Я лежал совершенно неподвижно, боясь разбудить ее неосторожным движением. Зубы у меня были стиснуты. Я думал об Аллеге, Отто и остальных. Я вспоминал кровь, вопли, запах горелой кожи. Я вспоминал все это и мечтал о том, чтобы сделать с ними что-нибудь похуже.

Больше мне кошмары не снились. Временами я думаю об Аллеге — и улыбаюсь.

На следующий день мы добрались до Левиншира. Эл пришла в себя, но по-прежнему оставалась молчаливой и отстраненной. Однако теперь дело пошло быстрее, особенно после того, как девушки решили, что достаточно оправились и могут по очереди ехать верхом на Серой.

Прежде чем устроить полуденный привал, мы миновали девять километров, и девушки мало-помалу начали приходить в возбуждение, узнавая знакомые места. Холмы на горизонте. Кривое дерево у дороги.

Но по мере того как мы приближались к Левинширу, они становились все тише.

— Он вон за тем холмом, — сказала Крин, слезая с кобылы. — Садись теперь ты, Эл.

Эл посмотрела на нее, на меня, на свои ноги. Она покачала головой.

Я посмотрел на них.

— С вами все в порядке?

— Папа меня убьет…

Крин говорила почти шепотом, на ее лице отражался неподдельный страх.

— Сегодня твой папа будет одним из счастливейших людей на свете, — сказал я. Потом решил, что лучше быть честным. — Может, он, конечно, и рассердится тоже. Но только потому, что последние восемь дней он не находил себе места от страха.

Крин это, похоже, слегка успокоило, но Эл разрыдалась. Крин обвила ее руками и зашептала что-то ласковое.

— Никто на мне не женится! — всхлипывала Эл. — Я же должна была выйти замуж за Джейсона Уотерсона, помогать ему держать лавку. А теперь он на мне не женится! И никто не женится!

Я посмотрел на Крин и увидел в ее влажных глазах тот же страх. Но у Крин глаза были злые, в то время как в глазах Эл застыло отчаяние.

— Мужчина, который так считает, — просто дурак! — сказал я, вложив в свой голос всю убежденность, какую сумел найти в себе. — А вы слишком умные и красивые, чтобы выходить замуж за дураков.

Эл это как будто немного утешило. Она уставилась на меня, как будто искала что-то, во что можно верить.

— Нет, правда, — сказал я. — Все, что случилось, — не ваша вина. Постарайтесь этого не забывать в следующие несколько дней.

— Ненавижу их!!! — бросила Эл, изумив меня этой внезапной вспышкой ярости. — Ненавижу мужиков!!!

Она стиснула поводья Серой так, что костяшки побелели. Лицо у нее исказилось, превратившись в гневную маску. Крин обняла Эл, но, когда она посмотрела на меня, я увидел, что в ее темных глазах молчаливо отражается то же чувство.

— Ты, конечно, имеешь право их ненавидеть, — сказал я, испытывая такую ярость и беспомощность, как никогда в жизни. — Но ведь и я тоже мужик. Мы не все одинаковые.

Мы немного посидели там, меньше чем в километре от городка. Попили водички, перекусили, чтобы успокоиться. А потом я повел их домой.

Левиншир был городок небольшой. Там жило сотни две народу — сотни три, если считать с соседними фермами. Когда мы приехали, было время обеда, и проселочная дорога, делящая городок пополам, была тиха и пустынна. Эл сказала мне, что ее дом на том конце городка. Я надеялся провести туда девушек так, чтобы их никто не заметил. Они были измученные и усталые. Последнее, что им было нужно, — это толпа судачащих соседей.

Но увы, не сложилось. Мы дошли до середины дороги, когда в одном окошке что-то мелькнуло. Женский голос вскричал: "Эл!", и через десять секунд из всех дверей хлынули люди.

Проворней всего оказались женщины, и не прошло и минуты, как девушек плотным кольцом окружили десяток теток, гомонящих, плачущих и обнимающихся. Девушки, похоже, не возражали. Может, оно и к лучшему. Теплый прием должен помочь им оправиться.

Мужчины держались в стороне, понимая, что в таком деле от них толку мало. Большинство из них глазели с порога или с крыльца. Человек шесть-восемь вышли на улицу и, не торопясь, наблюдали за развитием событий. Это были люди осторожные, крестьяне и друзья крестьян. Они знали по имени всех, кто живет на десять километров в округе. В таких городках, как Левиншир, чужих нет — я исключение.

Никто из мужчин не был близким родственником девушек. А даже если и был, они понимали, что в течение ближайшего часа, а может, и ближайшего дня к ним не подберешься. Так что они предоставили все своим женам и сестрам. Поскольку больше им заняться было нечем, они мимоходом окинули взглядом лошадей и воззрились на меня.

Я поманил к себе мальчонку лет десяти:

— Ступай, скажи мэру, что его дочка вернулась. Бегом!

Мальчишка сорвался с места, подняв облако дорожной пыли, замелькали босые пятки.

Мужчины медленно стягивались поближе ко мне: недавние события вдесятеро усилили их природное недоверие к чужим. Парнишка лет двенадцати был не так осторожен, как прочие, и подошел ко мне вплотную, разглядывая мой меч и мой плащ.

— Тебя как звать? — спросил я.

— Пит.

— Пит, ты верхом ездить умеешь?

Малый обиделся.

— А то!

— Где ферма Уокеров, знаешь?

Он кивнул.

— Туда, на север, в трех километрах по дороге на мельницу.

Я шагнул в сторону и вручил ему поводья чалого.

— Поезжай, скажи, что их дочка вернулась. И отдай коня, пусть на нем сюда и приедут.

Он очутился в седле прежде, чем я успел предложить подсадить. Я не отпускал поводья, пока не подтянул стремена: убьется еще по дороге.

— Если смотаешься туда и обратно, не свернув шею ни себе, ни моей лошади, получишь пенни, — сказал я.

— Два пенни! — потребовал он.

Я расхохотался. Он развернул коня и умчался.

Мужчины тем временем подтянулись ближе, окружив меня неплотным кольцом.

Высокий лысеющий мужик с хмурой рожей и седеющей бородой, похоже, взял на себя роль главного.

— А ты кто такой? — осведомился он. Его тон говорил яснее слов: "А ты что за перец?"

— Квоут, — любезно ответил я. — А ты?

— По-моему, это не твое дело, — проворчал он. — Зачем пожаловал?

"Какого черта ты сюда приперся, да еще с нашими девками?"

— Матерь Божия, Сет, — сказал ему мужик постарше. — Тебе Бог ума дал меньше, чем собаке. Не стоит так говорить с…

— А ты поперек меня не влазь, Бенджамин! — ощетинился хмурый. — Что мы, права не имеем знать, кто он таков?

Он повернулся ко мне и вышел на несколько шагов вперед всех прочих.

— Ты — из тех ублюдков-комедиантов, что тут давеча проезжали?

Я покачал головой, стараясь выглядеть безобидным.

— Нет.

— А по-моему, да! По-моему, ты как раз сильно смахиваешь на этих эдема руэ! Зыришь по-ихнему.

Стоящие вокруг мужики вытянули шеи, чтобы заглянуть мне в лицо.

— Господи, Сет! — снова вмешался старик. — Среди них не было ни одного рыжего. Такую шевелюру, да не запомнить! Не из ихних он.

— И зачем бы мне привозить их обратно, если бы я был одним из тех, кто их увез? — заметил я.

Мужик помрачнел еще сильнее и снова принялся наступать на меня.

— Что, малый, умничать вздумал? Может, думаешь, мы тут дурные все? Решил, что если привезешь их взад, то получишь награду и погони за вами больше не будет?

Он теперь стоял почти на расстоянии вытянутой руки, и рожа у него была свирепая.

Я огляделся и увидел тот же гнев на лицах всех прочих мужчин, что стояли вокруг. Это был тот гнев, что мало-помалу накипает в сердцах добрых людей, жаждущих справедливости и не способных ее обрести, а оттого рвущихся отомстить первому, кто попадется под руку.

Я попытался придумать способ разрядить ситуацию, но прежде, чем я нашелся, услышал у себя за спиной резкий возглас Крин:

— Сет! А ну отойди от него!

Сет замялся. Он уже тянул ко мне руки.

— Ну…

Крин уже шла на него. Группка женщин расступилась, пропуская ее, но по-прежнему стояла тесно.