Печатник кивнул сам себе и поднял глаза.

– Ты всё ещё работаешь на Мориарти? – спросил он.

– На Большую шишку? Я чертовски уверен, что уж точно не буду работать против него, – добродушно отозвался Тони.

– Что ты хочешь?

– Хочу, чтобы это напечатали на одном листе бумаги. На чём-нибудь таком, что можно сложить один раз и положить в конверт. – Он оглянулся на пыльные полки и, обнаружив кучу печатных форм, взял одну. – Что-то вроде этого. Примерно такого размера, но хорошего качества. Понимаешь, мы не хотим, чтобы это выглядело дёшево. И заголовок – «ОБЕСПОКОЕННЫЕ ГРАЖДАНЕ» – в правом верхнем углу. Ясно?

Печатник кивнул.

– Затем фото, имена и эти маленькие подписи под каждым парнем; я хочу, чтобы всё поместилось чуть выше места, где лист согнут. Уловил? А пониже, чтоб было ниже сгиба – понял, да? – я хочу только одну строчку: «Вас волнует, с кем связан ваш сенатор?»

– С чем,– заметил печатник.

– Что – с чем?

– Не с кем, а с чем. С чем связан ваш сенатор.

– Да? – Тони повторил: – «Вас волнует, с кем связан ваш сенатор?» Да, так изящнее. А как тебе такое: «Вас не волнует окружение будущего сенатора?»

– Ещё лучше.

– Вот и давай. – Он помолчал, пока печатник карандашом записывал фразу. – А вот эти маленькие подписи под каждым – как насчёт того, чтобы поместить их в рамку со стрелкой, указывающей на того, к которому она относится?

– Я могу, но если я поставлю рамку чуть ниже каждой фигуры, то стрелка не понадобится. Рамки вполне достаточно. А то и без неё, если парни находятся на расстоянии. – Он изучил черновики фотографию, затем указал пальцем, вымазанным в чернилах: – А этот?

– Под ним – ничего. Ты его знаешь?

Печатник покачал головой.

– Никогда не слышал о Томми Баджо?

Печатник снова покачал головой.

– Он баллотируется на должность сенатора штата.

– И думаю, вы, ребята, предпочли бы, чтоб у него не выгорело?

– В яблочко. Одна мелочь. Ему нужны усы, маленькие усы Гитлера. – Тони вытащил из бумажника газетную вырезку с фотографией Баджо. – Вот как он выглядит сейчас. Вопрос в том, можешь ли ты нарисовать усы?

Печатник бросил взгляд на вырезку и фотографию и ответил:

– Нет проблем.

– Хорош. Во сколько это всё обойдётся?

– Вместе с конвертами и всем прочим?

– Да, обязательно конверты. И на конвертах – заголовок в верхнем левом углу: «КОМИТЕТ ОБЕСПОКОЕННЫХ ГРАЖДАН».

– Без адреса?

– Без. Просто: «КОМИТЕТ ОБЕСПОКОЕННЫХ ГРАЖДАН». Сколько это будет стоить?

– А сколько штук тебе надо?

– М-м... Пока не знаю. Можешь сварганить штучку на пробу? И потом я скажу, сколько нам понадобится.

– Да, без вопросов.

Тони направился к двери, а затем остановился.

– Эй, как насчёт того, чтобы заменить начало на «Вас не тревожит»? Знаешь, так вроде посимпатичнее.

– Конечно. Я отпечатаю оба варианта, и сам увидишь, какой тебе больше понравится.

– Шикарно.

Говард Магнусон похлопал по бумагам, разложенным на столе в кабинете, и сообщил Моррису Гальперину:

– Парни из моего бостонского офиса провели небольшое исследование. Я хотел узнать, как выглядит наш график зарплат по сравнению с другими религиозными учреждениями. Некоторые результаты просто поразительны. Вам известно, что в целом мы платим нашим людям намного больше, чем наши христианские друзья?

Гальперин кивнул. У него возникло неприятное предчувствие, что сейчас он станет свидетелем демонстрации делового мышления Магнусона: если зарплаты в синагогах в целом выше, чем в церквях, очевидно, можно сэкономить деньги, сократив расходы. Он размышлял, как бы отговорить его.

– Это старая история о том, как сравнивают тёплое с мягким, – небрежно бросил он. – Невозможно отождествлять работу наших учителей в религиозной школе, которые являются профессионалами и работают целую неделю, и деятельность учителей воскресной школы, которые преподают около часа в неделю. Что касается работы кантора, то не знаю, с кем в церкви можно его сравнить. Может быть, с регентом хора. Да нет, ничего общего.

– Я думал в первую очередь о рабби, – пояснил Магнусон. – Вполне разумно сравнить рабби с одной стороны и священника – с другой.

– Только на первый взгляд, – возразил Гальперин. – Служитель или священник имеет призвание; он получает призыв проповедовать слово Божие – что-то вроде того, что случилось с пророком Ионой[63].

– И?

– Таким образом, он находится в положении того, кто очень хочет продать нечто кому-то, кто не особенно заинтересован в покупке. В результате он зависит от покупателя.

– А рабби?

– Он не получает подобных распоряжений от Бога. Он идёт в раввинат так же, как другие идут в юриспруденцию или медицину. И он работает в конгрегации не потому, что его зовут – если только это не телефонный звонок от главы ритуального комитета – а потому, что ему предложили контракт. В результате действует закон спроса и предложения, и раввинов не так-то уж много.

– Кажется, вы много знаете о ситуации с рабби, – заметил Магнусон.

Гальперин улыбнулся.

– Приходится. У нас в семье есть один. Мой младший брат – рабби.

– Вот как? Понятно. Ну, я привёл сравнение с церквями в качестве примера, представляющего второстепенный интерес. Что меня действительно беспокоит, так это разница между синагогами. Во-первых, похоже, что существуют принципиальные различия между тремя группами: реформистами, консерваторами и ортодоксальными.

– Естественно, потому что это зависит от размера и достатка общины. Многие ортодоксальные общины невелики. Иногда это всё, что остаётся в городе, когда происходит общий переезд населения в пригород[64].

– Да, я знал об этом, но всё равно удивляюсь. Заработная плата учителей в религиозных школах – принимая во внимание различия между крупными и маленькими городами – удивительно похожи. Однако зарплаты канторов существенно различаются.

– Голоса тоже существенно различаются, – парировал Гальперин.

– Безусловно. Так вот, зарплаты раввинов, если учитывать размер, социальный статус общины и тому подобное, выглядят примерно одинаковыми.

– Правда?

– Вот почему мне интересно, какую зарплату мы платим рабби Смоллу. Она значительно меньше, чем получают другие рабби в сопоставимых ситуациях.

– Может быть, это потому, что он никогда не просил повышения.

– А другие просят?

– Или они сами, или их партия, – ответил Гальперин.

– Что вы подразумеваете под их партией? Что за партия?

Гальперин откинулся на спинку стула и начал:

– Позвольте мне рассказать вам кое-что о раввинах, мистер Магнусон. Рабби находится в уязвимом положении, как любой государственный служащий, допустим, мэр или директор школы. В конгрегации всегда найдутся люди, которые не ладят с ним, потому что были друзьями его предшественника, или потому, что их жёны считают его жену слишком высокомерной, или потому, что им не нравится, как он укладывает волосы, или по любой другой причине, по которой одним людям не нравятся другие. У него есть контракт, но это, по сути дела, контракт на обслуживание, и он не так уж много значит. Если члены общины захотят избавиться от рабби, они могут, вне зависимости от наличия контракта, устроить ему неприятности. И поскольку рабби приходится ввязываться в споры только из-за того, что он сказал в какой-то проповеди, всегда существуют те, кто хотел бы от него избавиться. Поэтому умный человек, появившись в общине, немедленно начинает организовывать группу друзей, единомышленников — по сути дела, партию — желательно из числа важных членов конгрегации.

– Понимаю.

– Эта партия поддерживает вас и стоит за вас в сражениях. В таких вопросах, как зарплата, они будут на вашей стороне. Если рабби стесняется просить о повышении, или о том, чтобы провести субботний год[65] в Израиле, или о чём-то другом, именно они поднимают этот вопрос перед руководством.