Было за полночь, когда она уехала в Бузинное.

За селом лосиха остановилась. Подождала, пока до нее доплетется лосенок, обнюхала его, будто придирчиво проверяла, не подменили ли на чужом огороде ее детеныша. Лосиха лизнула его языком в еще не успевшую стать горбоносой продолговатую мордочку, шевельнула ушами а снова замерла. Замер и лосенок: очевидно, сообразил, что должен стоять тихо, если мать тревожно всматривается и прислушивается.

Лосиха чуяла волков. Они были не близко, но не замедлили бы появиться, чтобы преследовать ее, как они делают это уже не первый день.

Совсем по-человечьи лосиха вздохнула. Она была встревожена судьбою малышки. Своим звериным чутьем понимала, что беда нависла над ее детенышем. Малышка прежде весело скакала вокруг матери, при самом быстром беге не отставала, а сейчас еле плелась, припадая на заднюю левую ногу, болевшую с тех пор, как к ее копыту приклеилось что-то издававшее такой незнакомый, дурной запах. Лосенок носил на ноге беду, и лосиха не могла не тревожиться. Она не умела заглядывать в завтра, не могла себе вообразить, что случится с малышкой, когда она останется одна, но инстинктивно чувствовала, что им нельзя расставаться.

Трагическое положение, в каком оказались лоси, безошибочно оценили старая волчица и ее взъерошенный, пока еще трусоватый сын-переярок. Волчица чувствовала, что не за горами время, когда они попируют, потому что всякий зверь, слабый на ноги, рано или поздно становится добычею волчьей стаи. И волки терпеливо шли за лосями, не давая им передышки.

Когда лоси на какое-то время укрылись в селе, волки тоже получили отдых. Они залегли в тальниках, вдали от человеческого жилья, чтобы их запах не тревожил собак. Молодой волк дремал, а старая волчица даже вздремнуть не могла — она издали чуяла запах лосенка, самою судьбой предназначенного ей на обед. Лежала на животе, грела оставшейся шерстью влажную землю, промытую талым снегом и обласканную первым весенним солнцем, жадно облизываясь — она почти зримо представляла, как ее зубы вопьются в теплую лосиную шею.

Волки чрезвычайно чутки. Стоило лосям покинуть укромный уголок в Колумбасовом огороде и очутиться за селом, как волчица уже знала, что можно продолжать охоту. Тихо взвизгнув, подняла на ноги ленивого сына и осторожно потащилась тальниками. И стоило только ей тронуться с места, как и лосиха почуяла, что волки опять угрожают ее лосенку. Путь к лесным дебрям, туда, ближе к лесниковой сторожке, был отрезан. Лоси должны были выходить либо на оголенные, вязкие от весенней влаги пашни и озимые посевы, что едва просыпались после зимней спячки, либо направляться к Десне, форсировать ее по старому, ноздреватому льду, который вот-вот должен был тронуться.

Лосиха направилась к реке. Шла нехотя, как идут обреченные, те, кого загоняют в безвыходный тупик. Вперед пропускала лосенка, горбоносою мордой время от времени подталкивала его, давая понять, что он должен идти впереди. Малышка тяжело припадала на ногу, хотя и не стонала, не жаловалась, потому что не умеют лоси ни стонать, ни жаловаться.

Волки на какое-то время потеряли лосиный след. Лосиха тоже, как ни принюхивалась, кроме резкого запаха талого льда и испарений лугов, ничего не чуяла и немного успокоилась. У зверей такой закон: помнить о другом звере до тех пор, пока терпкий угрожающий запах врага тревожит чуткое обоняние.

Лоси подошли к реке и остановились. Десна спала, но не зимним, а уже весенним, беспокойным сном. Где-то сбоку, там, где Бузинка впадает в Десну, хлопало и крякало — то первые дикие утки нашли для себя желанную полынью. Чуткое ухо лосихи улавливало едва слышное течение воды, почти беззвучно струившейся подо льдом. Лед на реке то поднимался, то оседал, готовясь к тому неуловимому моменту, когда вся устоявшаяся за зиму бело-зеленоватая неподвижность вдруг оживет, всколыхнется, затрещит и расколется, закружится в водовороте, раздробит все, что сковывалось лютыми морозами, в один миг превращая окрестный пейзаж в совершенно незнакомый и новый.

Лосиха пристально всматривалась за Десну, вдыхала запахи оживающих лугов; она стремилась туда, инстинктивно чувствуя, что именно там найдет спасение для своей малышки, избегнет преследователей. Но не решалась ступить на некрепкий лед, под которым ее чуткое ухо улавливало движение неведомых ей бурлящих сил, незримых и поэтому еще более опасных. И она растерянно брела берегом, мимоходом, чуть ли не у самой земли острыми зубами срезая набухшие горьким соком красные побеги лозы, без аппетита жевала, не забывая время от времени прислушиваться к окружающему. Уставший лосенок даже не тянулся к лозе. Он дремал, низко повесив голову и отставив больную ногу…

В селе громко залаяли собаки. Сперва одна, а там и все, сколько их было в Бузинном, заливисто, с каким-то непривычным подвыванием, будили ночную тишину. Лосиха сразу сообразила — волки в поисках лосиного следа, забыв осторожность, приблизились к селу.

Лосиха тревожно повела ушами, подтолкнула детеныша лобастой головою. Лосенок понял — надо идти вперед, к реке, ступать на скользкую твердь, прокладывать свою лосиную тропу.

У них и впрямь оставался единственный выход: пока волки, обеспокоенные собаками, настраивают свои чуткие уши-радары на другую волну, решительно преодолев ледяную препону, очутиться в задеснянских лугах, переселиться в другую зону, исчезнуть из опасного для них края.

С песчаного берега лоси ступили на лед, не побоявшись узенькой водной преграды между берегом и слежавшимся за зиму льдом. Негромко зацокали копытами, зачастили мелкими шажками, осторожно, но все ближе и ближе подходили к противоположному берегу.

Малышка послушно семенила впереди, мать часто останавливалась, принюхивалась, озиралась на покинутый берег. С некоторого времени ее начали беспокоить непонятные звуки на том берегу, куда она направлялась. Эти звуки были далеко, но лосиху они тревожили.

Черная подвижная тень выскочила на ледяной простор Десны неожиданно, лосиха даже замерла, пораженная этой внезапностью. Но она быстро успокоилась — ведь не раз видела такое в лесу и не боялась, потому что после приезда лесника Евмена лосиное семейство имело в достатке и вкусное сено, и сочные корнеплоды.

…Галина Колумбас только тогда опомнилась, когда старая послушная лошадка, имевшая немалые заслуги перед бузиновцами за доставку дефицитных и недефицитных товаров, решительно остановилась перед опасной преградой.

Если б не ночная темень, то, пожалуй, можно было бы заметить, как женщина помолодела за несколько последних часов, переполненных счастьем. Теперь, когда она снова слилась сердцем и помыслами с прошлым, с человеком, который был для нее всегда самым дорогим на свете, Галина опять возвратилась в счастливую юность, в те дни девичества, которые никогда не повторяются. Всю дорогу она обдумывала, как и когда вернется в Боровое, вернется не одна, а с Харитоном, своим непокорным сыном. Теперь, когда у него будет всеведущий и авторитетный дед, обязательно станет хорошим мальчишкой, таким, каким был он до пятого класса. Харитончик непременно будет таким, не может не стать, потому что в жизни все должно возвращаться на старые тропы, так же как добрая доля возвратила Галине тропу к родимому дому.

Если б не сын да не товары в санях, Галина уже сегодня не поехала бы в Бузинное, она должна отвезти все полученное на базе и передать новому продавцу. Пусть кто-нибудь другой торгует теперь вместо нее, а она забьет крест-накрест окна в Ивановой хате или сдаст ее кому-нибудь из учителей. Ей не жаль угла, в котором она прозябала столько лет, ей ничего не жаль, что оставалось позади. Вся жизнь ее впереди. Позади — ничего. Ей будто приснилось все это, вон как та темная полоска на горизонте, простирающаяся позади саней. Не принес ей счастья моряк Колумбас, не было удовлетворения и от работы, которую она выполняла в Бузинном. Сейчас она чувствовала, что призвана свершить нечто большее. И она это свершит. Будет учиться, непременно будет учиться! Посвятит себя Харитону, вырастит его настоящим человеком, а это немало для матери. Мать, воспитавшая хотя бы одного ребенка, нужного людям, способного на добрые дела, достойно выполнила свой великий долг перед обществом.