— А вы разве не мастера? Макар Ерофеевич вздохнул:

— Если б мы, внученька, были мастерами по этому делу… Ночей бы не спали, а не допустили б, чтобы в таком городе да к такой дате памятника Ленину не поставить!

Лянино предложение не было принято. Узнав, как отливаются художественные произведения из бронзы, меди и других цветных металлов, Ляна больше не настаивала на том, чтобы дед с отцом брались за незнакомое им дело.

Весь вечер в доме тихо грустили. Даже традиционный чай не порадовал деда Макара. Несколько раз принимался рассказывать он о поездке по ленинским местам, едва речь заходила о каком-либо памятнике — о том ли, что стоит в Красноярске, где жил перед отъездом в Шушенское Владимир Ильич, или о том, что в Шушенском возвышается на берегу речушки Шуши у домика Владимира Ильича и Надежды Константиновны, — рассказ прерывался, дед Макар снова начинал сетовать, что так глупо разладилось дело с памятником в Новотуржанске.

Явно опечалился Вадим Андреевич. Несколько раз выходил из комнаты, слышно было, как набирал чей-то номер телефона, говорил только о памятнике, кого-то убеждал, кого-то просил, но каждый раз возвращался к столу молчаливый, на вопросительный взгляд деда Макара пожимал плечами, отвечал:

— Не получается…

Макар Ерофеевич решительно отодвинул свою любимую чашку с красными розами, встал и, перед тем как уйти домой, сказал:

— И все-таки должно выйти! Стыдно будет, на весь свет срам, ежели узнают, что город сталеваров без памятника остался. Разыщи мне, Вадим, ту книжку, в которой про художественное литье пишется.

Вадим Андреевич развел руками:

— Уже смотрел. О нашем литье — целая библиотека, а о художественном — абсолютно ничего.

Макар Ерофеевич глянул на зятя укоризненно, а тот в оправдание:

— Завтра-послезавтра найду такую книжку, посмотрим.

С тем Макар Ерофеевич и направился к двери, а Харитон, прихватив портфель, за ним.

— Провожу дедушку, — сказал он Ляне.

Ляна не возражала. Напротив, была благодарна Харитону, что тот повел себя рыцарски, надумал проводить старика, плохо видевшего в темноте.

За воротами сразу окунулись в весеннюю ночь. Их обступили едва уловимые, но такие неповторимые запахи — пахло вишневыми и смородинными почками, любистком, мятой. Крупные яркие звезды висели над головой, привлекали, манили к себе. Тишина стояла необычная. Где-то далеко-далеко звучала музыка транзистора, их шаги шелестели по мягкой влажной земле. Шли молча, чувствуя близость и тепло друг друга. Обоим было так хорошо и так покойно.

— Красота… — произнес вполголоса дед.

— Весна… — отозвался внук.

Цепочка электрических огней протянулась в далекую улицу. На горизонте, где затаились заводские трубы, цвела гирлянда красных огоньков, сигналя пилотам, ведущим через Новотуржанск воздушные корабли.

Послышалось курлыканье журавлей. Журавли держали курс на север, оповещая, что они летят, и летят высоко. Весна подарила всему живому теплые дни, а журавлям — погожие ночи. И Харитону невольно вспомнилась Десна и те места на лугах, где во время весенних перелетов останавливаются передохнуть журавлиные стаи. Представилось, как Яриська встречает журавлиные клины, как подымает глаза к небу, щурится и расспрашивает птиц, не встречали ли где в далеком Донбассе беглеца Харитона.

И что-то щекочущее, трепетное сжимало Харитоново сердце, тревожило душу, куда-то звало, влекло…

— Теплая будет весна, — пророчествовал дед Макар. — Высоко идет птица. Аисты на Лянином вязе еще не поселились?

— Нет, не видать…

Недавно Харитон по-своему укрепил на вязе аистиное гнездо. Ляна каждое утро с надеждой посматривала на вершину дерева, ждала аистов.

— Редко они у нас селятся, на север все рвутся…

Харитон с этим был полностью согласен. Он понимал аистов. С наступлением весны и его сердце время от времени заходилось от непонятного трепета, и Харитон понимал — на север тянуло, туда, где синела Десна, где ясные Яриськины очи.

Подошли каникулы, а с ними и настоящая весна. Правда, дед Макар, дед Копытко и даже дед Кузьма еще не рисковали одеваться по-весеннему, еще носили пальто, а на ноги обували ботинки или сапоги. Каждый день они копошились в огородах, обрезали деревья, вскапывали грядки.

— Что значит молодой, горячая кровь! — воскликнул дед Копытко, увидев Харитона в вельветовом пиджачке, джинсах и летних тапочках. — Вот так и я красовался, бывало. Только снег сгонит с земли, а я уже босиком. Все уходит, все в прошлом…

— А у нас в Чувашии, поди, еще до сей поры снег лежит, — отзывался дед Кузьма. — К нам весна не спешит. Бывает, перед маем столько снегу навалит, что туннели в нем прокладывать приходится.

Дед Макар в подобные разговоры не вмешивался, думая о своем. В свободное время сидел над книгой, в которой рассказывалось о художественном литье, но ничего определенного отыскать не мог. Сердился, что авторы скрывают свои секреты, пишут только о том, что им удалось сделать.

Каждый день старики наведывались в литейный цех. И Харитона брали с собой. Харитон ходил с ними охотно — он любил наблюдать за работой литейщиков, а еще ему по вкусу пришлась солоноватая минеральная вода, которую можно было пить в каждом горячем цеху сколько угодно. Других членов кружка юных металлургов с собой не приглашали, потому что старики все время вели какие-то полусекретные переговоры с мастерами литейного дела. Харитон знал: советуются и прикидывают, как самим отлить в заводском цеху фигуру Ленина.

Домой каждый раз возвращались задумчивые, понурив голову, скупо перебрасываясь словами.

— Ты подумай, — удивлялся дед Копытко, — можно сказать, жизнь прожил, а не знал, что есть такие вещи, которые не под силу настоящему сталевару. А выходит, есть…

Дед Степанов извлекал из своей памяти, в которой хранилось бесчисленное множество диковинных сведений, вычитанных из книг, подходящий пример:

— Пишут, что есть такой в океане остров, Пасхой называется, что ли. Так там неведомые мастера такие из камня фигуры вырубили, что сейчас никто не может докопаться, как это их сделали. А мастера, что их создали, как будто исчезли невесть куда, перепугавшись того, что сотворили.

Макар Ерофеевич не вступил в разговор. Будто ничего не слышал. Досадно ему было, что он, такой мастер, герой-сталевар, бессилен что-либо сделать в подобной ситуации.

Когда вышли на Первомайскую, дед Макар чуть замедлил шаг.

— Вот что, Харитон, иди скорее домой. А мы заглянем в горком партии, к секретарю, потолкуем с ним. Идея одна мне пришла в голову.

— Ну, ну, рассказывай, — ожил дед Копытко.

— Там и расскажу.

Харитон покорно направился домой, а старики подались в противоположную сторону, на площадь, куда выходило большое светлое здание горкома партии.

Харитон не обиделся. Дед частенько ходил в горком, и парнишка знал, что туда любого не пустят. Он шагал по Первомайской и радовался, что старики пошли именно туда. Уверен был: если деду пришла в голову какая-то идея, то из нее получится толк.

А в небе снова клином проплывали журавли. Несли весеннюю радость и томительную тоску, летели на север, туда, где под ярким солнцем блистала Десна, где осталось Харитоново детство, где жила Яриська, которая этой весной тоже оканчивала восьмой класс.

Как-то раз спросонок Харитону почудилось, что Яриська давно о нем забыла, никогда его не вспоминает и вспоминать не хочет. И одолела хлопца навязчивая мысль — напомнить о своем существовании. В наше время сделать это нетрудно, и Харитон после некоторых колебаний купил конверт с синими и красными полосками и пометкой «авиа», взял да и отправил Яриське Горопахе в село Бузинное письмо. Пусть поудивляется девчонка, получив письмо с ясного неба.

Опустив его в почтовый ящик, он пристальным взглядом провожал теперь каждый самолет, державший курс на север: не этот ли повез письмо Яриське? Ему казалось что если конверт — с пометкой «авиа», то его обязательно должны доставить прямо в Бузинное самолетом. Представлял себе, какой это произведет там переполох, как самолет сядет возле села на поле, у самого леса, как к этому невиданному чуду сбегутся колхозники, школьники, а из кабины высунется пилот и крикнет: