Мария Петровна не знала, что делать. На улице неожиданно столкнулась с лесником Евменом Горопахой.
— Вот хорошо, что встретила! — обрадовалась она. — Просто не знаю, как поступить, может быть, вы поможете…
Евмен внимательно выслушал то, что рассказала учительница, снял с большой круглой головы громадную форменную фуражку, вытер вспотевшую лысину.
Наконец произнес:
— Что поделаешь, рано ли, поздно, а мальчонка должен был узнать…
— Но ведь он без памяти! — ужасалась учительница.
— Очнется. Не надо будить. В горе такое случается.
До самого утра Харитон лежал в забытьи. Спал всю ночь напролет, не слышал, как в хату входили люди, прислушивались к его дыханию, сокрушенно покачивали головами и молча выходили.
Яриська прямо из школы прибежала в хату Колумбасов. Вечером пришла тетка Тонька и осталась ночевать вместе с Яриськой.
На рассвете Харитон вдруг глубоко вздохнул, порывисто вскочил, сел на кровати и, глянув на мамину постель, где спала тетка Тонька, на всю хату крикнул:
— Мама, ты вернулась!
VIII
В Харитоновой хате хозяйничала тетка Тонька. Дети отправились в школу, а она принялась наводить порядок в опустевшем доме. Ко всеобщему удивлению, Харитон быстро пришел в себя — то ли успокоился, то ли примирился с горем, но держался твердо, правда больше молчал. Многие опасались, что он станет плакать, убиваться, а он вел себя как настоящий мужчина. Внимательно прислушивался к теткиным советам. А тетка Тонька не зря десять классов окончила, не забыла, что отличные оценки получала за сочинения на свободную тему. Умела поразмыслить, предвидеть, порассуждать. Убеждала Харитона, что не всему написанному можно верить. Взяли, вишь, и написали в газете, а разве кто видел, как все случилось? Никто не видел! Поэтому нужно терпеливо ждать, — может, и вправду поехала куда-нибудь в дальние села; может, где захворала, слегла да и отлеживается у добрых людей, все может статься… Негоже сразу верить пересудам. Не может такого быть, чтобы человек исчез бесследно.
Харитону и не хотелось верить. Он не представлял себе, как это может человек вот так взять и погибнуть. Мама жива, она непременно вернется! И Харитон отправлялся в школу. Яриська как бы незримо вела его. Утешала и рассуждала так же, как ее мать:
— А разве такого не бывало? Вон в книгах пишется о случаях в годы Отечественной войны. Пришлют кому-нибудь извещение, что их сын пал смертью храбрых, а он, глядь, через полгода — год заявляется домой: «Здравствуйте, вот и я, жив-здоров…» Что, скажешь, не бывало так?
Такое бывало. Кто-кто, а Харитон знал об этом, он любил читать книжки о войне да и в кино видел. И он не соглашался с газетным сообщением, гнал его прочь из своего сознания.
Тетка Тонька топила печь, варила обед и старательно разбиралась в хозяйстве Галины Колумбас. Перерыла, как говорится, все мышиные норы, не переставая удивляться. Чтобы так бедно жил человек, да еще кооператорша, перед которой открывались все склады! У нее ведь весь дефицит в руках был! Антонина Горопаха до этого дня считала Галину скрытной, неискренней. Не могла поверить, что у той ничего нет за душой про черный день. Частенько допытывалась: «Ну, что у тебя из одежи лишнего, много ль в запасе продуктов?» Галина только посмеивалась: «А зачем они мне, запасы?»
Не верила ей Антонина Горопаха. Сетовала Евмену: «Вишь вот, какие на свете люди. Ты к ним всей душой, а они тебе кукиш в кармане прячут…» Евмен, правда, всегда держал Галинину сторону: «А может, и так. Может, ничего не имеет женщина, одинокая ведь…»
Перерыла тетка Тонька все закоулки, обшарила полки, печурки и все уголки на печи и под печью. Нашла только самое необходимое, что есть в каждом доме: пачку соли, связку луковиц на жердочке, картошку в углу, немного пшена, макарон две пачки, полпачки «Геркулеса», горшок смальца, бутылку масла да еще кое-что из приправ — перец, лавровый лист, корицу. И все. Да если бы у нее, Тоньки, была такая бедность, она бы загрызла Евмена!
Может, в кладовке скрывала свое добро Галина? Но и в кладовке оказалось пусто. Только муки немного нашлось в деревянной кадке да гречневой крупы килограмма два, мешочек фасоли, сала в бочке килограммов десять — зимой Галина кабанчика заколола. Не густо было и в чулане, мышам, как говорят, и то нечем поживиться. Однако любопытство все равно мучило тетку Тоньку, и она, позабыв, что в печи кипит и жарится, полезла в подпол. И здесь увидала только картошку в закроме, кучку свеклы и моркови, несколько кочанов капусты, почерневших сверху, да еще заприметила кадку, в которой плавали соленые огурцы.
«Те-те-те! — про себя приговаривала Антонина. — Вот так богачи, вот так заботливые хозяева!..»
Разочарована была тетка Тонька. Даже обижена. Надо же быть такой беззаботной, как Галина! Тьфу, тьфу, пусть уж простит покойница, что так про нее подумалось! Да если б она, Антонина Горопаха, стояла у прилавка, то у нее чулан не пустовал бы, ветер не гулял бы по полкам. Все, все, что получше, лежало бы вот здесь. Висели б рядком и копченые колбасы, и окорока, а банки и баночки выстроились бы в ряд. Мед бы золотился, крупы разные красовались, варенья да соленья. Нет, не думала Антонина, что живут на свете такие бестолковые люди, такие простаки.
Пересмотрев запасы продуктов, принялась она за одежду. Может, если покойница о харчах не заботилась, то хоть одежонкой подзапаслась? Пальто и шубы, туфли и модельные импортные сапожки, отрезы на платья и прочий товар — все, все в руках было.
Затаив дыхание, Антонина отперла шкаф. И дух захватило — набит, полнешенек! Принялась перебирать платья, костюмы, но все это она не раз видела — старенькое, ношеное, что еще от Андрея Ивановича Громового-Булатова принесла Галина. Флотский костюм, пропахший нафталином, выцветший — одежда мужа, сложившего голову где-то в море.
Харитонова одежонка в основном такая, из которой он вырос. Большой ведь уже парень. Белья, правда, хватает, но тоже не новое, стираное-перестиранное. Похоже было, что за последние годы Галина Колумбас ничего не покупала себе из одежды.
Отставив подальше от огня чугунки и горшки с борщом и кашей, чтобы не выкипели, Антонина принялась осматривать всю Колумбасову усадьбу. Осматривала с тщательностью самого придирчивого ревизора. В кладовке все перевернула — те же старые кожухи да стопка постельного белья; видать, любила покойница чистое, душистое белье. Не оказалось ничего ценного ни в погребице, ни в хлеве. Тонька разволновалась не на шутку. Обидно ей сделалось за подружку, что так бедствовала, жить не умела. Забыла про печь, про борщ с кашей, сидела на лавке и думала: неужели правда мог так существовать человек?
Но недолго она сидела сложа руки. Подумалось ей вдруг: «Уж не такая, наверно, Галина была простофиля, чтобы, работая на прибыльной должности, собирать всякое барахло. Видно, держала весь этот утиль просто для отвода глаз…»
И тетка Тонька еще придирчивее взялась перекапывать все мышиные норки в жилище подруги. Теперь она ничуть не сомневалась, что все свои сбережения Галина предусмотрительно перевела в золото и другие ценности, а может, денежки копила. Еще и еще раз обнюхивала все щели на печи и на полках, в шкафчиках и за ними. Наконец напала на то, что искала. В самом углу нижнего ящика шкафа лежала заваленная всякой всячиной небольшая красивая шкатулка. Тяжелая, она была заперта на ключ, и когда тетка Тонька ее встряхнула, то у нее сердце замерло от сладкого предчувствия. Внутри шкатулки что-то едва слышно тоненько звякнуло. Так вот ради чего стоит человеку жить всю жизнь и без круп и без импортных сапожек и туфелек!
Лихорадочно искала Антонина ключ и никак не находила. Догадалась: наверно, в кармане каком-нибудь спрятан. Тщательно проверяла все карманы, а сама злорадствовала: «Вот так и верь людям! Думаешь, они так же к тебе, как ты к ним, с открытым сердцем и душою, а они тебя за последнего дурака принимают… А уж какой искренней и откровенной казалась покойница! Будто ничего и не таила. А оно, вишь, как хитро люди живут — в золото, в бриллианты все свои накопления, а потом в такую маленькую шкатулку складывают… А я, дура, — в свиней, в сало, в кожухи…»
