Кровать была аккуратно застелена, как всегда, сияла белоснежным бельем, разными оборками и взбитыми подушками. Харитон не видел, как мама разбирала постель ко сну, как просыпалась и убирала ее. Он перевел заспанные глаза на печь — похоже, что не топлена… На лавке сиротливо скучала не вымытая со вчерашнего дня посуда…

Тревожно ёкнуло сердце: неужели мама еще не вернулась? Похоже, что и дома не ночевала…

Он плеснул на лицо водой, потер ладонью щеки и нос, вытерся рушником, бросил его небрежно. Открыл заслонку в печи — ну так и есть, не топилась, ничего не варилось! Опять жуй, Харитон, хлеб да сало, колбасу магазинную, если она тебе по вкусу, либо вари картошку к селедке. Да нет уж, не будет он ни стряпать, ни жевать хлеб всухомятку! Коли так, он найдет, чего поесть: в школу не пойдет, а снова напьется березового сока в лесной сторожке, гречишных блинов с жареным салом поест у тетки Тоньки да и подастся в лес с дядькой Евменом…

Харитон выбежал из дому. На старом дубу в конце огорода на изрядно разоренном за зиму гнезде сидела усталая аистиха, отдыхала после трудного пути. Аист уже занимался работой — нес в клюве сухую ветку, похожую на гадюку. Как всякий заботливый хозяин, он сразу принялся за ремонт гнезда.

Харитон весело приветствовал аистов, улыбался им, словно родным, говорил что-то ласковое. Аисты ответили ему бодрым клекотом, смотрели на него круглыми глазами, радовались встрече.

Не успел Харитон наговориться с аистами, еще не расспросил, как им зимовалось, как перенесли длинную дорогу, а тут крик с улицы:

— Ле-о-од идет!

Словно вихрем сдуло Харитона со двора — забыл и про аистов, и про завтрак, и про школу, и про все на свете. Снова, как и ежегодно, пришла пора того величественного, могучего явления природы, начало которого он хоть однажды жаждал увидеть собственными глазами, пришла, когда он сладко посапывал в постели… Но незачем было горевать о том, чего не вернешь. Он должен сейчас же бежать к реке, взглянуть хотя бы на то, что осталось на его долю. Ледоход он видел не раз, это не новость, но подобное зрелище никогда не могло никому надоесть.

Улица пришла в движение. Спешили ребятишки. Видимо, сегодня многих не дозовется школьный звонок, не одна парта останется пустовать. И старшеклассники и малыши — больше, правда, шапки, платки мелькали редко, — все бежали, все спешили к Десне. Слышались возбужденные голоса, шарканье сапог и ботинок о подсохшую за ночь землю, чвякала грязь под ногами тех, кто не привык обходить лужи…

Десна жила, двигалась, шипела и терлась льдиной о льдину; бурлила в разводьях по-весеннему желто-солнечная вода, плыли в волнах мусор, старые бревна; вздрагивали берега и покачивалась под ногами земля. Так, по крайней мере, казалось Харитону, который, вырвавшись вперед, замер у самой реки, не в силах оторвать глаз от весенней стихии.

По реке, торопясь, обгоняли друг дружку зеленовато-желтые льдины. Они то плыли мирно рядом, то ни с того ни с сего начинали толкаться, словно заправские забияки, барахтались, переворачивались, терлись, оказывались одна под другой, еще большей льдиной, а когда успокаивались, то от них ничего, кроме мелких осколков, не оставалось. Кое-где проплывали огромные льдины со следами твердой, накатанной за зиму дороги, на которой лежали клочья жухлого снега, навоза и разный хлам. По льдине смело расхаживали поодиночке, парами, а то и стайкой вороны, рассматривали, что-то клевали, заводили свои вороньи ссоры. Встретив препятствие на пути, льдина раскалывалась надвое, потом еще и еще и вертелась в такой круговерти, что воронам было уже не до поживы, они дружно взлетали кверху и с тревожным, недовольным карканьем неслись к берегу.

Харитон с восторгом смотрел на все это, его возбуждало, вызывало любопытство всякое движение, а это, стихийное, тем более. Парнишка почти не прислушивался к разговорам на берегу. А тут было людно: и мелюзги набралось и взрослые прибежали. Ребятишки топтались поодаль, взрослые переговаривались:

— Скажи — так нежданно-негаданно…

— Почему негаданно? Аисты прилетели, чайки прилетели, утки прилетели — вот и считай.

— Ранняя нынче весна. Глядишь, к маю и отсеются!

— Ранняя? А позапрошлый год какая была?

О том, что скоро сев, полевые работы, напоминал гул моторов колхозного подворья. Уже который день спешно вывозили удобрения на поля.

— Ну и стреляло — будто из пушки…

— А я, правду сказать, и не слыхал. Жинка говорит: «Десна тронулась», а я не верю…

— В полночь лед взломало.

— Застукало кого-то. Видно, сгинула чья-то душа…

— Выдумки!

— Почему выдумки? Кричал кто-то.

— А слыхал кто?

— Кто-то вроде слыхал…

— Вот то-то и оно, что кто-то, а кто — неизвестно. Совы, может, перекликались.

— Может, и совы. Но все ж кого-то захватило…

У школьников свои разговоры, свои дела. Они подошли к самой воде, глядят на движущиеся льдины. Кое-кому охота уже прокатиться.

— А как в прошлом году Мишка Коробцов искупался, помните?

— Толкнуло его, дурака, на льдину. На берегу было тесно.

— Храбрый малый. Ты бы не полез!

— Куда ему, побоялся бы…

— Надо будет — и полезу! — изворачивался Харитон.

Он понимал, что его подначивают, подбивают прыгнуть на льдину. Но он не Мишка Коробцов, он не дурак, чтобы в такую прорву на подвижную льдину прыгать!

— Эх, Мишки нет… Вот кто отчаянный!

— Таких смельчаков поискать…

Хитро поглядывают на Харитона. Думают, если Харитон — вдовий сын, если в школе держит себя независимо, пропускает уроки, то уж такой недотепа, что и на льдину полезет. Хотя, по правде сказать, можно и полезть, в самое пекло броситься. А чего бояться? Плавал же Мишка Коробцов на бесновавшейся льдине. Правда, еле на берег выбрался, но выбрался сам, без всякой помощи. И Харитон мог бы так. Но он этого не сделает, не дождутся, не станет он потешать зевак на берегу Десны.

— А верно, кто из наших хлопцев мог бы оседлать льдину? Вот из наших — кто?

— А никто…

— Думаешь, наши хлопцы трусы?

— Не трусы, да и не больно храбрые.

— Если бы кто захотел, то и смог бы…

Харитон слышит эти разговоры, как сквозь стену. Он думает о своем. Конечно, если захотеть, то можно прокатиться и на льдине. Вороны-то катаются. Ничего трудного и опасного тут нет… Только вот если мама узнает, лупцовки не миновать. Пусть и не очень больно — разве у мамы кулаки? Мягкие подушечки.

Бьет, а сама боится сделать больно. Главное — не лупцовка. Мама может разволноваться, расплакаться, а потом у нее голова заболит, сердце заноет. Не стоит ее расстраивать.

— Говоришь, никто б не смог? Смогли бы…

— Ну кто? Скажи, кто?

— Харитон бы смог. Колумбы, они знаешь какие храбрые — моряки!

— Колумб Америку открыл.

— Так это тот… Были когда-то люди…

— А этот, думаешь, не смог бы, если б захотел?..

— А хоть и захотел, далеко куцему до зайца.

Харитон будто и не слышит подзуживания. А сам весь кипит. Над его моряцким происхождением издеваются! Мало им того, что отец погиб в океане, они и сына толкают в реку. Вот возьмет и докажет, что Колумбасы настоящие моряки — на воде выросли, и море им по колено! Высмотрит сейчас льдину, вот хотя бы ту, треугольную, что несется вперед самым острым углом, и прыгнет. Пусть только поближе к берегу подплывет: Харитон покажет этим болтунам, что не один Мишка Коробцов храбрый! Пусть только подплывет…

Харитон сходит на самый край берега, не спускает глаз со льдины. Она, как бы разгадав замысел смельчака, поворачивается боком, приближается к берегу, раздвигая ледяное крошево. За спиной Харитона толпятся ребята. Они поняли, что слова их попали в цель, что представление, без которого редко обходится ледоход, вот-вот начнется.

Но ничего не началось.

— Директор!..

Словно ветром сдуло с берега всех школьников: бросились врассыпную, птичьей стайкой понеслись берегом Десны в сторону, обратную той, откуда показалась коренастая фигура директора Бузиновской школы.