Возможно, так было потому, что сам он начал трудиться рано. Ему шел десятый год, когда разразилась империалистическая война, оторвавшая отца от многодетной семьи. Тогда с печи сполз древний, сморщенный, точно сушеный гриб, дед Андрей. Старый рыбак Андрей Громовой посадил на весла малосильного внука да и двинул на деснянские озера. Кое-что попадало в сеть, что-то запутывалось в мереже, — значит, перепадало семье, которая с каждым годом все уменьшалась: умирал ребенок, а то двое сразу, от дифтерии, от простуды или еще какой болезни.

Года через три ушел из жизни и дедушка Андрей. Умер тихо, будто уснул. Наловили с внуком рыбки, сварили уху, дедушка поел, припал грудью к охапке сена, задремал на солнышке. Андрейка по лугам бегал, а когда вернулся к лодке, дедушка еще спал. Не хотелось будить его. Оттолкнулся от берега, подался вентеря подымать, ведь уж не маленький. Словно знал, что с этого дня ему одному придется рыбачить, всю семью кормить.

Словно легкий дымок, вьются, плывут думы-воспоминания в голове Андрея Ивановича. И свое вспоминается, и Харитонова судьба тревожит. Как-то сложится его жизнь? Парнишка способный. Может, из него ученый в свое время получится, а может, учитель? Но что бы ни делал в будущем парень, одно беспокоило деда: хотелось научить внука уважать труд, делать хорошо и малое и большое, делать работу трудную и… Да разве работа бывает легкой? Всякая работа тяжела и черна. Может, она и славна своей чернотою, как черная земля.

Андрей Иванович, улыбаясь, наблюдал за работой пчелиной семьи. Пахнуло дымом — все как одна спешат убрать со «склада» мед, с пожарами ведь не шутят. Теперь же, когда дым не тревожил, пчелы снова складывали медок в восковые закрома. До последней капельки — вот какая честность! Непременно надо рассказать об этом Харитону!

Вот окончит мальчишка седьмой класс, отдохнет малость, наберется сил, и поведет его Андрей Иванович в люди. Все ему покажет: колхозные поля и машины, работу комбайнеров и трактористов, на животноводческие фермы сходят — везде интересно, всюду работают его ученики и всюду с радостью примут своего учителя. Пусть выбирает Харитон профессию по нраву, пусть приучается помогать взрослым, пусть трудится, как пчела…

Андрей Иванович не спеша подошел к улью, пыхнул дымокуром в лётку — поднял тревогу — и только после того, как пчелы приковались к своим сокровищам, поднял крышку — ему сегодня хотелось проверить все ульи.

Тем временем Харитон с Соловьятком принесли тетке Марии селезня. Ждали, что она похвалит их и мужа, а тетка рассердилась:

— Думаю, какой леший стрельбу поднял? А это вот он, душегуб!

Она не кинулась ощипывать и потрошить птицу, постояла, пошумела и ушла в хату. Потом Харитон и Соловьятко подогнали баркас к дедову дому, перенесли траву и ветки в зоопарк. Здесь уже суетились дежурные юннаты.

Лосенок сразу навострил длинные ушки, его большие глаза засветились — запахло любимым кормом. Подошел к корытцу, начал грызть побеги.

Харитон молча наблюдал за лосенком. Он вызывал в нем странное чувство: неужели это и вправду дикий зверь, существо, которое не часто доводится видеть людям — ведь живет оно в лесной глуши и не хочет попадаться на глаза.

Уже вечерело. Юннаты напомнили, что обитателям зоопарка пора кормиться, поэтому их следует оставить в покое. Харитон не стал перечить, хотя он в этом зоопарке мог бы дневать и ночевать. Только тут он вспомнил, что дедушка, наверно, уже тревожится, ждет не дождется. Правда, Андрей Иванович никогда не пенял Харитону, но в глазах деда всегда был виден укор или одобрение.

Андрей Иванович обернулся на стук калитки:

— Харитон, поди-ка сюда!

Харитон не спешил на зов — знал, чем могут кончиться наблюдения за пчелами. Остановившись шагах в десяти, он ждал, что скажет дедушка.

— Дедушка, а дядька Марко… — начал было Харитон, но, услышав, что возле уха зазвенела пчела, не договорил.

— Что дядька Марко? — переспросил Андрей Иванович.

— …селезня дикого подстрелил.

У деда сердито вытянулись белые пушистые брови, возле рта глубже прорезалась морщинка, и весь он сразу сделался каким-то вялым.

Он медленно вставил в улей рамку. Пропала охота показывать и рассказывать внуку о пчелах — хотел говорить о жизни, а Харитон принес весть о смерти…

Внук безошибочно почувствовал перемену в настроении дедушки и понял, что поступок, который он, Харитон, встретил восторженно — кому из ребят не хочется стать охотником! — дед нисколько не одобрял, больше того, он вызвал у него возмущение. Вспомнил, что дядька Марко приглашал на утятину, но не посмел передать приглашение. Сообразил, что предложение это не искренне, что Марко лишь посмеивается над дедушкой.

— Где же он его? — уже отойдя от пасеки, поинтересовался Андрей Иванович.

Харитон рассказал все, как было.

— Что ж… — в раздумье произнес дед. — Таким Маркам вложи в руки ружье, они все живое перестреляют.

Для Харитона сразу все прояснилось: ведь это и в самом деле варварство. Весной, когда птицы прилетели из теплых стран, за тысячи километров, избежали стольких опасностей, чтобы счастливо провести лето, вывести птенцов и вырастить их, — и вдруг погибнуть. Так, ни с того ни с сего.

Будто виновный в том, что случилась такая беда, Харитон поплелся в хату, сел к столу, раскрыл книгу.

Солнце опустилось за горизонт, облака на западе порозовели, небо стало ясным. Оно было прекрасным, синим-синим, хотя его красоту Андрей Иванович больше помнил, нежели видел подслеповатыми, обиженно мигающими глазами. Он залюбовался красотой вечера, прислушивался к ней, додумывал и дофантазировал то, чего не видел, радовался и грустил одновременно. Как удивительно это нерукотворное чудо природы, как неповторимо! Как его надо оберегать и лелеять, чтобы его достало на все поколения, какие будут, чтобы они радовались этому чуду так же, как и неисчислимые поколения тех, кто свое уже отжил. Человек должен знать, что вся эта красота дана ему не для уничтожения, а ради сохранения и приумножения. Нет, видно, он, старый учитель, не все сделал на земле, не всех научил тому, чему должен был научить. Откуда у его ученика Марко такой подход к жизни?

В сад заползли первые сумерки, под кустами смородины серебрились острые лезвия зеленых побегов. Из сумерек прокрадывался еще зимний холод, забирался под короткий выношенный кожушок, хватал за плечи старого учителя.

Зябко вздрогнув, Андрей Иванович двинулся стежкой, вышел за ворота, приблизился к воде. Луга купались в половодье. То там, то сям по разводью сновали челны и баркасы, откуда-то донеслась песня и полетела все дальше и дальше, рассыпалась, точь-в-точь как бывало в детстве и юности, как бывало всю жизнь.

А может, и впрямь жизнь еще не до конца прожита? Может, и вправду ей нет конца? Как бы ему хотелось еще немного потоптать землю, поглядеть и на тихие зори, что едва зарождаются в небе, и на спокойные воды, что жадно ловят в свои объятия молодые зори, как бы хотелось сделать все то, чего не доделал, что собирался совершить!

Спускался тихий весенний вечер. Сельский вечер. Такой, как всегда. Собаки где-то лаяли, стрекотали моторы, ревела скотина, и самолет в небе гудел, песня замирала где-то далеко на воде, и вторил ей в чьей-то хате телевизор, вторил по-новому, доносил до Борового мелодии, дотоле не слыханные, непривычные для уха крестьянина.

Постоял-постоял Андрей Иванович у воды, вспомнил, как рыбачил в юности, горько улыбнулся и не спеша побрел к хате.

Громовой-Булатов делил своих односельчан на тех, кто начинает читать газету с первой страницы, и на тех, кто сразу приступает к четвертой. Об этих, вторых, учитель был мнения невысокого, называл их про себя упрямыми тугодумами. Председатель боровского колхоза «Прогресс» Гаврило Адамович Семистрок принадлежал к первой категории: газету начинал читать с передовой.

Гаврило Семистрок — мужчина в расцвете сил. Ученик и воспитанник Андрея Ивановича, он получил специальность агронома, тоже, конечно, не без влияния учителя, в сельскохозяйственной академии. Учиться его посылал колхоз, и работать выпускник вернулся в родное село.