— Эй, эй, стойте, стойте! — насмешливо кричал им вслед Харитон. — Вон льдина у самого берега, кино бесплатное покажу, куда же вы?

Но где там!.. Только подошвы мелькают да пыхтение слышится. Не хотят бесплатного кино, бегут — кто в школу, кто подальше от нее, от глаз директорских. Один Харитон не тронулся с места. И на льдину прыгать не стал. Да она и не подошла близко, повернула опять на середину реки.

Харитон знал, что директор направляется к нему. Он уже различал его тяжелые шаги с припаданием на правую ногу, слышал астматическое дыхание. Не радовался, но и не боялся этой встречи.

— Колумбас, ты что тут делаешь?

Директор остановился. Он смотрел на реку, а обращался к Харитону.

Харитон Колумбас неохотно оглянулся, помолчал, сдернул с головы фуражку:

— Здравствуйте, Павел Максимович…

Спрятал лукавые смешинки в уголках глаз, вновь напялил фуражку.

— Здравствуй. Почему ты не в классе?

— Маму дожидаюсь.

— То есть как?

— Мама вчера за Десну поехала, за товаром. Сказала, чтобы встречал, да начался ледоход. Вот и высматриваю…

Павел Максимович — человек в летах, нездоровый. Он воспитал не одно поколение бузиновцев, каждого знал насквозь. Видел — юный Колумбас принимает его за простака, знает, что директору при его болезнях не до конфликтов и препирательств с учениками. Директору действительно не хотелось начинать серьезный разговор с непослушным мальчишкой, тем более здесь, перед лицом стихии, перед силой, рядом с которой все кажется таким мелким и будничным…

— Марш в школу, Харитон. Там поговорим!

— А о чем? — хитро исподлобья блеснул глазами Харитон. В нем сразу проснулось непокорство.

— Об опозданиях, прогулах…

— А почему об этом со мной надо говорить? Вы, Павел Максимович, вон с теми, что удирают, как воры, поговорите. Вот они-то настоящие прогульщики и лодыри, а я что? Я жду маму. Я не без дела…

— Придется с матерью разговаривать, — слабо наступал директор.

Река обезоружила его, ледоход пленил. «Быть может, и в самом деле в такие минуты не следует держать детей в классе, а лучше вывести к реке, к этой вечной стихии и сказать: «Смотрите, ребята, вот она, настоящая жизнь, суровая, неумолимая, в вечном движении, в вечном разрушении и творении. Учитесь разбираться в ней, учитесь побеждать».

Так размышлял директор, преподаватель математики, философ и практик в душе.

Харитон не возражал против беседы с мамой.

Павел Максимович любовался ледоходом. Он понимал: спорить сейчас с непокорным учеником — все равно что пытаться остановить движение льда на бушующей Десне. Почувствовал директор: что-то сложное, сразу непостижимое творится в душе Харитона. Просто так не подступиться к независимому мальчугану, не подчинить его своей воле.

— Так, значит, мама не возвратилась? — спросил Павел Максимович уже совсем миролюбиво и даже сочувственно.

— Нет…

— Хм… Отрезал, значит, ледоход. Теперь, считай, на несколько дней. У знакомых побудет. А тебе не следует торчать у воды. Иди в класс. Знаешь, Харитон, упустить многое в жизни легко, наверстать потом трудно.

Харитон молчал, обезоруженный доверительным тоном беседы. Понимал, что директор говорит правду, возразить было нечем.

Павел Максимович повернулся и, понурив голову, будто виноватый, направился к селу. Харитон в недоумении глядел ему вслед. Неужели так и уйдет, ничего больше не скажет? Нет, остановился, обернулся, крикнул:

— Не вздумай только на льдину лезть! Слышишь?

Что-то отечески теплое, заботливое слышалось в голосе учителя, и Харитон заверил:

— Не бойтесь, не полезу.

Долго еще стоял он возле Десны. Даже в глазах зарябило от круговерти, даже в ушах зашумело от шороха льда. Почувствовал — есть хочется. Тут уже не до катания на льдине. Отощаешь — не то что льдину, коня не оседлаешь. На берегу почти никого, все возвратились в село…

В Бузинном ревели моторы, стучали веялки, люди перекликались. Солнце уже припекало по-летнему, тропинки просохли, лужи в колдобинах испарялись, в тени дотаивал последний снег. Самые беспокойные и работящие хозяйки вышли на огороды.

— Не слыхали, правда иль нет, что кричал кто-то на Десне?

— Говорят, кричал…

— Ну, а кто слыхал?

— Никто не слыхал.

— Вот тебе и на!

Харитон пропускал все это мимо ушей. Не спеша, как воин, выигравший битву с противником, возвращался он домой. Он имел право гордиться — самого директора не испугался. И ничего тот ему не сделал. А коли так, то сегодня он тоже прогуляет и только завтра — так и быть — пойдет в школу.

Парнишка почему-то был уверен: зайдет во двор, а навстречу — мама. Чуда не произошло — во дворе было пусто, хата заперта, ключ лежал в том же потайном месте, где оставил его Харитон. Не заходя в дом, он направился в лавку. Подумал: может, лавка открыта, мама торгует. На дверях, как и вчера, чернел увесистый замок, ставни блестели порыжевшими досками.

Грустно сделалось Харитону.

— Не слыхали, соседушка, кричал кто-то на Десне ночью?

— А вы?

— Да и мы нет… А кто же слыхал?

— Да вроде никто…

— Вот так дела!..

Переговаривались через улицу соседки. Харитон не прислушивался ко всему этому. Кто-то что-то слыхал, но выходит — никто ничего не слыхал, а языками треплют…

И он направился к дому, потому что нестерпимо хотелось есть.

Все уроки Яриська просидела будто на иголках. Не могла сосредоточиться на том, что писала, что говорил учитель, — думала о своем. Ее не покидала мысль о Харитоне. Утром у них в сторожке состоялся неприятный разговор. Мать, подавая завтрак, покрикивала на детей, чтобы ели скорее да поторапливались в школу. Отец молчал, о чем-то сосредоточенно размышляя. Потом сказал:

— И что с него будет, с этого парня?

— Ты о ком? — уставилась на отца мать.

— Да про Галининого. Неплохой мальчонка, а того и гляди, собьется с пути.

Мать какое-то время смотрела на отца укоризненно и снисходительно, будто на маленького.

— За своими глядел бы получше — у тебя вон тоже дети! У него мать есть… — и сердито поджала губы.

Евмену тут бы смолчать, а он возьми да скажи:

— Да какая там мать! В магазине торчит да по базарам мотается, а дитё без присмотра…

Антонина — руки в боки:

— Что-нибудь одно! Или за сыном смотреть, или в лавке торговать! И хорошо делает, что не сидит дома, как клуша! За то ей честь и хвала. Не то что ты: загнал меня в лес, с волками день и ночь тут вою.

И разошлась. У Яриськиной матери целая программа по этому вопросу. Весь день может говорить не умолкая. Евмен пытался поспорить, сказать кое-что, да куда там.

— А я что говорю? Сама она в лавке, а парень от рук отбился.

— Пожалей его! Приголубь…

— А что! Пусть бы Яриська ему помогла, отличница ведь…

Мать гордилась, что Яриська считалась одной из лучших учениц. Хоть и ворчала часто, проклинала свою жизнь, но никогда не изменила бы установленного порядка, зная, что отразится это на учебе детей.

— Отличница не чужими заботами! Чтобы дети хорошо учились, родители должны поступиться своими прихотями да причудами.

— Харитон без отца растет…

— Никто не виноват! Сидел бы дома, работал в колхозе — и жив бы остался. Знал, куда шел.

— Ты так по-своему судишь…

— Да уж не по-твоему! Это ты весь бы свет пригрел, всех приголубил, а я о своей семье пекусь. В лесу, что барсучиха в норе, сижу, всего лишилась.

Яриська оставила ссорившихся родителей, а сама схватила портфельчик и побежала с братом в школу. Всю дорогу, весь день не выходила у нее из головы эта ссора. Она понимала отца, но не могла осуждать и мать. Ведь мама у нее хорошая, работает не покладая рук, заботится о Яриське да Митьке. А что любит сказать лишнее и осуждает всех, никого не щадя, особенно за глаза, так тут ничего такого нет. Только одного Яриська никак не может взять в толк: почему у мамы на уме одно, а на языке совсем другое? При встречах с теткой Галиной прямо в душу к ней с добрыми словами лезет, а чуть та из хаты — сразу шпильки вслед. Хотя бы сегодня: разве виновата тетка Галина, что должна по делам куда-то ездить, а Харитон у нее такой? Яриська не могла подобрать слово, которое бы точно обозначало сущность натуры Харитона. Как никто другой, она знала его, знала, что он добрый и сердечный, только очень уж беспокойный, самоуверенный, независимый. Его нельзя было ни запугать, ни подговорить. На все он имел собственный взгляд, несправедливости не терпел. А несправедливое отношение к нему ребят да и матери было очевидным, это Яриська чувствовала всем сердцем. Он сопротивлялся этому, отстаивал правду и чаще всего терпел за нее. Был у Харитона и недостаток — любил свободу и независимость, хотел жить так, как ему нравилось, а это трудно сочетать с обязанностями. Домашние задания он должен выполнять, и школу посещать аккуратно, и учителей слушаться. Интересы же Харитона не всегда совпадали с требованиями школы. И тогда возникал конфликт. Харитона пробирали учителя, прорабатывали ученики, за него бралась мать. Он сопротивлялся как мог, твердо отстаивал свои позиции, неизменно терпел в этой борьбе поражение и постепенно озлоблялся на всех, замыкался в себе…