«А кто из вас тут Яриська Горопаха? Получай, чернобровая, письмо от Харитона Колумбаса!»
Он свернул на улицу Журавлевых, когда в вышине с тяжелым гулом проплыл очередной самолет. Видать, немало накидали в него писем с красно-синими полосами, с пометкой «авиа». Быть может, этот самый и понес на могучих крыльях Харитоново письмо на Десну, к далекой, но незабываемой Яриське?
Самолет и в самом деле принес Яриське радость, только не так, как это воображалось Харитону. Он не приземлялся возле Бузинного, а оставил почту в аэропорту Борисполь. Оттуда ее повезли в автофургоне на Главпочтамт, затем добиралось это письмо разными способами до Бузинного, а в Бузинном попало в кожаную сумку письмоносца, инвалида Отечественной войны дядьки Сидора, попало не сразу, а после того, как дядька Сидор осмотрел его со всех сторон: очень уж красивый конверт попался — белый, как снег, а с двух сторон красно-синяя полоса.
«Ага, — сказал себе дядька Сидор. — Значит, жив-здоров еще Колумбасов хлопец, ежели Горопахиной девке пишет! Хотя и далековато, но надо как-то вручить».
Каникулы уже заканчивались. Яриська в село не наведывалась, потому что каникулы, как известно, даются ученикам для того, чтобы отдыхать и набираться сил для штурма предстоящей школьной четверти.
И Яриська отдыхала.
Уже минул год, как Харитон не видел ее. И сейчас нужно было хорошенько к ней приглядеться, чтобы узнать ее. Она, как Харитон, как Ляна, за этот год вытянулась, выглядела уже не худенькой девчонкой, а юной девушкой, похорошела и выровнялась, не распускала нюни, когда надо и не надо, была задумчивой и сосредоточенной. Но не о Харитоне грустила она, нет, не о нем. Он уже стал забываться, хотя иной раз и всплывал в памяти образ норовистого и непокорного Харитона, который для нее был роднее родного брата и который так непочтительно обошелся с ней неведомо по какой причине.
Без Харитона Яриська могла жить беззаботной жизнью, а грустила она оттого, что заканчивала восьмой в Бузиновской школе и возникла необходимость срочно решать жизненно важный вопрос. Она была особой серьезной и все чаще задумывалась над своей судьбой, которая представлялась ей не такой уж легкой и ясной. Чем заняться дальше? В лесу с отцом зайчишек гонять? Но это занятие не для нее. Матери помогать выращивать в огороде свеклу и капусту? И этим не хотелось бы заниматься девушке. Поступить в девятый класс Боровской школы? Если бы Харитон там учился, так, может, и ей бы не было страшно оторваться от дома, а так — боязно очутиться с глазу на глаз с неизвестностью.
Уже отжурчал березовый сок в ведерки, уже появились первые лесные колокольчики, уже птицы в березовой роще заливались по-весеннему. В Яриськиной душе поселилось непонятное беспокойство. Не хотелось сидеть в хате, и она отправлялась в рощу, бродила среди деревьев; встретившись с дикими козочками, приманивала их, а они, одичавшие по весне, настороженно прядали ушами, старались быстрее скрыться с глаз.
Скучновато жилось Яриське в лесной сторожке. Нежданно-негаданно через кого-то из бузиновцев, явившегося по делу к дядьке Евмену, пришел от Сидора-письмоносца приказ:
«Пускай ваша девка явится, тут ее депеша ждет».
Услышала это Яриська — вспыхнула вся, а сердце так и затрепетало от радости. Сразу подумала, что депеша та не иначе, как от Харитона. Никому другому не было дела до Яриськи, никто другой не мог послать ей письмо…
Не шла, а бежала в село, бежала то дорогой, то напрямик, лесом, спешила, не терпелось ей взять в руки желанное письмо. Дядька Сидор был дома, он не любил ходить по хатам, больше был склонен к тому, чтобы сами бузиновцы к нему являлись. Каждому, кто приходил за письмом или за газетой, он очень радовался, извинялся, что не принес сам, жаловался на разболевшиеся ноги, просил присаживаться, раскрывал почтовую сумку, долго, водрузив на нос проржавевшие очки, рылся в ней, пока наконец не извлекал нужную корреспонденцию и торжественно вручал адресату:
«Читай на здоровье! Пускай пишут почаще, а наша почта доставит в целости и сохранности».
Сидора благодарили за радость, а он прямо-таки сиял оттого, что был причастен к доброму делу.
Яриська терпеливо ждала, только в лице сменялась, пока дядька Сидор копался в сумке. Увидев у него в руках чудо-письмо с красно-синими полосками по краям, не сразу поверила, что это и есть то самое, из-за чего ее звал письмоносец, и, только когда письмо очутилось у нее в руках, кинулась к двери. Уже на пороге вспомнила, что нужно поблагодарить, а дядька Сидор бросил вдогонку:
— Читай, детка, на здоровье! Пусть пишут, а почта доставит вовремя, в целости и сохранности!
Наверное, люди растут не постепенно, как кажется, а неравномерно: в одно время их гонит вверх, в другое — быть может, и вовсе не растут. Наверное, растут люди в минуты радости. Яриську охватила такая радость, что она за несколько коротких минут подросла на глазах. Стала бойкой, подвижной, раскраснелась, даже лицо округлилось, а глаза сделались такими синими и глубокими, что с самим небом могли поспорить.
Снова заспешила от села к родному лесу, прижимая к груди дорогое письмо, будто боялась, что его у нее кто-то отнимет. Время от времени поглядывала на адрес: ей, конечно, Яриське Горопахе, оно адресовано. И было оно не от кого-то, а именно от Харитона Колумбаса, от того неблагодарного сорвиголовы, которого она едва не выбросила навсегда из своей памяти.
О чем он ей писал? В ней боролись два чувства: хотелось поскорей прочитать, узнать, что написано, и вместе с тем боялась: а ну как недоброе. Что, если в письме накинется на нее Харитоша-письмоносец так же, как ни с того ни с сего накинулся в березовой роще?
Утешалась надеждой, хотела верить, что письмо дружеское — вон в каком красивом конверте пришло: в белом-белом, с красно-синими полосками и с громкой надписью «авиа». Если бы письмо было неприятным, то оказалось бы в обычном сером конверте, плохое ни к чему посылать в красивом…
Остановилась только тогда, когда очутилась в березовой роще. Любила Яриська эту рощу. Здесь было так легко, так хорошо мечталось. Услышала, как дятел выстукивает по дереву. Прислушалась — а это сердце в груди испуганно бьется. Почудилось, будто скрипки вдали нежно заиграли. А это в ушах так приятно и мелодично звенело, так необычно, так по-весеннему…
Оглянулась кругом, всмотрелась в лесную чащу, нет ли поблизости Митька, не подсматривает ли проказник братишка. Никого не было. Только стайка синиц тенькала среди веток, только солнце пускало сквозь гущу золотые зайчики.
Осторожно достала письмо. Еще раз осмотрела со всех сторон, надорвала конверт с одного края, где было заклеено, и в руках у Яриськи затрепетал белый листок, а на нем — чуть покосившиеся строчки, написанные рукой Харитона.
«Здравствуй, Яриська! — торжественно обращался он к ней и сразу же сообщал: — С глубоким приветом к тебе Харитон, если ты еще меня не забыла…»
Яриська нервно засмеялась и, не заметив, как повлажнели глаза от счастья, подумала: «Вот же глупенький, вот баламут, мог такое подумать, написать! Почему я забыла, почему должна забыть?»
Продолжала читать:
«Долго я колебался, но все же надумал послать тебе письмо, потому что ты мне снишься и всюду видишься. Иду по улице, а впереди какая-нибудь дивчина, меня так и кольнет в сердце — неужели Яриська? Отпиши мне, жива ли, здорова ты там? Не случилось ли чего с тобой? Как ты учишься и живешь — мне интересно все это знать».
Яриська прямо разомлела от счастья — так ей понравилось письмо Харитона. А больше всего то, что она ему снилась.
«Я живу хорошо, учусь в восьмом на «отлично», еще состою в кружке юных металлургов. Тут нас учат, как плавить сталь, поэтому я твердо решил, что после восьмого пойду в профтехучилище при заводе и буду учиться на сталевара, потому что это самая лучшая профессия, поскольку, как ты сама знаешь, металл — это сила, это все».
