В том, что Ляна хорошо училась, быстро ориентировалась в сложных вопросах, была его заслуга. Он умел заинтересовать дочку, умел объяснить самые сложные вещи так просто, что она их усваивала сразу и на всю жизнь.

«Папа, тебе нужно работать в школе, ты прирожденный Макаренко», — шутила Ляна. «Макаренко имел дело с озорниками, а ты у меня вундеркиндша, — отшучивался отец. — Ты такая проворная, что на лету все хватаешь».

Кто знает, чего в их отношениях было больше — родственной близости или родства духовного. Пожалуй, и то и другое; слившись воедино, это и создало большую дружбу дочери с отцом.

Ляна очень по нему тосковала. Еще больше тревожилась, потому что не знала подлинной причины отъезда отца. Не замыкаясь, подобно маме, в сосредоточенности на делах, Ляна детским сердцем чувствовала, что неожиданное исчезновение отца вызвано какой-то неприятностью. Зачем он поехал в Киев? Но ни по радио, ни в прессе об этом не сообщалось. Заседание коллегии или в Совете Министров?

Она знала по своему еще небольшому опыту, что чаще всего отец вот так же спешно и таинственно исчезал, когда на него «за чужие грехи шишки валились», как пояснял всезнающий дедушка Журавлев. Ляна догадывалась, что и на сей раз папа отправился за шишками, в чем усматривала вопиющую несправедливость, так как считала, что ее отец этого не заслуживает.

Неслышно прокравшись на веранду, на цыпочках приблизилась она к неплотно прикрытой двери и сразу услышала голоса. Мама грустно сказала: «Как бы там ни было, а ничего хорошего нет. И не звонит… на него не похоже». Ответных слов Ляна не разобрала, но сразу узнала дедушку Журавлева. Ага, прибыл по вызову! Очень обрадовалась этому, так как и деда любила сильно, ведь был он дедушка «на все сто». Первым желанием было — влететь вихрем в комнату, кинуться деду на шею. Но ее остановили мамины слова — она сообразила, что разговор касается отца, и сразу забеспокоилась. Стояла притаившись, ждала, что скажут дальше.

— Такова жизнь человеческая. Ничто в ней не постоянно. Заглянет к тебе радость — не очень-то радуйся, беда по пятам идет.

Ляна затаила дыхание. Странная какая-то у мамы речь, она технократ, подобного философствования не любила. Значит, либо дедушка принес какую-то неприятную весть, либо с папой беда приключилась.

— Человек он твердый и выдержанный. Если такой завод на плечах тащит, то и всякую беду переживет, но жаль мне очень… очень жаль!

В мамином голосе — слезы. Ляна окончательно убеждается, что с отцом случилась беда, и нарочно топочет ногами, чтобы предупредить о своем приходе, стучит кулачком в дверь.

— Кто там? Войдите! — слышится тревожный голос мамы.

Ляна врывается в комнату, бросает на диванчик портфель, разводит руки и устремляется к деду:

— Ага, дед журавель-Журавлишко, все же послушался! Ну, здравствуй, наш сизокрылый, дай я тебя поцелую раз сорок!

Ляна и с дедом умела разговаривать в шутливом тоне, по-взрослому. Деду, конечно, это нравилось.

— А, коза-дереза, наконец прискакала. А ну-ка давай я тебя заколю усами, бородой под печь замету!

В другой раз Ляна долгонько могла бы так состязаться с дедом, но сегодня ее интересовало совсем иное. Деловито расспрашивала про дедушкино здоровье, про его домашних — он жил с сыном и невесткой, — а сама не сводила глаз с мамы, наливавшей ароматный чай.

— Папа звонил?

На мамином лице появилось знакомое дочери выражение досады. Сразу стало ясно: мама тревожится и переживает.

— Позвонит, — ответил за маму дед.

Пили чай все вместе. Ляна с мамой выпили по чашке, и хватит. Дед же был, как он сам про себя говорил, водохлеб.

— Еще налить? — спросила мама.

— Наливай, мы, братцы брянцы, на чаю выросли!

Затем они вышли во двор. Дедушка внимательно рассматривал аистов на вязе, понимающе предсказал:

— Жить не будут…

— Это почему же? — допытывалась Ляна. — Плохо им здесь, что ли? Я их взяла под свою защиту.

— Защита хороша, а вяз не очень…

— Посмотрим! — смело настаивала Ляна. — Осенью подарю вам парочку аистят. На своей груше поселите.

Дед не отказывается, смеется, он согласен на все. А Ляна уже наступает снова:

— Дедушка, ты мне наделай ящиков — таких, с дверцами, вольеров, как в зоопарке. Хорошо, дедушка?

— Да тебе-то зачем?

— Я «живой уголок» устрою. Птиц, которые покалечены, зверюшек разных выхаживать буду. Разве плохо?

Клавдия Макаровна на эту затею дочери смотрела неодобрительно — только зверинца здесь и недоставало…

— Мама, я знаю, ты не любишь зверят; но это только потому, что ты родилась и живешь в городе. А я у дедушки в селе зверят видела и хочу, чтоб они у меня были…

— Хорошо, хорошо, смастерю тебе вольеры, только дай срок, не подгоняй деда.

Дед Журавлев любовно потрепал по щекам Ляну, переложил палку из левой руки в правую и направился к калитке.

Неизвестно, в шутку ли, вправду ли, но говорят, что самое дефицитное у всех министров — это время. Всего у них хватает — дел, посетителей, телефонных звонков, сведений и донесений, совещаний и отчетов, командировок и вызовов, одного нет — времени.

Не являлся исключением среди министров и тот, кому непосредственно подчинялся отец Ляны. Напротив, дел у этого министра было больше, чем у других, так как стоял он у большого и горячего дела. Металл — важнейшая проблема не только в нашей стране, но и во всем мире: у кого металл, у того и сила.

У министра не было свободного времени даже дома; когда всем полагалось отдыхать, в его кабинете не умолкал телефон.

В этот день министр устал, будто выстоял три смены у сталеплавильной печи. В Совете Министров рассматривался перспективный план на ближайшие годы. Вопрос как вопрос. В министерском портфеле лежали бумаги с точно продуманными итоговыми цифрами по каждому предприятию. С планами на будущее никогда не было никаких недоразумений, они получались четкими, впечатляющими, согревали сердце надеждой и поднимали дух. Министр успешно выступил на высоком ответственном заседании. Все прошло без запинки: план был утвержден с небольшими уточнениями, добавлениями и пожеланиями.

Казалось, уже все закончено. Министр закрывал свой портфель, когда председательствующий вдруг спросил:

— А как выполняется текущий план?

Министр на секунду задумался. По телу как бы пробежал слабый электрический ток. Хвастать было нечем — первый квартал не порадовал; надежды на то, что во втором квартале можно наверстать упущенное, не предвиделось.

Министр начал с Новотуржанского сталеплавильного комбината. Того самого, которым руководил Лянин отец. Комбинат был эталоном для всех предприятий металлургической промышленности. Ведь это новейший завод. Гордость не только самого министра всей страны.

Еще до войны, молодым инженером, прибыл он в степное селение Туржанское, что прижалось к тихой речушке Туржанке, умевшей в летнее время надежно укрыться под землю. Туржанцы жили тогда тихо — кто землю пахал и пшеницу сеял, а кто на полукустарном заводишке металл плавил, чугунки да сковороды для домашнего обихода отливал такие, что на всю округу славились.

Только развернули строительство нового завода — а тут война. Так и замерла стройплощадка — сотни гектаров изрытой земли; не разберешь, что здесь было: завод начали строить или траншеи да окопы выкопали для защиты от врага.

Теперешний министр на войне был офицером. На другой день после демобилизации получил назначение на Туржанское строительство. У него на глазах вырастал гигантский завод.

Родным и близким Новотуржанский гигант был министру. Вот он и воздал ему хвалу:

— Если б все заводы так плавили, план был бы.

— Почему же не плавят?

— Если б такое оснащение, как на Новотуржанском, — другой разговор.

— О каком оснащении может идти речь? — донимал председательствующий. — Чтоб оснастить заводы, нужен металл. А вы все планы срываете!

Сразу же после заседания министр навалился на телефоны: распекал на чем свет стоит директоров заводов со «слабым оснащением»; терпеливо выслушивал их объяснения и доводы, выслушивал только для того, чтобы приказать: план должен быть выполнен! Нужен металл и металл!