеть его лица. — Разве ты не хочешь избавиться от этой связи любой ценой? От меня? От искаженного, которого ты так презираешь?

В его голосе клокотала ярость, такая неожиданная и мощная, что я невольно отшатнулась. Никогда прежде он не выказывал таких сильных эмоций.

— Я не говорила, что не готова, — ответила я тихо. — Я просто хочу знать, во что мы ввязываемся.

Я услышала, как он глубоко вздохнул, словно пытаясь успокоиться.

— Мне нужно узнать больше о ритуале, — сказал он уже спокойнее. — Есть некто, кто может помочь. Но для этого нам придется отправиться… на другую сторону.

— В мир искаженных? — у меня перехватило дыхание.

— Да.

Это короткое слово прозвучало как приговор. Ни один чистый в здравом уме не отправился бы добровольно в мир искаженных. Те, кто уходил туда, никогда не возвращались.

— Ты с ума сошел, — выдохнула я. — Это невозможно.

— Почему же? — в его голосе снова появились те самоуверенные, слегка насмешливые нотки, которые так раздражали меня. — Боишься?

— Конечно, боюсь! — вспыхнула я. — Я не искаженная! Я не могу просто взять и…

— Но ты истинная искаженного, — перебил он, и в его голосе прозвучало что-то похожее на гордость. — Это дает тебе определенные… привилегии.

Я замолчала, ошеломленная этой мыслью. Истинная искаженного. Какие привилегии это может дать? И хочу ли я этих привилегий?

— Подумай об этом, — сказал он, вставая со скамьи. — У нас нет другого выхода, если мы хотим избавиться от этой связи.

Он начал отходить в сторону алтаря, где тени были гуще, и его фигура постепенно растворялась в темноте.

И мне стало страшно. По-настоящему страшно. Не тот поверхностный страх, который испытываешь, когда боишься темноты или жуткого звука за окном. А глубинный, первобытный ужас, который заставляет сердце биться так сильно, что кажется, будто оно вот-вот вырвется из груди.

Я не хотела прощаться со своим здоровьем. Не хотела рисковать своей жизнью. Кто знает, сколько мне суждено прожить? Десять лет? Пятьдесят? Восемьдесят? А если этот ритуал отнимет половину? Или больше? Я не могла представить, как буду жить каждый день в неведении, думая, что каждый рассвет может стать для меня последним.

— Это не выход! — выкрикнула я, вскакивая со скамьи. Мой голос эхом разнесся по пустой церкви, отражаясь от холодных каменных стен. — Разве нет другого способа? Чего-то, что не требует таких… таких жертв?

Он остановился, но не обернулся. Я видела только его силуэт, окутанный тенями, словно черным плащом.

— А ты думаешь, я не искал? Думаешь, мне нравится идея отдать часть своей жизни? Своей силы? Своего будущего?

— Тогда зачем ты предлагаешь это? — я чувствовала, как к горлу подступают слезы, и ненавидела себя за эту слабость. — Почему ты готов так рисковать?

— Потому что альтернатива хуже, — его голос звучал глухо, будто он говорил сквозь сжатые зубы. — Потому что если нас найдут… если узнают… нас не просто убьют. Нас уничтожат. И это будет медленно, мучительно. И произойдет это очень скоро, если мы ничего не предпримем.

Я почувствовала, как холодок пробежал по позвоночнику. Мысль о том, что нас могут схватить, пытать, казнить, преследовала меня с того момента, как я узнала о нашей связи. Но слышать, как он говорит об этом так… буднично, словно о неизбежном событии, было невыносимо.

— Почему ты сегодня такая нервная? — внезапно спросил он, слегка меняя тон. — Не наша ли связь, на тебя так действует?

Эти слова буквально взорвали что-то внутри меня. Я вспомнила дневник Эвелин, её строки о том, как она обрела способность управлять огнем, как принимала магию своего искаженного.

— К нам приходил Гэллен. — прошипела я, сжимая кулаки так сильно, что ногти впились в ладони — Советник. Он расспрашивал меня, интересовался истинными.

Я почувствовала, как искаженный напрягся. Даже сквозь тени, даже не видя его лица, я ощутила, как изменилась его поза — стала более собранной, настороженной, словно хищник перед прыжком.

— Что именно он спрашивал? — голос искаженного стал тихим, почти шепотом, но в нем звучала такая властность, что я невольно ответила:

— Всё. Всё, что мог. Как я себя чувствую, не было ли странных ощущений, снов. Не встречала ли я кого-то необычного.

— И что ты ему сказала?

— Ничего, конечно! — я была возмущена даже предположением, что могла выдать нашу тайну. — Я не идиотка. Я знаю, что рискую многим. Я искренне ненавижу эту истинность и всё, что с ней связано!

Последние слова вырвались словно сами собой, громче, чем я намеревалась. Они эхом разнеслись, отражаясь от стен, множась и усиливаясь, пока не стихли, оставив после себя гнетущую тишину.

— Я разделяю эти чувства, — сказал он наконец, и в его голосе появилась странная нотка — что-то среднее между усталостью и горечью. — У меня, знаешь ли, тоже есть своя жизнь. Мне нужно заниматься другими делами. У меня скоро свадьба.