Затем услышал — хлопнула дверца, скрипнула калитка, раздались неторопливые шаги. Андрей Иванович выглянул в окно. По двору шел водитель автомашины, той самой, что привезла ему на радость. Ляну.

Не спешил выйти навстречу водителю. Знал — тот станет бродить по двору, терпеливо ждать, покуда проснутся в доме. Потом решил — надо все же будить Ляночку, ведь если так рано прибыла министерская «Волга», значит, внучке надо успеть к самолету.

Андрей Иванович вышел во двор.

— Доброе утро! — поздоровался водитель.

— Что так рано, Степаныч? — ответив на приветствие, поинтересовался хозяин.

— Самолет, Андрей Иванович, турбины разогревает, Ляну ждет.

Ничего на это не ответил Андрей Иванович, только сердце заныло, почувствовал, как в душу заползает тоска разлуки. Пошел будить внучку:

— Ляночка, Харитон, вставайте!

Харитон тут же зашлепал голыми пятками по полу, а Ляна даже не шевельнулась.

— Что случилось, дедушка? На луг идем?

— Буди Ляну.

Ляна долго не могла проснуться, пока наконец не поняла, что за ней пришла машина, а в Борисполе готов к отправке самолет.

— Ой, как хорошо! — заговорила она весело, но, взглянув на посеревшее, грустное лицо дедушки, спохватилась: — Как хорошо, что хоть гербарий упаковала. Я так и чувствовала, что машина свалится, будто снег на голову, а мне, дедушка, так не хочется от вас уезжать! Земфирочка одна останется, скучать по мне будет. Я тоже все время и о ней и о вас, дедушка, думать буду. Но что поделаешь, если надо ехать в «Артек». Врачи все твердили о гландах, а их без моря не вылечишь… Дедушка, я же ненадолго, на будущий год непременно опять приеду и все лето буду с вами. У вас тут так хорошо, как нигде на свете!..

Трудно было Андрею Ивановичу расставаться с внучкой. Только вошла в его душу как нечто неотделимое и дорогое, а тут раз — и все сломалось, развеялось счастье, исчезло спокойствие! Старательно собирал он Ляну в дорогу. Харитон следовал за ним по пятам, готовый выполнить каждое его распоряжение, он тоже хотел угодить Ляне, оставить у нее добрую память о себе. Дед наставлял внучку перед дорогой, а сам силился что-то припомнить, о чем-то спросить.

Ляна повертелась в зоопарке, попрощалась с Земфирой, которая осталась равнодушной, потому что в руках у Ляны не было зефира; нашлись у девочки нежные слова и для волчат и для лисички.

Заплакала, прощаясь с дедом, сунула руку Харитону и, всхлипывая, села в машину.

Машина исчезла за поворотом, а дедушка с Харитоном, опечаленные, осиротевшие, стояли у ворот, будто ждали какого-то чуда. Чуда не случилось, машина не вернулась. Они поплелись в дом, где стало скучно и неуютно.

— Так неожиданно… — бубнил Андрей Иванович.

Земфире часто снилась Ляна, вся бело-розовая, веселая, с полной коробкой зефира в руках.

Лосенок просыпался, тревожно вострил уши, озирался в темноте. Жадно втягивал воздух, узнавая знакомый запах хлева. Успокоившись, сразу забывал и сон, и Ляну, и сладкий зефир.

Живя в зоопарке, Земфира стала совсем иной, чем была на воле. Уже не дикарка, она привыкла к людям, уверилась, что не все живое враждебно лосям и угрожает им гибелью.

Когда она бродила по лесу вместе с матерью, вокруг были одни лишь деревья да травы, рои насекомых летом, снега и трескучие морозы зимой. Малышка всегда старалась держаться поближе к матери. Она ощущала ее даже во сне, бросалась к ней при всяком необычном шуме, при приближении любого постороннего существа. Любила ли она мать? Скорее всего любовь была ей неизвестна, но чувство близости к старой лосихе родилось вместе с ней, она ощущала себя неотделимой от матери. Инстинктивно повторяла те же движения, что и мать, срывалась на бег, когда та бежала, останавливалась, прислушиваясь к лесу, если настораживалась старая лосиха. Даже не слыша ничего подозрительного, малышка знала, что опасность где-то поблизости, если неспокойна мать. Всем существом своим ощущала одно: в бесконечном мире, зеленом летом, черном осенью, белом зимой, они существуют только вдвоем и приближение кого бы то ни было третьего нарушает их спокойствие, угрожает гибелью.

Первые дни малышка лежала в хлеву ни жива ни мертва. Она скучала по матери, хотя уже начинала забывать ее. Вернее, даже не скучала, а томилась необычностью окружающего, дрожала от нестерпимого одиночества. Она не понимала, что холодные, молчаливые стены надежнее укрывают ее от хищных глаз, чем могла это сделать мать. Ей казалось, что лежит она у всех на виду, открытая всему враждебному, всем опасностям, какие только существуют на свете. Она и не подозревала, что есть у нее друзья и защитники, и, когда приходили юннаты, старалась забиться в угол, лежать неподвижно, инстинктивно прячась от всего живого. А ей так хотелось вскочить, броситься к выходу, шмыгнуть в квадратный просвет двери… Но чрезмерным напряжением всех мускулов заставляла она себя быть неподвижной, казаться незаметной.

Со временем голод заставил ее общаться с этими непонятными существами, враждебными ее дикому естеству. Она потянулась скорее не к людям, навязывавшим ей свою дружбу, а к пище в их руках, привлекавшей аппетитным запахом. И раз эти существа не причиняли ей никакого вреда, а, наоборот, угощали вкусными ветками лозы и осины, она, сама того не желая, машинально брала пищу и с жадностью ела, утоляя невыносимый голод.

Она переступила порог новой, пока непонятной для нее жизни, постепенно забывала о той, в которой существовала прежде, почувствовала — именно эти прочные и неподвижные стены надежно защищают ее от всяких опасностей. Сначала ее беспокоил и раздражал этот непривычный, далекий от леса, полный неизвестности мир, который она постепенно познавала. Чуткие ноздри улавливали запах лисы и зайца, барсучка и ежей, птиц. Это были уже знакомые запахи, она не раз слышала их и в лесу, но там каждый из них воспринимался отдельно, а тут все они слились воедино. Затем неожиданно появился волчий дух, особенно для нее ненавистный, напоминавший те времена, когда она убегала, несмотря на нестерпимую боль в ноге, именно от него.

Там, на свободе, среди лесного приволья, они с матерью в таких случаях бросались в чащу, и чужие запахи развеивались, исчезали. Здесь, в хлевушке, от них никуда нельзя было скрыться, к ним следовало привыкать. И, убедившись, что они не таят смертельной опасности, малышка с ними смирилась.

Появление Ляны еще больше приблизило животное к неведомому, когда-то чужому и даже враждебному окружению. Девочка со звонким, мелодичным голоском внесла в ее жизнь что-то светлое и очень приятное, такое, чего малышка никогда не ощущала.

Девочка неожиданно исчезла, и Земфира забеспокоилась, заскучала. Рвалась за ворота, а ее не выпускали. Тревожно кружила по двору, чутко прислушивалась, различала далекие призывы, произносимые приятным голоском: «Земфира!»

Уныло сделалось во дворе. Будто сонные, бродили в вольерах лисички и барсук, птицы сидели нахохлившись, волчата дремали в своей пропахшей волчьим духом клетке. Словно каменные изваяния на древнеегипетских гробницах, застыли ко всему безразличные коты-браконьеры.

Грустно поникли ветвями отягощенные зелеными плодами яблони и груши; огород, в котором поднималась к солнцу, словно опара в деже, буйной листвой зелень, внезапно тоже как-то изменился: осела и приникла к земле вялая листва. Все ждало чего-то, все томилось и млело, объятое предчувствием перемен. Даже солнце и то было не таким, как во все предыдущие дни: укуталось в горячее марево, не светило, а как бы растапливалось и плавилось, словно воск горящей свечи, рождая вокруг такую духоту, от которой и в тени не было никакого спасения. Все живое искало себе надежной защиты. Пташки, раскрыв клювики, млели от истомы; куры, вялые и осоловевшие, купались в песке; скот, искусанный оводами, бежал в село, чтобы укрыться в хлевах.

Положив кое-какую еду зайцам, козочке, не забыв и хищников, юннаты не задерживались в зоопарке. Харитон заглянул к Земфире, подкинул ей в кормушку немного привядшей, пропаренной солнцем травы и убежал со двора. Земфира бросилась было за ним, но, немного поколебавшись, выходить ей из хлева или нет, решила остаться в тенечке. Харитон хлопнул калиткой, и спустя минуту голоса его и Соловьятки слышались уже возле Гастюши; оттуда долетали звуки барахтанья в воде, и Земфира сразу уловила запах речной влаги.