— Так вы это сами сочинили?

Я кивнул, и он махнул рукой.

— Простите, что прервал. Продолжайте, прошу вас.

— А что вам угодно послушать, ваша светлость?

— Мне известно из надежных источников, что Мелуан Лэклесс обожает музыку и красивые слова, — сказал он. — Вот что-нибудь в этом духе.

— Красота бывает разной, ваша светлость, — сказал я. И заиграл вступление к "Верной Виолетте". Мелодия лилась легко, нежно и печально. Потом я перескочил на "Песнь о сэре Савиене". Мои пальцы ловко брали сложные аккорды, не скрывая, как это трудно.

Алверон кивал, отвечая собственным мыслям, выражение его лица с каждой нотой становилось все более довольным.

— А вы и сами сочинять можете?

Я уверенно кивнул.

— Могу, ваша светлость. Только, чтобы написать достойную вещь, требуется время.

— И много ли времени на это требуется?

Я пожал плечами.

— День, два, три. Смотря какую песню вы хотите. Письма-то писать проще.

Маэр подался вперед.

— Я рад, что похвалы Трепе не были преувеличенными, — сказал он. — Должен признаться, что я переселил вас в эти комнаты не только из благодарности. Тут есть ход, ведущий в мои покои. Нам нужно будет часто видеться, чтобы обсуждать мое сватовство.

— Да, ваша светлость, это будет очень кстати, — сказал я, а потом добавил, тщательно выбирая слова: — Ваша светлость, я ознакомился с историей семьи невесты, но в таком деле, как ухаживание за дамой, от этого не так уж много проку…

Алверон хмыкнул.

— Вы, должно быть, принимаете меня за глупца, — беззлобно сказал он. — Я понимаю, что вам нужно встретиться с ней. Через два дня она будет здесь, она должна прибыть с визитом вместе со множеством других знатных господ. Я объявил месячные празднества в честь моего выздоровления от длительной болезни.

— Весьма умно придумано! — похвалил я его.

Он пожал плечами.

— Я постараюсь свести вас как можно быстрее. Вам что-нибудь требуется для упражнений в вашем искусстве?

— Главное — побольше бумаги, ваша светлость. И еще перья и чернила.

— Как, и все? Мне рассказывали про то, что поэтам, чтобы слагать стихи, требуются всякие странные вещи.

Он сделал неопределенный жест.

— Какой-нибудь напиток особенный или обстановка… Я слышал о поэте, довольно знаменитом у себя в Ренере, который держит под рукой кадку с гнилыми яблоками. И когда его покидает вдохновение, он открывает эту кадку и вдыхает пары, которые исходят от яблок.

Я расхохотался.

— Я ведь музыкант, ваша светлость! Предоставьте эти зубодробительные суеверия поэтам. Мне ничего не надо, кроме инструмента, пары проворных рук и знания темы.

Это, похоже, смутило Алверона.

— И ничего, что помогало бы вам поддерживать вдохновение?

— Ваша светлость, я хотел бы получить разрешение свободно бродить где вздумается, по всему дворцу и по Северену-Нижнему.

— Ну конечно!

Я беспечно пожал плечами.

— Ну, в таком случае у меня под рукой есть все, что требуется для вдохновения.

Едва успев ступить на улицу Жестянщиков, я увидел ее. После всех этих бесплодных поисков в течение предыдущих нескольких месяцев мне теперь казалось странным, что я так легко ее отыскал.

Денна двигалась сквозь толпу с медлительной грацией. Не с той напряженностью, что сходит за изящество при дворе, но с природной легкостью движений. Кошка не думает о том, как потянуться, она просто потягивается. Дерево же не делает и этого. Оно просто раскачивается, не тратя на это никаких усилий. Денна двигалась именно так.

Я поспешно догнал ее, стараясь, однако, не привлекать ее внимания.

— Простите, барышня!

Она обернулась. Когда она увидела меня, лицо ее просияло.

— Да?

— Я бы нипочем не стал так запросто обращаться к женщине, но я невольно приметил, что у вас глаза совсем как у той дамы, которую я однажды безумно любил.

— Вы любили лишь однажды? Какая жалость! — сказала она, обнажая зубы в коварной ухмылке. — Я слышала, некоторым мужчинам это удается дважды, а то и больше!

Я не обратил внимания на эту шпильку.

— Я всего лишь один раз выставил себя глупцом. Я никогда не полюблю снова.

Лицо ее смягчилось, и она легонько коснулась моей руки.

— Бедняжка! Должно быть, она нанесла вам чудовищную рану.

— Еще бы! И не одну.

— Но этого следовало ожидать, — сказала она таким тоном, словно это само собой разумеется. — Как же может женщина не влюбиться в такого завидного мужчину, как вы?

— Не знаю, право, — скромно отвечал я. — Но мне кажется, она не любила меня, ведь она покорила мое сердце небрежной улыбкой, а потом сгинула прочь без единого слова. Как роса в бледном сиянии рассвета.

— Как сон поутру, — с улыбкой добавила Денна.

— Как эльфийская дева, что скрылась в лесу.

Денна помолчала.

— Должно быть, она и впрямь была прекрасна, если покорила вас столь невозвратно, — сказала она, глядя на меня серьезным взглядом.

— Она была несравненна.

— Ах, оставьте! — ответила она, сделавшись игривой. — Все мы знаем, что, когда погасишь свет, все женщины одного роста!

Она грубовато хохотнула и многозначительно ткнула меня локтем.

— Это неправда! — ответил я с твердой убежденностью.

— Ну… — помедлив, ответила она. — Я так понимаю, в этом вопросе мне придется поверить вам на слово.

Она взглянула на меня.

— Быть может, со временем вы меня и убедите.

Я заглянул в ее глубокие карие глаза.

— Я всегда на это надеялся.

Денна улыбнулась, и сердце у меня в груди сбилось с ритма.

— Что ж, надейтесь и дальше!

Она взяла меня под руку и пошла со мной в ногу.

— Ведь если мы лишимся надежды, что нам останется?

Следующие два дня я почти целиком провел, выслушивая наставления Стейпса, который обучал меня, как вести себя на торжественном обеде. Большую часть этикета я знал с раннего детства, но был только рад возможности освежить свои познания. К тому же обычаи меняются от страны к стране и год от года, а небольшой промах сулит серьезные неприятности.

Поэтому Стейпс устроил обед для нас двоих, а потом сообщил мне о дюжине мелких, но серьезных ошибок, которые я допустил. Например, неприличным считалось класть на сгол грязный прибор. Это означало, что вполне нормально облизать свой нож дочиста. На самом деле это был единственный приемлемый выход, если вам не хотелось пачкать салфетку.

Не принято было съедать целиком кусок хлеба. Часть куска непременно должна оставаться на тарелке, и желательно — не только корка. То же самое касается молока: последний глоток непременно должен оставаться на дне стакана.

На следующий день Стейпс устроил еще один обед, и я наделал новых ошибок. Отпускать замечания по поводу еды не то чтобы неприлично, но это признак деревенщины. То же самое — привычка нюхать вино в бокале. А у маленького мягкого сырка, который мне подали, оказывается, была корочка. Любой воспитанный человек увидел бы, что корочка несъедобна и ее надо срезать.

Ну а я, будучи неотесанным варваром, слопал сырок целиком. Корочка, кстати, была очень вкусная. Однако я это запомнил и морально приготовился к тому, чтобы выкинуть половину хорошего сыра, который мне подадут. Ничего не поделаешь, такова цена цивилизованности.

На банкет я явился в костюме, пошитом специально для этого случая. Цвет костюма был мне к лицу: травянисто-зеленый с черным. На мой вкус, в нем было многовато золотого шитья, однако сегодня я нехотя склонился перед модой: ведь мне предстояло сидеть по левую руку от Мелуан Лэклесс!

За последние три дня Стейпс устроил мне шесть торжественных обедов подряд, и я чувствовал себя готовым ко всему. Стоя у входа в пиршественный зал, я предполагал, что труднее всего будет изображать интерес к пище.

Однако я оказался готов к пиру, но отнюдь не к встрече с самой Мелуан Лэклесс. По счастью, актерское воспитание и тут не подвело и я без сучка без задоринки приветствовал ее любезной улыбкой и подал руку. Она учтиво кивнула, и мы вместе направились к столу.