Дома он не остался. Когда вернулся ко двору, Мария уже ушла на работу. Крикнул Степка, но и того куда-то унесло. Хата была пуста, во дворе никого. Впервые в жизни он почувствовал себя одиноким, забытым и никому не нужным.

«Подвернулся же под руку мне этот старый чудак! — досадовал он. — Развел с ним тары-бары про лосенка, будь он проклят. Началось с шутки, а смотри, куда повернуло, даже не думал, что так получится. Нет, голубчик, коль ты кузнец, то лучше молча бей своим молотом, а не встревай в разговоры с учителями, да еще с такими, как Андрей Иванович…»

Он сновал по двору, бродил в огороде, в огурцы почему-то залез, не насобирал, а ботву вытоптал, будет теперь ему от Марии. Ушел с огорода. На душе творилось что-то невероятное. «И дернуло же дурака за язык про лосенка сболтнуть, молчал бы лучше! Да и нужен он больно, лосенок тот, можно было и без него обойтись».

Вытянул из колодца ведро холодной воды, вылил в корыто — куры сбежались, поросенок подошел, стали пить. Оголился до пояса, ополоснулся ледяной водой. Полегчало малость. Забылась на время неприятная стычка с учителем. Вспомнил, что шел на луга сенца покосить.

Косари уже успели наработаться. Марко не стал косить вместе со всеми. Люди сразу разгадали его задумку — избегает Марко компании, вздумал тройную норму выполнить за один день, накосить столько, чтоб на всю зиму хватило.

Марко махал косой с такою силой, как другим и не снилось. Пока они проходили один прокос, Черпак успевал сделать два. И не потому, что ставил перед собой такую цель. Просто не мог отогнать неприятные, болезненные мысли. Захваченный ими, работал, как трактор, неутомимо, без устали.

— Добрый день, дядька Марко! — поздоровался Харитон.

— А? — как бы очнулся Марко. — Что ты сказал?

— Дедушку не видели?

— Кого?

— Дедушку…

— Нет, нет, не видел, — отмахнулся Марко и снова занес над травой косу, снова погрузился в свои думы, тут же забыв и о Харитоне, и его вопросе.

Дедушку Харитон нашел уже в обеденную пору. Андрей Иванович, обойдя луга, пришел в дубовую рощу, где косари оставили котомки с едой и куда они собирались сейчас.

Уставшие, они бросились купаться, и Харитон тоже бултыхнулся в озеро, плавал, нырял, пытаясь достать руками песчаное дно. Появился председатель колхоза, перекинулся словом с Андреем Ивановичем, стал созывать колхозников.

— Эй-эй, косари-гребцы, давайте сюда! Пока обед привезут, Андрей Иванович расскажет что-нибудь интересное…

Все, кто был на лугу, еще в школе слушали Андрея Ивановича, любили своего учителя. Харитону хотелось знать, что скажет косарям дедушка. Ему было приятно видеть, как уважительно прислушиваются люди к каждому его слову.

Он оделся, вытер лицо, волосы оставил мокрыми — пусть сохнут на горячем летнем ветру, подошел к дедушке, собираясь о чем-то спросить, но увидел, что тот задремал, привалившись к травяному валку. Харитона удивила бледность его лица, полуприкрытого соломенной шляпой. Внук сел поодаль, решил не беспокоить деда.

Подошел Гаврило Адамович, начал было о чем-то говорить, но тут же остановился, с тревогой посмотрел на учителя.

— Задремал дедушка? — и подмигнул Харитону.

— Не знаю…

В дубраве бурлил людской водоворот, слышался смех, гомон, как бывает всегда, когда соберется в одном месте много народу. Кто-то уже допытывался, почему не начинается беседа, и Гаврило Адамович обратился к учителю:

— Андрей Иванович, вы не спите?

Учитель молчал.

Председатель колхоза склонился над ним, заглянул в лицо.

Учитель был бледен, глаза закрыты, рот плотно сжат.

Громовой-Булатов шевельнулся, не открывая глаз, глухо простонал. Харитон знал, что с дедом случается такое, когда ему очень плохо. Знал это и председатель, он тревожно крикнул в толпу:

— Врача здесь нет?

Врача не было. Первым спохватился Харитон. Не раздумывая, он вскочил, бросился в село. Бежал, натыкаясь на пни, путаясь в траве, бежал, не ощущая усталости. Задыхался, но не замедлил бега, наоборот, бежал все быстрей; верил, что успеет, и доктор, который уже не раз вовремя оказывал дедушке помощь, поможет ему и сейчас.

Харитон был еще очень юн и так верил в медицину, что считал ее способной побеждать самое смерть.

Всего мог ждать Харитон, только не этих слов:

— Собирай вещи, завтра вылетаем.

Так сказал дядя Вадим, Вадим Андреевич, сын Андрея Ивановича, Лянин отец.

О Вадиме Андреевиче Харитон слышал не раз, видел его на фотографии, Ляна ему уши прожужжала о своем любимом папочке, но встретился с ним Харитон впервые, когда директор Новотуржанского завода с женой Клавдией Макаровной приехал на похороны отца. И хотя Харитон был потрясен внезапной смертью дедушки, он все-таки с каким-то особенным интересом ждал приезда дяди. Тот представлялся ему человеком необыкновенным, молчаливым и строгим исполином, недоступным, загадочным, способным творить такое, чего не могут другие, обычные люди.

Вадим Андреевич оказался самым обыкновенным, очень похожим на дедушку Андрея. Он был еще молод, вернее, выглядел моложе своих зрелых лет. А что был молчалив, так это точно. Но эту молчаливость, как потом решил Харитон, вызвали сами обстоятельства. Не предполагал Вадим Андреевич, что отец так скоро и так внезапно умрет… Жить бы да жить Андрею Ивановичу, а он взял да умер.

Люди потом рассказывали, что видели старого учителя на лугах возле Десны. Бродил он по тропкам давнего детства, словно прощаясь со всем, что окружало его.

Обо всем этом соседи и односельчане вместе и в одиночку по нескольку раз в день наперебой рассказывали сыну. И чем больше рассказывали, тем более легкой представлялась отцовская смерть, такая выпадает одному из миллионов. Вадим Андреевич терпеливо выслушивал все эти рассказы. В глазах его, больших и лучистых, поселилась глубокая грусть, в уголках губ застыла болезненная улыбка, высокий лоб прорезали три глубокие морщины, и все это как-то сразу, в один день состарило человека.

Вадим Андреевич не плакал, не убивался. Харитону сперва показалось, что он и вовсе не был огорчен смертью отца. Это вызвало скрытое негодование в душе Харитона. Он не мог понять, как это родной сын не переживает смерти отца, в то время как для него, Харитона, померк белый свет. Ему больше понравилась Клавдия Макаровна, женщина видная, чем-то похожая на Ляну, мягкосердечная, душевная, ходившая все время с красными от слез глазами.

Но Харитон быстро переменил свое мнение о дяде Вадиме. Он увидел, что наедине с собой Вадим Андреевич места себе не находит, ночи напролет бродит, будто тень, в саду, ни на минуту не смыкает глаз… И Харитон впервые задумался над тем, что человек, не способный плакать и раскисать, гораздо труднее переживает горе.

При первом знакомстве дядя Вадим не сказал Харитону ни слова, будто и не заметил его, не признал за родного. Однако оказалось, что он, хоть и видел племянника впервые, знал о нем, считал родным и близким. Харитон ощутил это, когда Вадим Андреевич окинул его пристальным взглядом, и взгляд этот сразу потеплел, сделался сочувственным. Дядя Вадим положил ему на голову свою руку, и Харитон весь как-то сжался, потому что никогда не касалась его такая добрая мужская рука. Сперва он чуть было не увернулся от этого прикосновения, но почувствовал и понял, что его приголубила родная рука, тепла и ласки которой не нужно чураться. И Харитон, сам не зная, как это случилось, припал лицом к груди Вадима Андреевича. Припал всего на минутку, а почувствовал, что ему теперь на всю жизнь хватит этой опоры и защиты. Дядя легко взъерошил ему волосы, тихо произнес:

— Ничего, Харитон, как-нибудь проживем…