Только сейчас, спустя долгое время, я понимаю, как осторожно Бен готовил меня к тому, что будет в Университете. Раз или два в день в ходе обычных лекций Бен показывал мне маленькое умственное упражнение, с которым я должен был справиться, прежде чем перейти к другому предмету. Он заставлял меня играть в тирани без доски — просто запоминая ходы фишек. Иногда он останавливался посреди разговора и заставлял повторить все сказанное в последние минуты, слово в слово.

Это было куда сложнее, чем обычное запоминание, которым я пользовался для сцены. Мой разум учился работать разными способами и становился сильнее. Так тело чувствует себя после рубки дров, плавания или секса: вымотанным, расслабленным и богоподобным. Ощущения были похожи, только работало не тело, а мозг — это он уставал и растягивался, расслаблялся и набирался сил. Я чувствовал, как мой разум начинает пробуждаться.

Чем дальше, тем быстрее я учился — так вода размывает песчаную запруду. Не знаю, понимаете ли вы, что такое геометрическая прогрессия, но это лучший способ описать мое продвижение. И все это время Бен продолжал учить меня умственным упражнениям, а я был почти уверен, что он придумывает их исключительно из вредности.

Бен держал в руке грязный камень размером чуть больше своего кулака.

— Что случится, если я отпущу этот камень?

Я задумался. Простые вопросы во время уроков очень редко оказывались простыми. Наконец я дал очевидный ответ:

— Наверное, он упадет.

Абенти поднял бровь. У него не было свободного времени, чтобы снова их сжечь: в последние месяцы он почти постоянно занимался со мной.

— Наверное? Ты говоришь как софист, мальчик. Разве раньше он не всегда падал?

Я показал ему язык:

— Не пытайся меня запутать такими рассуждениями. Это логическая ошибка, ты сам так учил.

Он ухмыльнулся:

— Отлично. Будет ли справедливо сказать, что ты веришь, что камень упадет?

— Вполне справедливо.

— Я хочу, чтобы ты поверил, что он поднимется вверх, когда я его отпущу. — Бен заухмылялся еще шире.

Я попытался. Это было похоже на занятия умственной гимнастикой. Через некоторое время я кивнул:

— Ага.

— Насколько твердо ты в это веришь?

— Не очень, — признался я.

— Я хочу, чтобы ты поверил, что этот булыжник улетит. Поверь в это с той силой веры, что движет горами и сотрясает деревья. — Он помолчал и попробовал зайти с другой стороны: — Ты веришь в бога?

— В Тейлу? Ну, до некоторой степени.

— Недостаточно. Ты веришь в своих родителей?

Я слегка улыбнулся:

— Иногда. Я не вижу их прямо сейчас.

Он фыркнул и снял с крючка хлыст, которым подгонял Альфу и Бету, когда они ленились.

— Веришь ли ты в это, э'лир? — Бен называл меня э'лиром, только когда считал, что я упрямлюсь ему назло.

Он показал мне хлыст. В его глазах тлел зловредный огонек. Я решил не испытывать судьбу:

— Да.

— Хорошо. — Бен резко щелкнул хлыстом по борту фургона. Альфа повернула одно ухо на шум, не поняв, было ли это адресовано ей. — Такая вера мне и нужна. Она называется алар, «вера-в-хлыст». Когда я отпущу этот камень, он улетит прочь, свободный как птица.

Он помахал хлыстом.

— И никакой мне тут философишки — или заставлю тебя пожалеть, что ты вообще познакомился с этой игрушкой.

Я кивнул. Я очистил свой разум с помощью одного из трюков, которым уже научился и старался поверить. По спине побежал пот.

Где-то минут через десять я снова кивнул.

Бен отпустил камень. Он упал.

У меня заболела голова.

Бен снова подобрал камень.

— Ты веришь, что он улетел?

— Нет! — буркнул я, потирая виски.

— Хорошо. Он не улетел. Никогда не убеждай себя, что видишь то, чего не существует. Это тонкая грань, но симпатия — искусство не для слабовольных.

Он снова держал камень на ладони.

— Ты веришь, что он улетит?

— Но он не улетел!

— Это не имеет значения. Попробуй еще раз. — Бен покачал булыжник на ладони. — Алар — краеугольный камень симпатии. Если ты собираешься навязывать свою волю миру, ты должен иметь власть над собственной верой.

Я старался снова и снова. Никогда в жизни мне не доводилось заниматься такой тяжелой работой. Это заняло у меня почти весь день до вечера.

Наконец Бен отпустил камень, и мне удалось удержать твердую веру, что он не упадет, несмотря на очевидность обратного.

Я услышал звук удара и посмотрел на Бена.

— У меня получилось, — сказал я спокойно, хотя чуть не лопался от гордости.

Бен искоса взглянул на меня, словно не совсем верил, но не хотел этого показывать. Он рассеянно крутанул камень на пальце, затем пожал плечами и снова положил его на ладонь.

— Теперь ты должен верить, что камень упадет и не упадет, когда я отпущу его, — ухмыльнулся Бен.

Этим вечером я лег спать поздно. Из носа у меня текла кровь, а на лице покоилась довольная улыбка. Я свободно удерживал в голове две отдельных веры и мирно уснул, убаюканный их диссонансом.

Умение одновременно думать о двух различных вещах великолепно повышало эффективность мышления и походило на пение дуэтом с самим собой. Это стало моей любимой игрой. После двух дней практики я мог петь трио. Скоро я научился мысленному эквиваленту тасования колоды и жонглирования кинжалами.

Было еще много разных уроков, хотя ни один не стал для меня настолько поворотным, как алар. Бен научил меня «каменному сердцу» — умственному упражнению, которое позволяло отбросить эмоции и предрассудки и думать о чем тебе угодно. Бен сказал, что человек, который действительно владеет «каменным сердцем», может не пролить ни единой слезинки на похоронах собственной сестры.

Он также научил меня игре под названием «ищи камень». Смысл ее заключался в следующем: ты заставлял одну часть разума спрятать воображаемый камень в воображаемой комнате. Затем другая часть твоего разума должна была найти его.

На самом деле это прекрасно учит мысленному контролю. Если у тебя действительно получается играть в «ищи камень», то ты развиваешь совершенно железный алар — именно тот, что необходим для симпатии.

И хотя умение одновременно думать о двух вещах чрезвычайно удобно, обучение этому в лучшем случае неприятно, а в худшем подрывает веру в себя, причиняя серьезное беспокойство.

Я помню, как однажды искал камень около часа, прежде чем позволил себе спросить вторую половину разума, где она спрятала камень, — только чтобы выяснить, что я не прятал камня вообще. Просто проверял, сколько продержусь, прежде чем сдаться. Вы когда-нибудь бывали одновременно злы на себя и смешны себе? Мягко говоря, интересное ощущение.

Иногда я просил подсказок и заканчивал насмешками над собой. Неудивительно, что многие арканисты слегка эксцентричны, если не совсем без башни. Как и говорил Бен, симпатия — занятие не для слабовольных.

Я сидел в задке Бенова фургона. Для меня это было место, полное чудес: гнездо сотен бутылочек и свертков, пропитанных тысячью запахов. Здесь мой юный ум обычно находил куда больше интересного, чем в тележке лудильщика, но только не сегодня.

Прошлой ночью прошел сильный ливень, и дорога превратилась в вязкое болото. Поскольку труппу не связывал какой-либо график выступлений, мы решили переждать денек-другой, пока подсохнут дороги. Дело довольно обычное, но Бен счел его отличным поводом продолжить мое обучение. Поэтому я сидел за деревянным столом в фургоне Бена и бесился, что теряю день, слушая его рассказы о давно известных мне вещах.

Эти мысли, похоже, были написаны у меня на лице, потому что Абенти вздохнул и сел рядом со мной.

— Не совсем то, чего ты ожидал?

Я немного расслабился, зная, что этот тон означает временное избавление от урока. Бен сгреб со стола пригоршню железных драбов, позвенел ими в кулаке и посмотрел на меня: