– Вице-президента. И это было семь или восемь лет назад, когда мы ещё жили в Бостоне. И я не играл какой-то значимой роли. Мой дедушка практически основал храм и был его первым президентом. А потом мой отец стал президентом на пару сроков. Так что я более или менее ожидал, что буду вовлечён в храмовые дела. Честно говоря, одной из достопримечательностей прихода в Барнардс-Кроссинге было то, что у меня появился повод отказаться от участия в этих делах.

– Однако ты присоединился к здешнему храму в первый же год, как только мы приехали.

– Это другое. Это единственная еврейская организация в городе. Если бы я носил явно еврейское имя – Коэн, Леви или Гольдштейн – то не стал бы беспокоиться. Но Магнусон мог быть кем угодно – британцем, шведом. Я не хотел, чтобы кто-то думал, что мне стыдно за свои корни, и поэтому присоединился к храму.

– Хорошо, но в прошлом году ты стал членом правления. Разве это не означает более активное участие в делах? – вызывающе спросила София.

Магнусон усмехнулся.

– Я чувствовал, что должен был. Вот послушай: ты была в Париже, а у меня возникли проблемы. Я ни разу не рассказывал тебе о том, что случилось. Первое, о чём я подумал – проконсультироваться со своими адвокатами в Бостоне. Но быстро понял, что такой подход будет неправильным. Они превратят это в дело Верховного суда. Они предстанут перед коллегией выборщиков с письменными показаниями, свидетельствами, прецедентами. И я чувствовал, что это не сработает. Избиратели – местные люди, простые люди. Например, парикмахер. Такой подход может просто отвратить их от меня. Поэтому вместо шумихи я пошёл в ратушу, чтобы самостоятельно разобраться в ситуации. На стене висел каталог с именами городских чиновников, а юриста звали Моррис Гальперин.

Она понимающе улыбнулась.

– Ясно.

– В тот момент он оказался у себя в кабинете, поэтому я объяснил ситуацию и попросил его разобраться с этим, как моего адвоката.

– И?

– Он отказал мне.

– Он знал, кто ты?

– Да, конечно, но он объяснил, что здесь имеет место конфликт интересов, и он не может выступать в качестве моего адвоката по вопросу, по которому ему, возможно, пришлось бы давать советы выборщикам. Затем он сказал, что мне не нужен адвокат, и я просто должен предстать перед коллегией и рассказать свою историю, и это произведёт лучшее впечатление, чем если бы меня представлял адвокат. А потом подмигнул мне и сказал: «Кроме того, если выборщик задаст мне вопрос, моё мнение может помочь».

– Очень дружелюбно с его стороны, надо сказать.

– Конечно. Как оказалось, они даже не спросили его мнения. И единогласно решили в мою пользу. Поэтому после того, как решение опубликовали в городском вестнике, в результате чего оно приобрело официальную силу, я снова пошёл к Гальперину. Я чувствовал, что должен ему кое-что – за то, что он посоветовал мне не привлекать адвоката.

– И на этот раз, держу пари, он оказался более податливым.

– Ты проиграла! Он сказал, что не может взять плату за совет, так как дал его, исполняя обязанности городского юриста.

– Сколько лет этому Гальперину?

Он задумался, поджав губы.

– Около сорока.

– Приятно видеть, что, по крайней мере, у некоторых молодых людей осталось чувство этики. – Жена заметила лукавый взгляд мужа и добавила: – Или что-то ещё?

Магнусон рассмеялся.

– Ну, не совсем. Мы поговорили, и разговор перешёл на храм. Затем он неожиданно спросил меня, не возражаю ли я, если он предложит моё имя для членства в правлении.

– Просто так?

– М-м... Видишь ли, он знал, что я ему обязан.

– Но ты не интересуешься религией, и…

– Я объяснил ему, и он ничуть не смутился. Он сказал, что очень немногие члены правления действительно религиозны, но это не касается их чувства принадлежности к евреям, которое, по их мнению, связано с синагогой. Он понял, что при моей занятости я не смогу регулярно посещать собрания, а я понял, что не имеет значения, посещаю ли я их. Они просто хотели получить престиж моего имени на своей почтовой бумаге. И я согласился. Что ещё я мог сделать?

– Но ты посещал собрания – во всяком случае, некоторые.

Он улыбнулся с сожалением.

– Пару раз. А следовало бы чаще. По-моему, они не знают, как вести бизнес. Я мог бы исправить положение.

– Я уверена, что мог бы. Так как насчёт того, чтобы стать президентом?

– Храма? Зачем, ради Бога?

– Неважно. Но мог бы, если бы захотел?

Рассматривая это с той же точки зрения, что и проблему корпоративной и институциональной политики[9], он склонил голову вбок, размышляя.

– Ну…

– Не поговорить ли тебе об этом с рабби?

– О нет. – Он нетерпеливо покачал головой. – Он просто служащий храма. Наверно, я мог бы... хм-м... знаешь, как я поступлю? Поговорю с этим Моррисом Гальпериным.

– Потому что он первым предложил тебя в Совет?

– Нет. Потому что у него есть понимание политики. То, что его избрали городским юристом, хотя он и иудей, подтверждает этот факт. Я бы предложил ему выступить в роли организатора выборной кампании.

– С чего ты взял, что он согласится?

– О, думаю, что так и будет. Он молод и стремится сделать карьеру. Уверен, что он будет признателен за возможность сотрудничать со мной.

– Откуда ты знаешь, что он стремится сделать карьеру?

– А зачем иначе он занялся работой городского юриста? Зарплата ничтожна, и в течение года каждую среду по вечерам надо посещать собрания выборщиков. – Лицо Магнусона расслабилось в широкой улыбке. – Кроме того, я посмотрел его счёт в банке, прежде чем отправился к нему во второй раз.

– Как тебе это удалось?

– Это местное отделение моего банка. А я – директор. Как ты думаешь, управляющий будет сопротивляться мне, если я захочу с чем-либо ознакомиться?

– И?

Он пожал плечами.

– Он зарабатывает на жизнь, но ничего из ряда вон выходящего.

– Какой он? Как он выглядит?

– Достаточно достойно. Крупный мужчина, шести футов[10] росту и довольно коренастый, но не толстый – пока нет. У него большой нос и мясистые губы. Линия роста волос уже подкралась к макушке, но у него симпатичное лицо, и он всё время улыбается.

– Замечательно, – кивнула София. – Я приглашаю его на ужин.

– Зачем?

– О, потому что он был порядочным и услужливым, – туманно ответила она. – И потому, что было бы интересно изучить возможности. Кроме того, после продажи «Электек Корпорейшн» тебе нужна новая цель. Не возражаешь?

– Что толку возражать, если ты уже всё решила?

Сэм Файнберг, президент храма, невысокий, крепкий и лысеющий, был скромным, деликатным человеком с талантом к компромиссу. Именно поэтому его избрали президентом в первом туре после почти катастрофического правления администрации Честера Каплана и ортодоксальной группы. Он отбыл три срока – в 1980 году, затем в 1981, и ещё раз в 1982, в последний раз практически не встретив сопротивления. С точки зрения реформистов он был современным человеком, не выставлявшим напоказ своё соблюдение религиозного кодекса; ультрарелигиозная клика нашла его приемлемым, потому что им было известно, что он содержал кошерный дом, и, кроме того, регулярно приходил на шаббатние службы[11] и периодически участвовал в дневном миньяне.

Первым делом рабби спросил Файнберга о жене, которая неважно себя чувствовала. Файнберг печально покачал головой.

– Вот потому я и пришёл к вам. Я решил, что нам нужно уехать до наступления зимы. Мы отправляемся в Аризону.

– Понятно. И надолго?

– Я не вернусь. Мы переезжаем туда навсегда. Буду полностью откровенен с вами, рабби: я уже давно планировал этот шаг. На прошлой неделе я летал в Финикс[12]. Мой сын Марк, как вам известно, работает там в сфере недвижимости. Он переехал в Финикс несколько лет назад. Он тоже страдал от астмы, но с момента переезда у него не было ни одного серьёзного приступа. Он настаивал на нашем переезде из-за состояния матери. Короче говоря, я купил там дом.