– Что ж, быстрое решение. Конечно же, я желаю вам удачи. А как насчёт вашего бизнеса здесь?
– Им управляет мой младший, Абнер, вместе с моим зятем, и уже давно. Последние пару лет я вообще ни во что не вмешиваюсь. Так, появляюсь несколько раз в неделю, и всё. Они вполне могут справиться без меня.
– Когда вы планируете уехать? Это прощальный визит?
Файнберг засмеялся.
– О нет, через месяц, а то и больше. Остаётся ещё много работы. Но главное, что меня беспокоит – это храм. – Он испустил густой смешок. – Я не смогу качественно управлять им по переписке из Аризоны.
– Так что наш вице-президент... о нет, его нет. У нас нет вице-президента. Это означает, что нам придётся провести дополнительные выборы.
– На днях, рабби, я просматривал подзаконные акты. Когда храм только зарождался, в совете директоров было около сорока пяти человек и три вице-президента: первый, второй и третий. Я не знаю, чего ожидали от такого состава.
Рабби объяснил:
– Как я понимаю – я не был здесь в самом начале, вы знаете – не для обеспечения преемственности, но как своего рода честь. И именно поэтому в совете было сорок пять членов. Из них лишь около пятнадцати человек приходили на собрание, но идея состояла в том, чтобы привлечь как можно больше участников. Затем, несколько лет назад, после сокращения числа членов правления до пятнадцати, в уставе произошли изменения: остался только один вице-президент, но вместо дополнительных выборов президент получил право назначать на своё место вице-президента, если по какой-либо причине должность освободится. Очевидно, они осознавали, что на специальное собрание членов только для того, чтобы избрать вице-президента, пришли бы немногие.
– Верно. Это происходило примерно в то время, когда Агню подал в отставку, и Никсон назначил Форда[13]. Правление полагало, что, раз уж так смогли поступить Соединённые Штаты, то нашему храму сам Бог велел. «Если по какой-либо причине должность вице-президента станет вакантной, тогда президент может назначить члена на эту должность с одобрения не менее двух третей директоров на любом очередном заседании совета». Во всяком случае, что-то подобное. Поэтому я решил назначить кого-то, получить одобрение совета директоров, а затем уйти в отставку. Я думал о ком-то вроде… Нет? – в этот момент рабби покачал головой.
– Думаю, вы могли бы назначить своего друга Шишкина[14].
– Или Эли Манна, или Мюррея Ларкина.
– Ну, кого бы вы ни назначили, правление, вероятно, одобрит, потому что должность сейчас не считается важной. Но затем, когда вы объявите, что уходите в отставку, следующим звуком, который вы услышите – и будете слышать всю дорогу до Линна – будут громогласные проклятия Честера Каплана. Он воспримет это как уловку, и его группа не позволит волнениям стихнуть. Они организуют собрания, запустят телефонную кампанию – это расколет конгрегацию, и распри не утихнут в течение многих лет.
– Но если я просто уйду в отставку, через неделю или две проведут внеочередные выборы, и Честер Каплан легко победит, – заупрямился Файнберг.
– Почему он выиграет?
– Потому, что у него сплочённая группа. Они постоянно встречаются друг с другом – Каплан еженедельно проводит собрания у себя на дому. Его кампанию запустят ещё до того, как консерваторы смогут договориться о кандидате.
– Тем не менее, – подытожил рабби, – вы рискуете пойти на это. Когда вы планировали объявить об отставке?
– Я думал, что подожду отъезда – примерно через месяц. Тогда же я собирался бросить подсказку парочке консерваторов, и они могли бы начать работу.
Рабби снова покачал головой.
– Это было бы нечестно. Кроме того, об этом так или иначе станет известно.
– Тогда что я могу сделать?
Рабби встал и начал шагать взад-вперёд, кивая в такт своим размышлениям. Затем остановился перед гостем:
– Я скажу вам, что: объявите об отставке на следующем заседании правления, в это воскресенье.
– И?
– То, что ваша отставка вступит в силу через месяц, или шесть недель, или когда вы действительно соберётесь уйти.
– А, – Файнберг кивнул и улыбнулся. – Да, понятно. Это даст другим возможность действовать.
– Может быть, – мрачно отозвался рабби.
Когда Файнберг ушёл, и они остались одни, Мириам спросила:
– Неужели было бы так ужасно, если бы Честер Каплан и его группа снова пришли к власти?
– Ты помнишь, что случилось в тот год, когда он был президентом[15].
– А, тот случай, когда он хотел купить за городом местечко для обители? Но он, вероятно, усвоил урок, и больше так не поступит.
– Нет? Знаешь, только вчера на утреннем миньяне, когда мы ждали десятого человека, он предложил, чтобы мы вели учёт посещаемости миньяна, а затем воздавали почести в Верховные праздники[16] лишь тем, кто присутствовал в течение определённого процента времени.
– О нет!
– О да. Я уверен, что у него в запасе множество других ярких идей, которые он попытается осуществить. Возможно, ограничить хор мужскими голосами. Возможно, изменить порядок рассадки, чтобы с одной стороны были мужчины, а с другой – женщины.
– Но это вызовет такое противодействие, что…
– В том-то и дело. Мы хотим избежать раскола. Мы не можем себе этого позволить. В городе с большим еврейским населением прихожане консервативной синагоги – те, кто верят в консервативный иудаизм. Но в небольшом городе, таком, как Барнардс-Кроссинг, консервативная синагога представляет собой компромисс между тремя элементами: реформа, консервативность и ортодоксия. Мы должны поддерживать баланс. Если мы наклонимся слишком далеко в одном или другом направлении, то потеряем прихожан. Если Каплан и его команда снова начнут заправлять, есть большая вероятность, что реформисты отколются и организуют свой собственный храм. А наше сообщество просто недостаточно велико, чтобы поддерживать два храма. В основном это беспокоит Файнберга. И меня, безусловно, тоже. Но я обеспокоен вдвойне, потому что Каплан и его группа представляют то, что я считаю Новой Ортодоксией.
– Новой Ортодоксией?
– Вот именно. Они чрезмерно религиозны. А в этом случае религия легко может превратиться в религиозность. Знаешь, несмотря на то, что мой отец был консервативным рабби, наш дом был тем, что в нынешние дни считается ортодоксальным домом. И, конечно, мой дедушка был ортодоксальным рабби, и все мои родственники ходили в ортодоксальные синагоги. Но их религия была лёгкой. В действительности она являлась скорее образом жизни, чем попыткой общения с Божественным. Соблюдение заповедей было делом привычки. Они так же не могли есть некошерную пищу, как большинство людей – змеиное мясо. И использовать отдельные блюда для мяса и для молочных продуктов[17] было так же естественно, как… как есть с тарелок за столом, а не со старой газеты на полу. В первый раз, когда я оказался в ресторане и увидел, как кто-то мажет хлеб маслом перед тем, как разрезать тем же ножом бифштекс – и, напоминаю, я в то время учился в колледже – меня чуть не вырвало.
– А как насчёт субботы? Разве она не была ограничением?
– Ограничением? Ничуть. Она была праздником. В субботу ты одевался получше и отправлялся в синагогу. А затем – праздничный ужин. Это был день для посещения других и для приёма гостей. Мой дед спрашивал меня о том, что я узнал в религиозной школе в течение недели, и иногда дополнял это своим собственным наставлением, особенно после того, как я начал изучать Талмуд[18]. Если гости не приходили, или после того, как они уходили, моя семья отсыпалась днём. День проходил в другом ритме. Совсем не сложно, и я никогда не чувствовал никакого напряжения.