Впрочем, могла ли я его винить? Для него это был такой же удар, как и для меня. Может быть, даже сильнее — ведь у него не было метки, он не был “избранным” судьбой. Он был просто обычным парнем, который любил меня всем сердцем, а теперь ему сказали, что эта любовь — ошибка, что мы не предназначены друг другу.

На третий день моего добровольного заточения в комнате пришла Ванда. Я услышала её шаги на лестнице — легкие, танцующие, как всегда, но сейчас в них чувствовалась неуверенность. Она тихонько постучала в дверь, а потом вошла, не дожидаясь ответа — знала, что я не отвечу.

Моя подруга, всегда яркая и энергичная, как солнечный зайчик, с рыжими волосами и веснушками на носу, сейчас двигалась осторожно, словно боялась спугнуть меня. Её обычно сияющие зеленые глаза были тусклыми от беспокойства. Она села на стул у моего письменного стола, положив руки на колени, сжимая и разжимая пальцы — нервная привычка, которая появлялась у неё только в моменты сильного стресса. Я чувствовала ее взгляд на своей спине, но не находила в себе сил обернуться, встретиться с ней глазами, увидеть в них жалость.

— Знаешь, — начала она после долгого молчания, ее голос, обычно звонкий и мелодичный, сейчас звучал приглушенно, словно сквозь вату. — Я понимаю, как тебе тяжело. Но ты должна перестать хоронить себя заживо. Это не выход, поверь мне.

Её голос дрогнул, и я поняла, что она сдерживает слезы. Ванда никогда не плакала — даже когда сломала ногу в трех местах, упав с лошади, даже когда её бросил парень, с которым она встречалась два года. Она всегда была сильной, моей опорой. И сейчас, услышав, как дрожит её голос, я почувствовала укол совести — я заставляла страдать не только себя, но и тех, кто любил меня.

— Ты сильная, ты всегда была сильнее всех нас. Помнишь, как в пятом классе ты одна отбилась от тех мальчишек, которые дразнили нас? Или как ты помогла мне пережить смерть бабушки? Ты всегда находила слова, всегда знала, что делать. И сейчас… сейчас ты должна взять себя в руки. Если не ради себя, то ради Нолана.

При упоминании его имени мое сердце болезненно сжалось, словно кто-то сдавил его ледяной рукой.

— Он тоже страдает, — продолжила Ванда тихо, словно боясь разбудить спящего зверя. — Я видела его вчера в кафе на углу. Он сидел один, уставившись в чашку кофе, и, кажется, не замечал ничего вокруг. Он как призрак, тень самого себя. В его глазах такая пустота, что становится страшно.

Что-то в ее словах проникло сквозь туман моего отчаяния, сквозь толщу безразличия, которым я окружила себя. Образ страдающего Нолана, сидящего в одиночестве в нашем любимом кафе, где мы обычно встречались после занятий, пронзил меня, словно острый кинжал. Я представила, как он смотрит на пустой стул напротив, где должна была сидеть я, как его пальцы бессознательно крутят чашку, как он хмурит брови, пытаясь понять, что произошло с нами, с нашей любовью.

Впервые за три дня я медленно повернулась к Ванде. Она ахнула, увидев мое лицо — осунувшееся, с темными кругами под глазами, с потрескавшимися губами и болезненной бледностью. Но в её взгляде не было жалости — только решимость помочь.

— Ты должна поговорить с ним, — сказала она твердо. — Вы оба заслуживаете этого. Нельзя просто так перечеркнуть три года отношений из-за… из-за метки.

— Ты не понимаешь, — мой голос был хриплым от долгого молчания, слова царапали горло, как осколки стекла. — Это не просто метка. Это… это приговор. Мы с Ноланом… мы больше не можем быть вместе. Судьба решила иначе.

— К черту судьбу! — воскликнула Ванда с неожиданной страстью, вскакивая со стула. — Судьба не решает за нас! Мы сами выбираем свой путь! Да, метки существуют, да, они связывают людей, но это не значит, что ты обязана подчиняться им!

Её слова были как порывы свежего ветра, врывающиеся в затхлую комнату моего отчаяния. Я смотрела на неё, на её пылающие щеки, на сжатые кулаки, и что-то внутри меня начинало оживать, как весенний росток, пробивающийся сквозь снег.

— Но что, если… что, если мой истинный придет за мной? Что тогда? — прошептала я, озвучивая свой самый глубокий страх.

— Тогда ты посмотришь ему в глаза и скажешь, что твое сердце уже занято, — ответила Ванда без тени сомнения. — Ты скажешь ему, что выбираешь Нолана, что выбираешь любовь, а не судьбу.

Я моргнула, пытаясь осмыслить её слова. Могла ли я действительно противостоять судьбе? Могла ли я выбрать Нолана, несмотря на метку? Сама мысль об этом казалась одновременно ужасающей и освобождающей.

— Но что, если Нолан не захочет меня видеть? Что, если он уже решил, что между нами все кончено? — я озвучила еще один страх, который грыз меня изнутри.

— Есть только один способ узнать, — Ванда подошла ко мне и взяла за руки, осторожно, чтобы не задеть расцарапанную метку. — Поговори с ним. Сегодня. Сейчас. Не позволяй страху решать за тебя.

В её глазах была такая уверенность, такая поддержка, что я почувствовала, как что-то в моей груди начинает оттаивать. Впервые за эти кошмарные дни я позволила себе надежду — крошечную, хрупкую, но все же надежду.

— Я… я не знаю, смогу ли, — призналась я, опуская глаза.

— Сможешь, — Ванда сжала мои руки крепче. — Ты сильнее, чем думаешь.

Я глубоко вдохнула, собирая всю свою решимость. Мысль о том, чтобы увидеть Нолана, поговорить с ним, была одновременно пугающей и желанной, как прыжок в холодную воду в жаркий день.

— Хорошо, — сказала я наконец, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее, возвращая меня к жизни. — Я поговорю с ним. Но сначала… мне нужно привести себя в порядок.

Ванда улыбнулась, и в её улыбке было столько облегчения, столько радости, что я не могла не улыбнуться в ответ — слабо, неуверенно, но все же это была улыбка.

— Тогда начнем с душа, — она потянула меня за руку, помогая встать с кровати. — А потом я сделаю тебе такую прическу, что Нолан забудет обо всех метках в мире, как только увидит тебя.

И впервые за эти дни я почувствовала, что, возможно, не все потеряно. Что, возможно, любовь действительно сильнее судьбы. Что, возможно, у нас с Ноланом есть шанс — маленький, хрупкий, но все же шанс.

Я волнительно и с трепетом надежды собиралась на встречу с Ноланом. Каждое движение моих дрожащих рук, каждый вздох, наполненный тревогой и отчаянной верой, казались настолько значимыми, словно от них зависела вся моя жизнь. И, возможно, так оно и было. Ванда отправила ему сообщение, и назначила встречу, но мы обе знали страшную, сладкую правду — там буду я, с сердцем нараспашку, готовая умолять о второй возможности, о шансе вернуть то, что казалось потерянным навсегда.

— Перестань дрожать, иначе я размажу тени, — с нежной строгостью проговорила Ванда, аккуратно касаясь кисточкой моего века.

Ванда с мастерством опытного художника скрыла мои круги под глазами. Её пальцы танцевали по моей коже, нанося слой за слоем тональный крем, румяна, помаду… Она превращала мою боль в красоту, мою слабость — в силу.

— Он не сможет устоять, — прошептала она, закручивая последний локон в моих волосах, создавая романтическую каскадную волну, обрамляющую лицо.

Я смотрела на своё отражение и не узнавала себя. Девушка в зеркале выглядела уверенной, прекрасной, достойной любви. Если бы только я могла почувствовать то же самое внутри…

Мы тщательно выбрали место для встречи — уединенный уголок в общественном кафе на набережной. Достаточно людное, чтобы Нолан не мог устроить сцену, но при этом достаточно интимное, чтобы мы могли говорить откровенно.

— Ты готова? — спросила Ванда, протягивая мне мою сумочку.

Я кивнула, хотя внутри меня всё сжималось от страха и надежды. Готова ли я? Готова ли я увидеть в его глазах отвращение? Готова ли я услышать окончательный приговор нашей любви? Но выбора не было. Я должна была попытаться, должна была бороться за нас, даже если бой уже проигран.