Харитон ни на шаг не отставал от дяди Вадима. Ему казалось, что он идет по раскаленной сковородке. Приходилось смотреть на земляной пол с широкими масляными разводами, грязновато-липкий и неровный, сплошь утыканный на первый взгляд никому не нужными металлическими шишками и штырями; нужно было следить, чтобы не подставить голову под плывший в воздухе тяжелый кусок металла, поддерживаемый большими крюками на толстых цепях.

Так они переходили из цеха в цех, из одной суеты в другую, пока не очутились в литейном. Что это был он, Харитон мигом догадался — именно о нем Ляна чаще всего рассказывала Харитону и дедушке.

Цех громадный. Глянешь — чуть виднеется в клубах пара и дыма противоположный конец. Высоченный этот цех — застекленные металлические черные переплетения перекрытий видятся как в тумане. И, однако, цех этот чище и светлее других. Не удивительно, что он такой. Ведь именно здесь, как Харитон узнал позже, рождается то, без чего не существовал бы весь этот металлургический гигант. Здесь рождается сталь.

А в самом просторном из цехов, к удивлению Харитона, было почти безлюдно. Возможно, объяснялось это тем, что человек в таком огромном цеху казался маленьким-маленьким. Все здесь было гигантское, циклопически огромное, и только человек смотрелся крошечным, как воробей.

Под высокой крышей медленно двигался мощный кран. Осторожно-расчетливо, деловито катился по крепким рельсам, колеса его еле двигались, в воздухе плыл огромный, какой-то бесформенный кусок металла — для чего такой мог понадобиться? Краном управляла девушка, маленькая, будто синичка, сидевшая под самой крышей в игрушечной, похожей на птичью клетке.

На ватных ногах следовал Харитон за дядей и заметно приотстал, так как Вадим Андреевич, попав в свою стихию, забыл обо всем — о кранах, плывущих над головой, о шуме и свисте, даже о родном племяннике. Он сразу направился к ряду огнедышащих мартенов, а Харитон, вдохнув горячий, кислый, колючий воздух, все медленней и медленней переставлял ноги. Теперь, приблизившись к пышущим огнем чудовищам, в которых он сразу признал печи, Харитон увидел сталеваров. Нет, не мелкими букашками суетились они у дышащих пламенем агрегатов. Показались они Харитону великанами, космонавтами, одетыми в жесткие просоленные робы.

Шаг за шагом приближался Харитон к ряду печей, полыхавших белым огнем, брызжущих из полуоткрытых дверок золотыми искрами. Все вокруг сотрясалось, дышало жаром. Харитон даже вспотел. Он невольно остановился. Вадим Андреевич, неведомо где раздобыв очки и накинув поверх костюма робу, уже стоял возле сталеваров, кричавших ему на ухо. Он тоже что-то выкрикивал, но слов было не разобрать. Харитону только б посмеяться над таким разговором, но какой уж тут смех…

Он стоял поодаль, покачивал головой и думал: вот это печь! Почему-то прежде считал, что она должна хоть чем-то походить на домашнюю печку, ту самую, в которой мать варила кашу. Ничего подобного! Ни тебе петушков на трубе, ни самой трубы, ни припечка. На такой не погреешься, хлеб в такой не испечешь.

Закрываясь рукавицами, — Харитону даже смешно стало: такая жара, а они в рукавицах, словно в зимнюю стужу, — сталевары в чем-то энергично убеждали директора, заглядывали в самое пламя, а вокруг них, будто пчелы на дедовой пасеке, так и вились, так и брызгали горячие искры.

О Харитоне забыли. Он спрятался за круглой болванкой холодного металла, довольный, что его никто не тревожит, и наблюдал за тем, что делается возле печей.

Один из рабочих схватил длинный металлический лом, смело, будто дрессировщик на льва, двинулся к белой раскаленной печи. Харитон зажмурил глаза, но все же увидел, как сразу сверкнуло, из печи полился белый поток, брызнул целый каскад искр, сыпануло горячим градом так, что Харитону показалось, будто этот неудержимый поток достигнет его укрытия, зальет, затопит весь цех. И он не выдержал, отскочил от болванки и, словно резвый заяц, перепрыгивая через кучи металла, бросился прочь, в другой конец цеха, подальше от этой адской струи.

Тут, в дальнем конце, было прохладнее, откуда-то тянуло чистым воздухом. Исчезло ощущение ужаса, который только что пережил Харитон. Его уже не обливало жарким потом, не обжигали белые горячие стены печей, зато обожгло внезапное чувство стыда: перепугался, удрал!.. А еще думал: а что, если б… Соловьятко… Яриська… все бузиновские, все боровские ребята и девчонки увидели? Какой стыд, какой позор!

Стоял, понурившись, не зная, как ему поступить. И все-таки решился — направился к печам. Даже поторопился, чтобы его трусости не заметил дядя Вадим. Небрежно накинув на плечи сталеварскую робу, директор стоял, как и раньше, немного в стороне от печи, извергавшей расплавленную сталь, и сквозь темные очки наблюдал, как льется металл. Затем, вспомнив о Харитоне, он обернулся, двинулся ему навстречу, сбросив на ходу заскорузлую хламиду, и затем снял очки.

— Ну как, Харитон? — улыбнулся одними глазами. — Сила?

— Сила… — беззвучно проговорил Харитон.

Через минуту они вышли из цеха, сели на автопоезд и быстро очутились у проходной.

Шли дни. Харитон все больше приживался в Новотуржанске, а в семье дяди стал уже своим человеком. В тот день, когда должна была вернуться Ляна, после небольшого семейного совещания решили: Ляну встретит Харитон.

Более приятного поручения придумать было невозможно. Харитон с нетерпением ждал возвращения Ляны, знал, что именно она направит ход его жизни совсем по другому руслу.

В аэропорт его вез Александр Исидорович — шофер не любил, когда его называли Сидоровичем, упорно подчеркивал, что он Исидорович, — человек, твердо уверенный в том, что шофер, взявшись за руль, не имеет права не только слова произнести, но и усмехнуться.

Тетя Клава, вручив Харитону красивый букет — цветы сажала Ляна, — сказала:

— Ляночке ни слова о дедушке! Дома постепенно подготовим… Она у нас очень впечатлительная…

Харитон уже был не тем, что прежде, он привык к новой обстановке и окружению. Ни бескрайняя донецкая степь, ни копры не удивляли его.

Сам не заметил, когда и как успел освоиться на заводе. Его теперь не пугал ни шум, ни грохот. В каждом цеху он начал ощущать железный порядок, полную целесообразность того, что делалось. Сталеплавильный же ему снился, он бредил мощью и таинственно-величественной силой огня, способной творить непостижимое. Часто, увидев сон, в котором все громыхало и кипело, будто в сталеплавильном, он долго не мог заснуть, все думал, стремился представить себя на месте чародеев литейщиков, подружившихся со стальною стихией, взявших над ней власть, накинувших на адский огонь надежную узду.

Несколько дней просидел в комнатке наверху, смотрел через окно на заводские цеха, на трубы, лениво выдыхавшие бледно-розовый пар, не похожий на дым, припоминал все, что видел в цехах, и писал письмо Соловьятку.

Соловьятко, прощаясь с Харитоном и расчувствовавшись, просил писать ему письма. И непременно с такими марками, которые попадали в Боровое лишь на конвертах, приходивших издалека: Соловьятка, имевшего много достоинств и недостатков, одолевал еще и филателистический зуд. Харитона же мало волновало, какую марку прилепить на конверт. А вот о заводе, о том, как на нем плавят сталь, как отливают детальки, что по триста тонн весят, рассказать хотелось. Соловьятко, должно быть, не поверит ни одному слову, но этому удивляться не стоит — ведь и сам Харитон не верил Ляне, когда она рассказывала о заводе.

Письмо у Харитона никак не получалось. В той части, где он описывал полет, донецкую степь и природу, кое-что вышло, а когда доходило до Новотуржанского завода, Харитону недоставало слов.