— Надо прикинуть, определить наши возможности.

— Может, пока в Ляниной комнате?

— Что ж, это дело. А может, в моем кабинете?

— Неудобно ущемлять директора, — усмехнулась тетя Клава. — Лучше уж мы поселимся с Ляночкой в моей комнате.

— Ведь и наверху есть место…

Харитон в разговор не вмешивался, чувствовал себя немного неловко — столько хлопот доставил людям. Однако ему очень нравилось то, как дядя и тетя решали сложный бытовой вопрос. На следующий день, обследуя дом, Харитон обнаружил наверху уютную и удобную комнатку, о которой можно было только мечтать. За обедом намекнул, что именно там хотел бы жить.

— Что ж, — усмехнулся одними глазами дядя. — Только учти: летом там нестерпимая жара, а зимой холод, как на полюсе.

Харитон решительно занял комнату, чувствуя себя в ней, особенно в ночную пору, словно в раю. Даже та колючка, что было застряла в груди, исчезла. Хотелось одного — чтоб Соловьятко или Яриська посмотрели, где он живет и какой индустриальный пейзаж перед его глазами.

Вечером к директорскому дому шли люди. Первым прибыл тот самый Петр Артемьевич, с которым Вадим Андреевич разговаривал по телефону, совсем не старый, даже моложе дяди Вадима, хотя уже и с заметным животиком и с плешинкой на полголовы. Он оказался главным инженером завода.

Явились и еще какие-то люди. Они работали вместе с дядей и тетей, но их должностей и имен Харитон покуда не знал. Приходили с грустными лицами, с печалью в глазах, а женщины даже со слезами. Каждый выражал соболезнование, но Вадим Андреевич никому не позволял расчувствоваться, потому, наверно, что, так же как и Харитон, улавливал в поведении гостей нарочитость. Он здоровался с гостем за руку, усаживал, успокаивал:

— Закон бытия, закономерная неумолимость…

Гости начинали разговор о смерти и бессмертии, а Петр Артемьевич, поглаживая вспотевшую лысину, бодро подытоживал:

— Умереть не страшно, страшно после себя ничего не оставить потомству.

Как раз при этих словах явился еще один гость — сухощавый и именно из-за этой сухощавости стройный и крепкий, будто юноша, старик с Золотою Звездой Героя Социалистического Труда. Харитон не знал, что это дедушка Журавлев, но с первого взгляда, а вернее, с первой фразы, которую тот произнес в ответ на слова главного инженера, он понравился Харитону.

— Правильно, Петр Артемьевич, оставить надобно много, но не все переиначивать, а то что же тогда будут делать те, что придут после нас?

Дедушку Журавлева охотно поддержали, и разговор сразу перешел на то, что́ должны в будущем делать неопытные потомки. Высказывались сомнения, так ли успешно, как и предыдущие поколения, выполнят они свои задачи.

— Выполнят! — уверенно произнес дедушка Журавлев.

Гости, разбившись на группы, беседовали, а тетя Клава и еще какая-то женщина выставляли все, что нашлось, на стол. Трапеза оказалась более чем скромной. Гости подходили к столу со строгими лицами, снова предавались воспоминаниям, всячески старались если не словом, то видом своим выказать сочувствие хозяевам в их горе.

Первым взял слово дедушка Журавлев.

— Подымем по нашему славянскому обычаю бокалы в память усопшего свата моего Андрея, человека великой и чистой, будто капля этого вина, души. И пусть земля ему будет пухом, и пусть простит меня, что не смог его в последний путь проводить. Пусть не скучает там, скоро увидимся…

Гости пригубили бокалы. Харитон, забившись в угол, раздумывал над словами дедушки Журавлева. Они раскрыли ему что-то доселе неизвестное, то, о чем он никогда и не думал. Вон как оно выходило! Где Боровое, а где Донбасс, сколько меж ними речек, полей и лесов. Это только самолет смог так быстро перебросить человека из одного места в другое. В давнюю пору, когда на волах ездили, все лето пришлось бы преодолевать это расстояние. И вот, несмотря на то что так далеко Боровое от Новотуржанска, и здесь знают дедушку Андрея, вспоминают о нем как о родном. А может, и в самом деле смерти не существует? Может, и в самом деле это, как говорит дядя Вадим, жизненная неизбежность, закон бытия? Если человек исчезает, то добрая память о нем сберегается в сердцах живых, а дела, совершенные им, никогда не забываются, как не забывается все хорошее.

Харитон невольно следил за дядей Вадимом. Он и здесь был молчаливым — если и обронит слово, то изредка. Но, как заметил мальчуган, это было слово весомое, к которому внимательно прислушивались. И еще заметил Харитон, что дядя Вадим был авторитетом, старшим, человеком, который и не должен попусту бросаться словами.

Гости не засиделись; очевидно, понимали, что их присутствие — лишняя забота для хозяев. Прощаясь, еще раз посочувствовали их горю и отправились по домам.

Остался один Макар Ерофеевич.

— Неожиданно… так неожиданно, — вздохнул он.

— Что поделаешь? — пожал плечами Вадим Андреевич.

— До обидного рано и нежданно-негаданно помираем, — возбужденно говорил, шагая по комнате, старый металлург.

Ему не возражали. Дочка и зять с ним были согласны, а Харитон в разговор не вмешивался. Он внимательно присматривался к дедушке Журавлеву. Макар Ерофеевич ему нравился. Ляна не раз рассказывала, какой у нее особенный и заслуженный дедушка, как он умело отливал сталь, чем выделялся среди других сталеваров и как его уважают в Новотуржанске. Запомнилось Харитону, как тепло светились глаза у дедушки Андрея, когда он сказал:

«Макар Ерофеич — человек особой закваски, он и сам будто отлит из стали. Да только ведь кто знает, придется ли еще повидаться…»

Дедушка Андрей печально вздыхал, будто предчувствуя, что никогда больше не свидится с дедом Макаром.

Дед Макар, будто и впрямь выплавленный из металла, был спокоен и уверен в себе.

Заметив Харитона, остановился перед ним, внимательно поглядел, согревая теплом ласковых глаз:

— А это чей же орел к нам прилетел?

— Харитон, племянник мой, — ответил Вадим.

— Ага, это Галинин сынок! — сказал дед Макар.

Подошел ближе, положил руку на худое плечо Харитона:

— Так чего же ты в угол забился? Выходи, парень, на люди, ты тут свой человек! Чувствуй себя как дома…

Харитон догадался, что дед Макар знает о нем все и поэтому так приветлив с ним. Он чем-то напоминал ему дедушку Андрея. Невольно защемило под сердцем, и этот незнакомый дед стал ему роднее и ближе.

— Это хорошо, что к нам приехал, к родне. Хотя в нашей стране ни один человек не обижен, но лучше, конечно, для каждого, если он родную руку и родное слово чувствует, тогда силы у него прибавляется и живется увереннее.

Эти слова, сказанные как бы вскользь, Харитон запомнил и осознал их животворную силу. Ведь и верно, на свете живет много людей, но эти для него — самые дорогие, самые близкие. Дядю Вадима он увидел всего несколько дней назад, но, зная, что он дедушкин сын, что рос под одной крышей с его мамой, Харитон потянулся к нему всем сердцем, а через него полюбил и тетю Клаву, и даже этого жилистого деда Макара.

— Ну что ж, Харитон, давай дружить. Мы с тобой, можно сказать, на одинаковом положении: ты еще мал, а я уже стар, ты своего еще ждешь, а я со своим прощаюсь. Ежели подружимся — наверное, друг другу пригодимся, не так ли?

Харитон был с этим согласен, но не сказал ни слова. Что он мог сказать? Дед Макар его молчание, видимо, расценил по-своему, крикнув дочке:

— Клава, укладывай мальчонку спать, а то за день устал, совсем уж клюет носом!

И так ласково, с такой доброжелательностью это было сказано, с такой заботой и искренностью, что Харитон сразу почувствовал — и спать ему хочется, и утомился он, а главное он не одинок, не забыт, его окружают заботливые люди, у него есть родня. Нет, Харитону везет в жизни, не такой уж он неудачник…

Похоже было, что самые худшие предположения Харитона должны были оправдаться.

Вечером его уложили в постель Ляны, и почувствовал он себя в ней как нельзя хуже. Да и кому могло быть хорошо в этаком гнездышке, мягком, рыхлом, горячем и плывущем из-под тебя, если привык человек к спартанской обстановке? В Бузинном Харитон спал на топчане, сработанном топором, на досках, застеленных плотным, ковриком и байковым одеялом, покрывался расцвеченным красными и синими пятнами шерстяным одеялом, под голову подкладывал кулак, потому что подушка каждую ночь оказывалась на полу. Мама говорила, что он с раннего детства спал беспокойно, во сне вертелся, как вьюн. Может, и вертелся, Харитон этого не знал. У деда Андрея тоже не понежился на пуховиках, потому что дедушка требовал, чтобы внук спал на твердой постели.