На тот момент своей жизни я заслужил себе определенную скромную репутацию.

Хотя нет, это не совсем правда. Вернее будет сказать, что я создал себе репутацию. Я сделал это целенаправленно. Я ее долго и заботливо выращивал.

Три четверти историй, которые ходили обо мне в Университете, были дурацкими слухами, которые я сам же и распускал. Я говорю на восьми языках. Я умею видеть в темноте. Когда мне было три дня от роду, мать подвесила меня в корзинке на рябине при свете полной луны. В ту ночь некая фея наложила на меня могущественное заклятье, которое хранит меня от всех бед. И оттого-то мои глаза из голубых сделались зелеными, как молодая листва.

Понимаете, я же знал, как рождаются легенды. Никто не верил, будто я и впрямь купил у демона в обмен на горсть своей собственной свежей крови алар прочнее рамстонской стали. Но ведь я и в самом деле был лучшим дуэлистом на занятиях у Элксы Дала. В удачный день я мог одолеть любых двоих соперников зараз.

И эта нить правды вплеталась в легенду, придавая ей прочность. Так что, даже если сам ты в это и не верил, ты всегда мог рассказать об этом подвыпившему наивному первогодку, просто чтобы посмотреть на его физиономию, так, для смеху. А если ты при этом сам залил за воротник пару-тройку стаканов, ты мог и призадуматься…

Так и расходились истории. И так разрасталась моя невеликая репутация — по крайней мере, в Университете.

А ведь были еще и правдивые истории. Часть моей репутации была честно заслужена. Я действительно вынес Фелу из огненного ада. Меня действительно высекли на глазах у толпы, и я не пролил ни капли крови. Я в самом деле призвал ветер и сломал руку Амброзу…

И все же я понимал, что моя репутация — это плащ, сотканный из паутины. Ерунда, детские сказки. Никаких демонов, берущих плату кровью, не существует. Не существует добрых фей, налагающих на младенцев благодетельные заклятия. И, что бы я из себя ни строил, я все равно знал, что я — не Таборлин Великий.

Вот о чем я подумал, пробудившись в объятиях Фелуриан. Некоторое время я тихо лежал на подушках, ее голова легко покоилась у меня на груди, нога была небрежно переброшена поперек моих ног. Глядя сквозь кроны деревьев на вечернее небо, я осознал, что не узнаю этих звезд. Они были ярче, чем звезды на небосводе у смертных, и созвездия тут были незнакомые.

И только тогда я осознал, что моя жизнь шагнула в новом направлении. До сих пор я лишь играл молодого Таборлина. Оплетал себя ложью, строил из себя героя из сказки.

Но теперь мне больше не было нужды притворяться. Я на самом деле совершил то, о чем рассказывают в легендах, нечто столь же странное и дивное, как любая история о самом Таборлине. Я проник в Фейе следом за Фелуриан, одолел ее волшебством, которого сам не мог объяснить, не говоря уже о том, чтобы им управлять.

Я чувствовал себя другим. Более солидным, что ли. Нет, не повзрослевшим. И не более мудрым. Но я теперь знал многое, чего не ведал прежде. Я знал, что Фейе существует на самом деле. Я знал, что магия фейе реальна. Что Фелуриан способна сломить дух мужчины поцелуем. Ее голос мог управлять мной, точно марионеткой за веревочки. Сколько всего я мог здесь узнать! Сколько странного, дарующего могущество. Тайного. Быть может, у меня не будет другого шанса это узнать…

Я бережно высвободился из объятий Фелуриан и спустился к соседнему озерцу. Поплескал водой себе в лицо, зачерпнул несколько горстей, чтобы напиться.

Я пошарил в траве, растущей у воды. Сорвал несколько листочков и принялся их жевать, обдумывая, как лучше заговорить об этом с Фелуриан. Мята освежила мое дыхание.

Когда я вернулся к беседке, Фелуриан стояла, расчесывая бледными пальцами длинные черные волосы.

Я вручил ей фиалку, темную, как ее глаза. Она улыбнулась мне и фиалку съела.

Я решил подойти к делу исподволь, чтобы она не обиделась.

— Я хотел спросить, — осторожно начал я, — не согласишься ли ты учить меня?

Она ласково коснулась моей щеки.

— Милый мой дурачок, — нежно произнесла она, — я ведь уже тебя учу!

Сердце у меня радостно подпрыгнуло — я и не рассчитывал, что все окажется так просто.

— И что же, готов ли я к следующему уроку? — спросил я.

Она улыбнулась еще шире и смерила меня взглядом, загадочно прижмурив глаза.

— А ты готов?

Я кивнул.

— Хорошо, что тебе так не терпится, — сказала Фелуриан. В ее свирельном голосе слышалась усмешка. — Ты умен и одарен от природы, но тебе многому надо научиться.

Она заглянула мне в глаза, ее точеное личико было очень серьезным.

— Я хочу, чтобы мне не пришлось стыдиться тебя, когда ты вернешься бродить среди смертных.

Фелуриан взяла меня за руку и увлекла в беседку.

— Сядь, — указала она.

Я сел на подушку. Моя голова оказалась на уровне ее гладкого живота. Ее пупок меня ужасно отвлекал.

Она глядела на меня сверху вниз, гордая и царственная, точно королева.

— Амоуен, — сказала она, небрежно взмахнув рукой, — это у нас зовется "пойманный олень". Нетрудный урок для начала, думаю, тебе понравится.

Фелуриан улыбнулась мне, глаза у нее были древние и всеведущие. И еще до того, как она опрокинула меня на подушки и принялась покусывать шею, я понял, что она не собирается учить меня магии. А если и собирается, то магии другого вида.

И, хотя я надеялся научиться совсем не этому, по правде говоря, я был не особенно разочарован. Обучение искусству любви у самой Фелуриан было куда занимательнее любого университетского курса.

Я говорю не о той буйной потной возне, которую большинство мужчин — и, увы, большинство женщин тоже — принимают за секс. Без пота и буйства тоже не обойдется, ко взаимному удовольствию, однако Фелуриан посвятила меня в иные, более изысканные глубины. Она говорила, что, если уж мне предстоит вернуться в мир, я не должен опозорить ее, представ перед всеми неопытным любовником, а потому она взяла на себя труд многому меня научить.

Вот лишь часть того, чему она меня учила, — ее собственными словами: скованное запястье. Вздох в сторону уха. Пожирание шеи. Рисование губ. Поцелуи — в горло, в пупок и, как называла это сама Фелуриан, в женский цветок. Поцелуй с дуновением. Поцелуй как перышко. Взбирающийся поцелуй. Много-много разных видов поцелуев. Так много, что всех и не упомнишь. Ну, не без труда.

Потом еще "набрать воды из колодца". "Порхающая рука". "Птичья трель на заре". "Обогнуть луну". "Играющий плющ". "Загнанный заяц". Там одних названий хватило бы на целую книгу. Но, думаю, в моем рассказе не место таким вещам. Тем хуже для этого мира.

Я не собираюсь создавать у вас впечатление, будто все эти часы напролет мы только и делали, что резвились. Я был молод, а Фелуриан — бессмертна, однако же у всякого тела есть свой предел. Остальное время мы забавлялись по-другому. Купались, ели. Я играл для Фелуриан песни, она танцевала для меня.

Я обиняками расспрашивал Фелуриан о магии, не желая оскорбить ее тем, что выведываю ее тайны. Увы, от ее ответов проку было немного. Ее магия для нее была естественна, как дыхание. С тем же успехом можно было расспрашивать крестьянина, как он заставляет семена прорастать. В тех случаях, когда ее ответы не были безнадежно небрежны, они были неразрешимо загадочны.

И все же я не переставал расспрашивать, и она отвечала мне, как могла. И время от времени я чувствовал слабый проблеск понимания.

Однако большую часть времени мы рассказывали друг другу истории. Между нами было так мало общего, что нам нечем было поделиться друг с другом, кроме историй.

Вы можете подумать, будто мы с Фелуриан никак не могли быть на равных в этом деле. Она ведь древнее неба, а мне еще не исполнилось семнадцати.

Однако Фелуриан вовсе не была таким кладезем преданий, как можно было бы предположить. Могущественная и хитрая? Конечно. Энергичная и очаровательная? Еще бы. Но вот рассказчица она была так себе.