Несмотря на то что меня будто в свинец одели, я заставил себя подняться на ноги и помочь Крин помыть посуду. Я ощущал ее растущее напряжение, пока мы заканчивали прибираться и переставляли лошадей на новое место, на свежую травку. Напряжение сделалось еще сильнее, когда мы подошли к палатке. Я наклонился, открыл ей вход.

— А я, пожалуй, у костра переночую.

Ее облегчение было почти осязаемым.

— Ты уверен?

Я кивнул. Она юркнула внутрь, и я опустил полог. Из-за него почти сразу высунулась голова Крин: она протягивала мне одеяло.

Я покачал головой:

— Они вам понадобятся оба. Ночь будет холодная.

Я закутался в шаэд и лег прямо у входа в палатку. Мне не хотелось, чтобы Эл посреди ночи выбралась наружу и потерялась или покалечилась.

— А ты не замерзнешь?

— Да нет, нормально!

Я так устал, что готов был уснуть верхом на скачущей лошади. Более того — под копытами скачущей лошади.

Крин убралась в палатку. Вскоре я услышал, как она шуршит одеялами. И все стихло.

Я вспомнил изумленный взгляд Отто, когда я перерезал ему глотку. Услышал, как Аллег слабо сопротивляется и бранит меня, пока я волоку его назад к фургонам. Вспомнил кровь. Ощущение крови на руках. Густой и липкой.

Я еще никогда никого так не убивал. Хладнокровно, лицом к лицу. Я вспомнил, какой теплой была их кровь. И как орала Кита, когда я гнался за ней по лесу. "Если бы не их, то меня! — истерично визжала она. — У меня не было выбора! Если бы не их, то меня!"

Я долго лежал без сна. А когда наконец уснул, сны были еще хуже.

На следующий день мы прошли мало: нам с Крин приходилось вести трех лошадей, да еще и Эл в придачу. По счастью, лошадки были добронравные, как почти все лошади, воспитанные эдема руэ. Если бы они были такие же непредсказуемые, как бедная дочка мэра, мы бы, наверно, вообще не добрались до Левиншира.

Но все равно с лошадьми было едва ли не больше возни, чем они того стоили. Особенно с упитанным чалым: он так и норовил свернуть в подлесок, чтобы попастись. Мне уже трижды приходилось выволакивать его из кустов, и мы были злы друг на друга. Я прозвал его Шилом по очевидным причинам.

Когда мне пришлось вытаскивать его на дорогу в четвертый раз, я начал всерьез подумывать о том, чтобы отпустить его на волю и избавиться от хлопот. Разумеется, я этого не сделал. Хорошая лошадь — все равно что деньги в кармане. И доехать обратно, в Северен, верхом будет быстрее, чем идти пешком всю дорогу.

На ходу мы с Крин, как могли, старались занимать Эл разговором. Это, похоже, немного помогало. К полудню, когда мы устроили привал, она как будто уже осознавала происходящее. Почти.

Когда мы собирались снова отправиться в путь после обеда, мне в голову пришла идея. Я подвел к Эл серую в яблоках кобылу. Золотые кудри Эл сбились в один сплошной колтун, и она пыталась расчесать их пятерней, а ее взгляд рассеянно блуждал по сторонам, как будто она не вполне понимала, где находится.

— Эл!

Она обернулась и посмотрела на меня.

— Ты знакома с Серой? — я указал на кобылу.

Она слабо, растерянно кивнула.

— Мне нужно, чтобы ты помогла ее вести. Ты когда-нибудь водила лошадей под уздцы?

Кивок.

— Ей надо, чтобы кто-нибудь о ней заботился. Ты это можешь?

Серая поглядела на меня большим глазом, словно давая понять, что она нуждается в том, чтобы ее вели, не больше, чем я в колесах, чтобы ходить. Однако потом она опустила голову и по-матерински ткнула Эл носом. Девушка почти машинально подняла руку, чтобы ее погладить, потом взяла у меня повод.

— Думаешь, стоит это делать? — спросила Крин, когда я вернулся навьючивать остальных лошадей.

— Серая добрая, как ягненок.

— То, что Эл безмозглая, как овца, еще не делает их хорошей парой, — язвительно заметила Крин.

Я слегка улыбнулся в ответ.

— Ну, мы за ними последим часок-другой. Не сработает, так не сработает. Но иногда лучшая помощь, которую можно оказать человеку, — это дать ему возможность помочь кому-то другому.

Поскольку спал я плохо, сегодня я чувствовал себя вдвое более усталым. Живот болел, и я чувствовал себя каким-то ободранным, как будто с меня наждаком сняли два верхних слоя кожи. Я испытывал большое искушение подремать в седле, но не мог заставить себя ехать верхом, пока девушки идут пешком.

Так я и брел, ведя под уздцы свою лошадь и клюя носом. Однако сегодня я никак не мог погрузиться в уютную полудремоту, к которой обычно прибегал на ходу. Меня мучили мысли об Аллеге. Я гадал, жив ли он.

Со времен учебы в медике я знал, что такие раны в живот, как та, что я ему нанес, смертельны. Знал я и то, что смерть эта долгая. Долгая и мучительная. При надлежащем уходе он мог бы прожить еще целый оборот. Но даже и один, в глуши, он умрет от такой раны только через несколько дней.

Неприятных дней. По мере распространения заражения у него начнется горячка и бред. При каждом движении рана будет раскрываться снова. Встать он не сможет: у него перерезаны поджилки. Значит, если он захочет двигаться, ему придется перемещаться ползком. Сейчас его, наверное, уже терзают голод и жажда.

Но от жажды он не умрет. Нет. Я оставил рядом с ним целый мех воды. Я положил его там перед уходом. Не по доброте душевной. Не ради того, чтобы сделать его последние часы более сносными. Я оставил его, потому что знал, что с водой он проживет дольше и страдать будет сильнее.

Этот оставленный мною мех был самым ужасным поступком, который я когда-либо совершал, и теперь, когда мой гнев перегорел и улегся, я жалел об этом. Насколько дольше он проживет из-за этого? На день? На два? Не больше, чем дня на два, это точно. Я старался не думать о том, какими будут эти два дня.

Но даже когда я прогонял из головы мысли об Аллеге, на меня набрасывались иные демоны. Я вспоминал эпизоды той ночи, все, что говорили фальшивые актеры, пока я их убивал. Те звуки, с которыми мой меч вонзался в их тела. Запах горелой кожи, когда я их клеймил. Я убил двух женщин. Что подумала бы о моих деяниях Вашет? Что подумали бы другие?

Измученный тревогой и недосыпом, я весь день снова и снова возвращался все к тем же мыслям. Лагерь я разбил по привычке, разговор с Эл поддерживал чистым усилием воли. Время спать наступило прежде, чем я был готов к этому. Я снова улегся, закутавшись в шаэд, перед палаткой девушек. Я мельком замечал, что Крин начала смотреть на меня с той же озабоченностью, с какой смотрела все эти два дня на Эл.

Прежде чем уснуть, я целый час пролежал с раскрытыми глазами, гадая, как там Аллег.

А когда я уснул, мне снилось, как я их убиваю. Во сне я бродил по лесу мрачной смертью, не ведая колебаний.

Но на этот раз все было иначе. Я убил Отто, и его кровь брызнула мне на руки, как раскаленный жир со сковороды. Потом я убил Ларена, и Джоша, и Тима. Они стенали и вопили, корчась на земле. Их раны были ужасны, и отвернуться я не мог.

А потом лица изменились. Я убивал Терена, бородатого бывшего наемника из моей труппы. Потом я убил Трипа. Потом я с обнаженным мечом гонялся по лесу за Шанди. Шанди кричала и плакала от страха. Когда я наконец ее догнал, она вцепилась в меня, сбила с ног и уткнулась лицом мне в грудь, всхлипывая и умоляя: "Нет, нет, нет! Нет, нет, нет!"

Я пробудился. Я лежал на спине, охваченный ужасом, не понимая, где кончается мой сон и начинается явь. Несколько секунд спустя я понял, в чем дело. Эл выползла из палатки и свернулась клубком, прижавшись ко мне. Она уткнулась лицом мне в грудь, ее рука отчаянно цеплялась за мой локоть.

— Нет, нет! — всхлипывала она. — Нет, нет, нет, нет, нет!

Потом голос у нее пресекся, но тело содрогалось от беспомощных рыданий. Моя рубашка промокла от жарких слез. Она расцарапала мне руку до крови.

Я принялся бормотать что-то утешающее и гладить ее по голове. Много времени спустя она затихла и в конце концов погрузилась в тяжелое забытье, по-прежнему крепко цепляясь за меня.