Баст устало вздохнул и поднял на Хрониста взгляд, лишенный всякого проблеска надежды.

— Я предпочел бы сразиться с самим Хелиаксом, — сказал он. — Я предпочел бы встретиться лицом к лицу со всеми чандрианами разом, чем обменяться десятком слов с Ктаэхом.

Хронист надолго умолк.

— Но ведь они бы убили тебя, — сказал он. Судя по тону, это был вопрос.

— Да, — сказал Баст. — И все равно.

Хронист уставился на черноволосого юношу, который сидел напротив, кутаясь в лоскутное одеяло.

— Легенды приучили тебя бояться Ктаэха, — сказал он. В его голосе отчетливо звучало отвращение. — И этот страх отшибает у тебя разум.

Баст пожал плечами. Его пустые глаза снова устремились в отсутствующий огонь.

— Ты мне надоел, человечишко.

Хронист встал, шагнул вперед и дал Басту пощечину.

Голова Баста дернулась в сторону, и в первый миг он, казалось, был так потрясен, что не мог шевельнуться. Потом он стремительно вскочил на ноги, одеяло слетело у него с плеч. Он грубо ухватил Хрониста за горло, оскалил зубы, глаза у него сделались непроглядно-синими.

Хронист не отвел взгляда.

— Все это затеял Ктаэх, — спокойно сказал он. — Он знал, что ты нападешь на меня и из этого выйдет нечто ужасное.

Искаженное яростью лицо Баста окаменело, глаза расширились. Его плечи обмякли, и он отпустил Хрониста. Он начал опускаться обратно на кушетку.

Хронист занес руку и ударил его снова. Звук пощечины прозвучал еще громче, чем в первый раз.

Баст снова оскалился, потом остановился. Бросил взгляд на Хрониста, потом отвел его.

— Ктаэх знает, что ты его боишься, — сказал Хронист. — Он знает, что я использую это знание против тебя. Он по-прежнему манипулирует тобой. Если ты не нападешь на меня, из этого выйдет нечто ужасное.

Баст застыл, точно парализованный, не в силах ни встать, ни сесть.

— Ты меня слушаешь? — спросил Хронист. — Очнулся, наконец?

Баст уставился на писца в растерянности и изумлении. На щеке у него багровел алый след. Он кивнул и медленно опустился обратно на кушетку.

Хронист снова занес руку.

— Что ты сделаешь, если я тебя ударю?

— Вышибу из тебя потроха всех десяти цветов, — честно ответил Баст.

Хронист кивнул и сел обратно на свою кушетку.

— Для удобства рассуждения примем как факт, что Ктаэх знает будущее. Это означает, что он способен контролировать многое.

Он вскинул палец.

— Но не все! Плод, который ты съел сегодня, все равно был сладким, верно?

Баст медленно кивнул.

— Если Ктаэх так злобен и коварен, как ты говоришь, он стал бы вредить тебе всеми возможными способами. Но он на это не способен! Он не мог помешать тебе развеселить твоего Реши нынче утром. Не мог помешать тебе радоваться весеннему солнышку или целовать крестьянских дочек в розовые щечки. Верно?

На лице Баста проглянула ухмылка.

— Я целовал их не только в щечки!

— Именно об этом я и говорю, — твердо сказал Хронист. — Он не способен отравить все, что мы делаем.

Баст сделался задумчив, потом вздохнул.

— Ты прав по-своему, — сказал он. — Однако нужно быть идиотом, чтобы сидеть в пылающем доме и думать, будто все в порядке, потому что плоды по-прежнему сладки.

Хронист выразительно огляделся.

— По-моему, этот трактир пока не горит.

Баст посмотрел на него, словно не веря своим ушам.

— Да весь мир горит! — сказал он. — Разуй глаза!

Хронист нахмурился.

— Даже если забыть обо всем остальном, — упрямо сказал он, — Фелуриан его отпустила. Она же знала, что он разговаривал с Ктаэхом, уж наверное, она бы не выпустила его в мир, не найдя способа предупредить последствия его влияния.

Глаза Баста просветлели при этой мысли, но почти сразу снова потухли. Он покачал головы.

— Не ищи глубины в мелком ручье, — сказал он.

— Я тебя не понимаю! — заявил Хронист. — Какие у нее могли быть причины его отпускать, если он действительно опасен?

— Причины? — переспросил Баст с угрюмой насмешливостью. — Какие там причины! Фелуриан не нужны никакие причины. Она его отпустила просто потому, что это льстило ее гордости. Она хотела, чтобы он вернулся в смертный мир и пел ей хвалы. Рассказывал о ней легенды. Тосковал по ней. Потому и отпустила.

Он вздохнул.

— Я же тебе уже говорил. Мой народ не отличается рассудительностью.

— Быть может, — сказал Хронист. — А может быть, она просто признала, что пытаться обойти Ктаэха бесполезно.

Он махнул рукой.

— Если, что бы ты ни сделал, все выйдет плохо, можно с тем же успехом делать, как тебе хочется.

Баст довольно долго сидел и молчал. Потом кивнул, сначала слабо, потом уверенней.

— Ты прав, — сказал он. — Если все равно все кончится слезами, я буду делать что хочу!

Баст окинул комнату взглядом и внезапно поднялся на ноги. Немного пошарив, он нашел брошенный на пол теплый плащ. Как следует встряхнул его, накинул на плечи и подошел к окну. Потом остановился, вернулся к кушетке и, порывшись в подушках, извлек бутылку вина.

Хронист выглядел озадаченным.

— Ты куда? Возвращаешься на поминки по Шепу?

Баст остановился на полпути к окну — его как будто удивило, что Хронист все еще здесь.

— Я по своим делам, — сказал он и спрятал бутылку под мышкой. Потом открыл окно и перекинул ногу через подоконник. — Не жди меня.

Квоут решительно вошел к себе в комнату и закрыл за собой дверь.

И принялся хлопотать. Выгреб из камина остывший пепел, положил дрова, разжег огонь толстой красной серной спичкой. Достал второе одеяло, расстелил его на своей узкой кровати. Слегка нахмурившись, поднял мятую бумажку, упавшую на пол, и вернул ее на стол, к двум другим смятым листам.

Потом, почти нехотя, он подошел к изножью кровати. Перевел дух, вытер руки о штаны и опустился на колени перед стоявшим там черным сундуком. Положил обе руки на выпуклую крышку и закрыл глаза, словно прислушиваясь. Его плечи шевельнулись — он попытался приподнять крышку.

Ничего не произошло. Квоут открыл глаза. Его губы сложились в мрачную гримасу. Руки снова зашевелились, потянули сильнее, напряглись и, наконец, сдались.

Квоут с неподвижным лицом встал и подошел к окну, которое смотрело на лес за трактиром. Он открыл его, высунулся наружу, потянулся обеими руками и втащил в комнату узкий деревянный ящичек.

Он смахнул слой пыли и паутины и открыл ящик. Внутри лежали ключ из темного железа и ключ из блестящей меди. Квоут снова опустился на колени перед сундуком и вставил медный ключ в железную скважину. Он повернул его, медленно и уверенно: влево, вправо, снова влево, тщательно вслушиваясь в слабые щелчки механизма внутри.

Потом он взял железный ключ и вставил его в медный замок. Этот ключ он поворачивать не стал. Он вдвинул его глубоко в замок, потом наполовину вытащил, потом снова задвинул внутрь и, наконец, вытащил плавным и быстрым движением.

Уложив ключи обратно в ящичек, он опять взялся за крышку с двух сторон, так же, как раньше.

— Откройся! — сказал он сквозь зубы. — Откройся, черт бы тебя побрал! Ну, эдро!

И потянул крышку вверх. Спина и плечи напряглись от усилия.

Крышка не шелохнулась. Квоут тяжко вздохнул и наклонился вперед, упершись лбом в прохладное черное дерево. На выдохе плечи у него ссутулились, и весь он стал маленьким и несчастным, бесконечно усталым и куда старше своих лет.

Однако на лице его не отражались ни удивление, ни скорбь. Только покорность судьбе. Как у человека, наконец получившего дурные вести, которые он давно ожидал.

Это была плохая ночь для того, чтобы спать под открытым небом.

Ближе к вечеру наползли тучи, как будто небо затянули серой простыней. Дул резкий, порывистый ветер, то и дело принимался идти дождь, который налетал ливнями, а потом переходил в мелкую морось.

И тем не менее двое солдат, заночевавших в кустах у дороги, похоже, были всем довольны. Они нашли поленницу, сложенную дровосеком, и разложили такой высокий и жаркий костер, что ливень с ним ничего поделать не мог — дрова только плевались да шипели.