— Раздевайся, Харитон, — услышал он дедушкины слова.

«Раздевайся? Так сразу остаться у дедушки и больше не показаться в Бузинном? А как же Яриська?»

Вспомнив Яриську, он сразу же согласился с тем, что ему следует остаться тут насовсем, ведь именно с надеждой на это он и приплыл из Борового.

— Надо ребятам сказать… ждут они.

— Тогда выйди и попрощайся.

Харитон взялся за ручку двери, но вдруг заколебался:

— А как же школа?.. Уроки?.. В восьмой надо переходить… — Он вопросительно посмотрел на дедушку.

Тот ответил:

— Это я сам улажу.

Какое-то время Харитон вникал в суть сказанного и понял по-своему: не гибель мамы, а коварство лесничихи и ее дочки заставляют его переселиться.

— Ага, я так им и скажу…

— Не задерживайся только, будем обедать.

Харитон вернулся скоро. Он шел к дому взволнованный, а переступил порог — и вмиг забыл обо всем. Теперь он будет здесь жить, это его дом.

Он быстро разделся и, пройдя через комнату, заглянул в дедушкин кабинет. Андрей Иванович что-то убирал со стола, книжки раскладывал на подоконнике, бумаги переносил в шкаф.

— Харитон, здесь будет твое рабочее место…

Мальчуган стоял на пороге кабинета, небольшой уютной комнатки, полной книг, рассматривал фотографии на стенах. В углу прилепилась узенькая, но удобная тахта, на которой, он знал, любил отдыхать дедушка. Ему стало и радостно, что так сразу, нежданно, он сделался хозяином этой комнаты, и жаль было дедушку — где же тот будет писать и отдыхать?

— Да я где-нибудь… — произнес он, краснея. — Вам самим надо…

Андрей Иванович махнул рукой:

— Я свое, Харитончик, отработал!

И сказано это было так искренне, что Харитон почувствовал, сколько горечи и тоски по невозвратному таилось в словах деда. Он не знал, чем и как утешить дедушку, поэтому только вздохнул. Но и осваивать кабинет не торопился — раньше-то ведь обходился без кабинетов.

— А здесь будешь спать…

Андрей Иванович вышел в другую комнату, взглядом приглашая туда парнишку.

— Это мамина… — приглушенно сказал дедушка.

Ноги стали как ватные. Харитон направился к двери.

— Все как было.

Со стены улыбалась юная мама. Отовсюду она смотрела на сына. Смотрела ласково, по-матерински, хотя на некоторых фотографиях сама была чуть-чуть старше Харитона. На большинстве же совсем маленькая, октябренок, в пионерском галстуке. И везде улыбалась — ведь она была тогда очень счастлива.

Сердце у Харитона заныло — так живо представил он маму. Но удержался — не заплакал, не раскис, ни о чем не спросил у дедушки. Переходил от фотографии к фотографии, всматривался в глаза мамы, осторожно прикасался к ее вещам, столику, металлической кровати, застеленной серым солдатским одеялом, к наволочке, украшенной пестрою вышивкой.

— Мама вышивала…

Андрею Ивановичу хотелось рассказать, как в тот последний раз, когда заезжала, спеша навстречу своей гибели, она вошла в эту комнатку, растроганно прижала руки к груди, воскликнула: «А здесь все как было! — припала лицом к подушке, обняла ее, засмеялась сквозь слезы. — «Теперь я снова буду здесь жить», — сказала и сияющая пошла к двери. Но он решил не говорить об этом, чтобы не растравлять Харитонову рану.

Пришла Мария, соседка, одна из многих любимых учениц Андрея Ивановича, но единственная на всю жизнь оставшаяся по-детски благодарной учителю.

Хотя Мария и сама имела семью, и работы в колхозе было немало, всегда как-то успевала забежать к Андрею Ивановичу, похлопотать по дому. Андрей Иванович относился к ней как к дочери, а она чувствовала себя у него в доме настоящей хозяйкой.

Прикрыла за собой дверь, тихонько поздоровалась:

— Здравствуй, Харитончик!

Харитон вежливо ответил на приветствие, и, хотя он и не знал Марию, она ему сразу понравилась.

— Ну, Марийка, ты будто издали чуяла — есть такая наука телепатия, она эти явления изучает, — что пополнение у нас в семье, пришла вовремя. Давай-ка поскорее накормим нашего Харитона. Он, должно быть, проголодался.

Мария радостно всплеснула руками:

— Так, значит, внучек насовсем к деду? Вот хорошо-то! Молодец, Харитончик, теперь не будет скучать дедушка!

Сразу же бросилась к печи, заглянула в холодильник. Словно по мановению волшебной палочки, на столе появилась еда, а Харитон прилип взглядом к телевизору, на который вначале не обратил внимания, потому что он был накрыт светло-кремовой салфеткой.

— Работает? — бросил он вопрошающий взгляд на деда.

Андрей Иванович понимающе усмехнулся, повернул рычажок. Спустя минуту раздался голос диктора, вспыхнул экран и появилось изображение.

Харитон не слышал, что его приглашают к столу. Он чувствовал себя спокойным и даже счастливым.

Если у взрослых крутые жизненные повороты нередки, то дети не так часто познаю́т их. Взять, к примеру, учеников Бузиновской школы. Все они с малых, лет живут по установленному, будто заведенные часы, распорядку, зная сегодня, что будет и завтра и послезавтра. Сначала беззаботное детство — мама за руку водит, предупреждает, остерегает, а дальше — школа. Теперь у какого-нибудь Харитона или Яриськи больше свободы: сами отправляются в школу, самостоятельно возвращаются. Маме хлопот, правда, прибавилось — нужно следить, чтобы уроки выучил, не опоздал в школу, не гонял собак по селу…

Со взрослым жизнь вытворяла всякое, оборачивалась к нему разными сторонами. Обычно после окончания школы парни и девушки уходили в большой мир. Хочешь — не хочешь, а приходилось родителям расставаться с детьми. Поступали дети в техникумы, институты или уезжали куда-нибудь работать. Одни оседали в Киеве, Чернигове, другие оказывались аж где-то за Уралом. По-разному складывались человеческие судьбы, но это никого не удивляло — взрослый человек не застрахован от крутых поворотов судьбы.

Со школьниками судьба шутила редко, а уж если шутила, то жестоко. Именно так немилосердно она обошлась с Харитоном. В Бузинном долгое время только и говорили о Харитоне. Переживали несчастье с Галиной, жалели ее осиротевшего сына. Всех беспокоило, что прибился он к лесниковой семье. Лесника Евмена все-таки уважали, хоть и считали бесхарактерным человеком, которого крепко держит под каблуком жена, а лесничиху не любили открыто. А почему, спрашивается? Ничего плохого она никому не сделала, жила себе в лесу, ни с кем не враждовала, работала не меньше, если не больше других, но все равно тетку Тоньку считали бабой себе на уме, хитрой, такой, от которой лучше держаться подальше.

— Лесничиха уже что-то надумала, — говорили на вечерних посиделках.

— Что верно, то верно, лесничиха ничего без корысти не сделает…

Удивительно, как это сельские жители умеют разгадать намерения друг друга, хоть каждый свои помыслы и прячет за десятью замками.

Когда Харитон поселился у деда, в Бузинном обрадовались многие.

— К Андрею Ивановичу переселился мальчонка!

— Да ну? Сам дед пригласил или как?

— Так ведь он и раньше хотел забрать хлопца, да тот, вишь, уперся. А теперь сам сбежал от лесничихи.

— Ну и слава богу!

— Да уж куда лучше!

— Человеком вырастет парень, дед на путь наставит.

— Это уж точно…

В Бузинном успокоились. Поняли люди, что дело с Галининым ребенком обернулось разумно и справедливо. Уж если не миновало мальчишку несчастье, то хорошо, что попал он в надежные руки.

В Боровом тоже обрадовались Харитону. Здесь помнили Галину, любили ее, сочувствовали Андрею Ивановичу, когда она неожиданно переметнулась в Бузинное. Никто не знал причины ее непостижимого поступка и обвиняли во всем шалопутного моряка Колумбаса. Когда же узнали о гибели Галины, то хоть и жалели ее, но почему-то считали, что так непутево и должно было все закончиться, как непутево началось. Больше жалели Харитона, чем его мать, которая словно нарочно искала погибели, и, когда узнали, что Андрей Иванович взял на воспитание внука, все как один сказали: