Когда его спрашивали, чем он зарабатывает на жизнь, Тони Д’Анджело предпочитал уклончиво отвечать, что связан с политикой. Но он ни разу не баллотировался на выборах и не проводил кампаний за чьи-либо выборы. А вместо этого заключал сделки. Сведения, которыми он владел, позволяли чётко определять точки давления на различных ключевых членов законодательного собрания штата и администрации. Недавно Д’Анджело почти полностью посвятил себя потребностям партийного большинства, и связь не осталась незамеченной, поэтому он встречался с помощником по административным вопросам в захудалом кафе в Саут-Энде, а не в обычном ресторане в Хилле.

– Сейчас, Тони, ты опасен, – объяснил администратор. – Большая шишка из партии огорчился бы, если бы узнал, что я вообще разговариваю с тобой.

Тони Д’Анджело кивнул. Он не огорчился и даже не обиделся. Лидер большинства просто уведомил его через своего административного помощника, что не хочет видеть его рядом с собой. Ничего личного. Просто политика – по крайней мере, тот аспект политики, в который вовлечён Тони.

– Так что же мне делать? – спросил он.

Администратор развёл толстыми, мясистыми руками. Это был крупный, розовощёкий молодой человек лет тридцати, прекрасно понимавший свою силу и значимость.

– Ты слишком часто бросался в глаза, Тони. Репортёр из «Глоб» принялся всюду совать свой нос. До нас дошли слухи, что он создал целую сеть из сенатских корреспондентов, в том числе телевизионщиков, чтобы следить за тобой – из каких офисов ты выходишь и в какие заходишь. Так что Большая шишка считает, что тебе стоит немного отдохнуть. Два-три месяца, а после выборов всё утихнет. Найди себе девушку и отправляйся во Флориду.

– У меня есть девушка.

– Тем лучше, сможешь уехать пораньше.

– Ты говоришь мне, что запахло жареным?

– Может быть, и не так уж сильно. Но зачем рисковать? Даже если ты просто останешься дома – где это? Линн? Ревир?

– Ревир.

– Пусть Ревир. Притихни на некоторое время. Прогуляйся по набережной, подыши морским воздухом, сходи на ипподром, в салоны для игры в бинго…

– Да, а на что мне покупать еду?

– На свои запасы.

– А где мне взять эти запасы?

Помощник по административным вопросам улыбнулся, как будто Тони хлопнул его по колену.

– А твои гонорары за сделки? Что случилось с ними?

– Спроси букмекеров.

– Да? Ну, значит, найдёшь какую-нибудь работу. Я уверен: с твоими связями…

– У меня нет никаких связей в Ревире. Я слишком осторожен, чтобы лезть в местную политику. Там меня никто не знает.

– Как насчёт «Атлантик Дреджинг»? Разве ты не имеешь отношения к тому, что Кэш голосовал против Закона о гавани[23]?

– Я никогда ничего не получал от Кэша. Он всё проворачивал сам и втихую.

Администратор не поверил ему, но, конечно, вслух заявить такое было бы невежливо. Он кивнул.

– И потом, закон всё равно прошёл, – мрачно бросил Тони, высокий худой человек с красивым, хотя и мрачным лицом. У него была странная сардоническая[24] улыбка, обычно начинавшаяся с чего-то похожего на гримасу. Вот и сейчас он улыбнулся именно так, чтобы показать, что знает больше, чем говорит. А также дать понять: его финансовое положение не совсем безнадёжно, но в следующий раз, когда им придётся заниматься совместными делами, ему будут должны.

Потянувшись за счётом, Тони обронил:

– Вот что, парни, вы знаете кого-нибудь в «Атлантик Дреджинг»?

– Ну, например, Фаулера.

– Да, верно, Фаулера. – Чёрт побери, Фаулера – президента компании – знали все. Его имя можно было узнать из телефонной книги. Выскользнув из кабинки и направившись к кассе, Д’Анджело оглянулся через плечо. – Хорошо. Какое-то время я отсижусь дома.

– Если Большая шишка захочет связаться с тобой…

Снова сардоническая улыбка.

– Я сам свяжусь с ним. Так будет лучше.

Когда помощник по административным вопросам уже собрался уйти, Тони позвал его:

– Эй, ребята, у вас есть что-нибудь о Фаулере?

– То есть?

– Ну, что-то вроде того: если бы он знал то, что знаю я, ему было бы интересно поговорить со мной.

Администратор покачал головой.

– Ничего подобного. Если я что-нибудь услышу...

– Конечно.

Белль Гальперин, яркая женщина со светло-рыжими волосами, была полна решимости не преувеличивать изобилие дома Магнусонов, но на протяжении всего обеда – а вообще-то с того момента, как они переступили порог дома – она без устали думала о том, как будет рассказывать «девочкам»: «Мы обедали у Магнусонов – он же клиент Морри, знаете ли…»

Отбивные из ягнёнка и печёный картофель разочаровали только потому, что она предполагала, что основное блюдо будет чем-то необычным и французским. С другой стороны, такая еда подчёркивала её описание миссис Магнусон: «Она такая простая, грациозная и практичная».

Позже, за кофе, она сказала хозяйке:

– У вас прекрасные картины.

– Белль без ума от искусства, – объяснил Морис.

– О, тогда позвольте мне показать вам, – улыбнулась София Магнусон. – У нас на втором этаже есть кое-что, что вам понравится.

– С удовольствием.

– Вы извините нас? – поднялась миссис Магнусон.

Оставшись наедине с Моррисом Гальпериным, Магнусон наполнил кофейные чашки и спросил:

– Вы действительно связаны с храмом, не так ли?

Гальперин кивнул.

– Это правильно. Не то чтобы я был особенно религиозен, знаете ли, но, по-моему, я из тех парней, которые вмешиваются, если им что-то интересно.

– Я сам немного такой, – усмехнулся Магнусон. – По крайней мере, мне нравится знать всё о том, с чем имею дело. Возьмём храмовую организацию. Раз я являюсь членом правления, то хочу знать, что к чему. Конечно, я посетил только пару собраний, последнее примерно месяц назад, но мне кажется, что мы на самом деле не движемся ни в каком направлении. У меня нет впечатления от программы, если вы понимаете, о чём я.

– Ну…

– Наш президент, кажется, очень порядочный человек, и хорошо справляется с ведением собраний, но у меня нет впечатления, что он руководит политикой. У меня такое чувство, что он больше намерен поддерживать статус-кво[25].

– Ах, вы заметили!

Магнусон улыбнулся.

– Я посетил достаточно заседаний Совета директоров, чтобы уловить всё, что витает в воздухе. Файнберг – тот, кого бы я назвал временным президентом.

– Чудесно, – согласился Гальперин. – Вы совершенно правы. Видите ли, мы – консервативный храм, потому что консерватизм – это своего рода компромисс между ортодоксами и реформистами. Поскольку сообщество недостаточно велико, чтобы поддерживать более одного храма, оно должно быть в значительной степени консервативным. И хотя некоторые из наших президентов склонялись к реформе, а другие – к ортодоксии, все они были в основном консерваторами. Кроме одного. Пару лет назад Честер Каплан сумел добиться избрания, а он – ортодокс, каких поискать.

– Каплан? Тот толстый коротышка в ермолке, который садится в конце стола? Адвокат, верно?

– Верно. И успешный. Он носит ярмулке[26], потому что собрание проводится в храме. А также носит её дома. И уверен, что будет носить её в суде, если судья не будет возражать или это не произведёт плохого влияния на присяжных. И он ходит к миньяну каждый день, утром и вечером. Он чуть ли не расколол конгрегацию в тот год, когда был президентом.

– Значит, Файнберг был избран, чтобы залечить раны, да?

– Более или менее. Во всяком случае, чтобы держаться среднего курса. И он проделал очень достойную работу, поэтому его дважды переизбирали.