– Ну, у нас всё было не так, – заметила Мириам.

– Конечно, нет, потому что твоя семья – реформисты, – усмехнулся он. – Вы ходили в храм, как христиане ходят в церковь, преисполняясь торжественного достоинства. Но иудаизм не таков, по крайней мере, в отношении традиций. Вы горячо молились или чувствовали себя слегка виноватыми, если молитве не хватало пыла. Но обычно евреи вообще не молятся; они давен[19]. То есть бормочут заданный текст так быстро, как только могут, и, поскольку он написан на иврите, вряд ли кто-нибудь из них понимает его. Это и стало у реформистов причиной изменения молитв с иврита на язык страны, в нашем случае – английский.

– Разве не имеет смысла понимать, что ты говоришь?

– Я не совсем уверен. Ты помнишь старого мистера Горальского?

– Ты имеешь в виду отца Бена Горальского? Конечно.

– Так вот, как-то раз он сказал мне, что никогда не пропускал повторение ежедневных молитв с пятилетнего возраста. Тогда ему было уже семьдесят пять или восемьдесят. Он знал их наизусть, но не знал, что означают их слова. Он объяснил, однако, что, когда молился, у него возникали иные мысли, отличавшиеся от обычных. По сути, он медитировал, и молитвы, которые он бормотал так быстро, что заканчивал «Амиду»[20], когда другие и до половины не добирались, были своего рода мантрой. Он был соблюдающим евреем в том смысле, что вначале быстро исполнял заповеди, а затем занимался своими делами. Я никогда не думал о нём как о религиозном человеке, то есть о таком, который намеревается предсказывать волю Бога. Но теперь я считаю Каплана и его группу религиозными.

– И ты боишься, что, оказавшись у власти, они извратят…

– Суть службы. Безусловно. Я пытаюсь сказать, что мы, евреи, всегда относились с подозрением к религиозности в соответствии с заповедью: «Не произноси имя Господа попусту».

Она кивнула.

– Сказать тебе кое-что, Дэвид? Ты так и не упомянул Файнбергу о повышении.

– Мириам, Мириам, ты слышала, что я говорил?

– Конечно. И уже не в первый раз. Но сейчас я обеспокоена тем, чтобы ты получал больше денег. Нам следует думать о колледже Джонатона. И Хепсиба взрослеет. Ей понадобятся платья и туфли вместо джинсов и кроссовок, которые она носила раньше.

Скофилды были одним из старейших семейств Барнардс-Кроссинга – как Мичумы и Кроссеты. В городе находились переулок Скофилда, выходивший на общественную пристань, и немного травы с парой скамеек, которые фигурировали в городском архиве под именем «парк Скофилда». Но в отличие от дюжины Мичумов и полудюжины Кроссетов, в телефонном справочнике значился только один Скофилд – Джон. Согласно городским сплетням, «Скофилды были осторожными людьми и, как правило, поздно вступали в брак, поэтому заводили не слишком много детей».

К сожалению, это не привело к процветанию, за исключением краткого периода в девятнадцатом веке, когда судья Сэмюэл Скофилд внезапно сорвался в Китай для торговых операций и заработал много денег за одно путешествие. Но затем врождённая осторожность снова одержала верх, и он не рискнул повторить. К моменту его смерти состояние было в значительной степени растрачено. Но добросовестный судья, по крайней мере, сумел учредить стипендии в Гарвардском колледже и Гарвардской юридической школе с условием, что их может получить только тот, кто носит имя Скофилда. В отсутствие кандидата деньги направлялись, соответственно, в общие операционные фонды колледжа и юридической школы.

Возможно, из-за того, что в течение многих лет не оказалось ни одного претендента, и приёмная комиссия чувствовала себя немного виноватой, Джона Скофилда, чьи оценки в высшей школе Барнардс-Кроссинга были честными, но низкими, приняли в колледж. А через четыре года он подал заявление и поступил в юридическую школу.

В двадцать восемь лет Джон Скофилд был высоким, белокурым молодым человеком с бледно-голубыми глазами и большими квадратными белыми зубами, красивым и флегматичным. Он делил офис в Салеме с четырьмя другими адвокатами, которые, как и он, боролись за создание собственной практики. Однако Джону приходилось немного лучше, так как его коллеги были женаты, а он мог поддерживать только себя: «Скофилды, как правило, поздно вступают в брак».

Через зал находилась контора пожилого адвоката, Дж. Дж. Малкейхи, владельца офиса, который арендовали Скофилд с товарищами. Джон Скофилд часами просиживал в кабинете Малкейхи, потому что у него было много времени, и потому что старик любил поговорить, особенно пропустив рюмочку-другую. Часто Малкейхи давал ему какую-то работу, в основном канцелярскую, за которую платил, обычно довольно щедро. А иногда Малкейхи передавал ему дело, если сам был слишком занят или ленился. Именно так Скофилд стал защитником Хуана Гонсалеса. Утром, однако, он сидел не в суде, а в кабинете Малкейхи. Старик взглянул на часы и спросил:

– Ты не пошёл сегодня утром на суд?

– Всё кончено, – удовлетворённо улыбнулся Скофилд. – Я заключил сделку о признании вины.

– Какую сделку?

– Шесть месяцев и годовой испытательный срок. Я полагаю, что это намного лучше, чем рискнуть на три-пять лет.

– Я бы его вытащил, – буркнул Малкейхи.

– Да ну, Дж. Дж., он был чертовски виновен.

– Какое это имеет значение? Пусть решает жюри. Что произошло?

– Ну, у Гонсалеса огромная семья, и каждую секунду появлялся кто-то из них, чтобы задать мне вопрос или дать какой-нибудь дурацкий совет. Это начало действовать мне на нервы. Поэтому вскоре я перешёл улицу и устроился выпить чашку кофе. Через пару минут там же оказался помощник окружного прокурора Чарли Вентуро. Вы его знаете?

– Конечно. Я ни за что не повернусь к нему спиной.

– Да ну, он хороший парень. Во всяком случае, он присоединился ко мне, и мы начали говорить. Он продолжает рассказывать о то, как сильно занят этим делом, и как окружной прокурор наступает ему на пятки. А потом он так забавно улыбается углом рта…

– Вот когда действительно стоит остерегаться. Я тут же отступаю назад и крепко держу кошелёк.

Скофилд приоткрыл губы и показал зубы, демонстрируя, что оценил шутку.

– В общем, он сказал, что лучше бы мне посоветовать своему клиенту признать вину. Поскольку дело разбирал судья Прентисс, и вы знаете, как он относится к чернокожим и пуэрториканцам, и я знаю, что у него есть готовое дело…

– У него не было дела, – категорически отрезал Малкейхи.

– О, нет, Дж. Дж., у него был свидетель, приличный парень средних лет, который…

– Который облажался или не смог подтвердить свои показания.

– Нет, всё в порядке. Я видел его в коридоре.

– Значит, он облажался. Он сказал Вентуро, что не уверен, что это был Гонсалес.

– Зачем ему так поступать?

– Потому что жена его достала. «Зачем тебе связываться с кучей сумасшедших пуэрториканцев?» Вот почему. Это случается постоянно. Итак, Вентуро, зная, что у него нет дела, и увидев, как ты идёшь выпить чашку кофе, следует за тобой и предлагает сделку. Позволь спросить: если у него было готовое дело, и он был уверен в осуждении на срок от трёх до пяти лет, зачем ему предлагать соглашаться на паршивые шесть месяцев?

– Ну, он был занят…

– Ну и что? Они всегда заняты, и окружной прокурор вечно подгоняет их, чтобы быстрее шевелились. Что он выиграл? Дело было бы закончено до полуденного перерыва.

– Вы думаете, он меня облапошил?

– Именно.

– И я должен был идти в суд?

– Это азартная игра. Особенно ради себя самого.

– Что вы имеете в виду?

Малкейхи посмотрел на удручённого молодого человека, сидящего через стол. Что с ним не так? Чего не хватает? Такой красивый парень… Он пожалел его и попытался объяснить.

– Послушай, у этих пуэрториканцев большие семьи. У каждого есть куча братьев и сестёр и больше двоюродных братьев и сестёр, тётушек и дядюшек, чем ты можешь сосчитать. У тебя была бы большая публика в зале суда, если бы ты выступил на заседании. Если они увидят, как адвокат борется за своего клиента, встаёт и возражает, опровергает показания на перекрёстном допросе, подводит итоги, обращаясь к присяжным со страстной речью, они подумают, что он довольно хорош, даже если проиграет дело. Что произойдёт, если твой клиент получит от трёх до пяти? С этим ничего не поделаешь. Но его семья, они думают, что суд – это игра: ты можешь выиграть, можешь проиграть. Для них важно то, хорошо ли ты сражаешься или нет. И если ты им понравился, то у тебя есть шанс получить новое дело. Гражданское или уголовное. Аренда, контракт, подтверждение права на недвижимость – они придут к тебе, потому что видят, что ты борешься за своего клиента, и тебе не всё равно. Но если ты соглашаешься на признание вины, рано или поздно им придёт в голову мысль, что, может быть, если бы суд состоялся, ты мог бы выиграть.