При упоминании о тайнах мой мозг сосредоточился на той, что занимала меня многие месяцы.

— А как насчет каменной двери в архивах? — спросил я. — Дверь с четырьмя табличками. Теперь, когда я ре'лар, вы можете мне сказать, что там, за ней?

Элодин расхохотался.

— О нет! Ты, смотрю, на мелкие тайночки не нацеливаешься. — Он похлопал меня по спине, как будто я особенно удачно пошутил. — «Валаритас». Господи, я все еще помню, каково было стоять там, смотреть на дверь и с ума сходить от любопытства.

Он снова рассмеялся:

— Тейлу милосердный, это же меня чуть не убило, — и покачал головой. — Нет. Тебе нельзя входить в дверь с четырьмя табличками. Но, — он бросил на меня заговорщический взгляд, — поскольку ты теперь ре'лар…

Он огляделся по сторонам, как будто боялся, что нас могут подслушать. Я наклонился поближе.

— Поскольку ты теперь ре'лар, я признаю, что она существует. — Он торжественно мне подмигнул.

Как я ни был разочарован, не улыбнуться я не смог. Мы прошлись еще немного в тишине, мимо главного здания, мимо заведения Анкера.

— Магистр Элодин?

— Да?

Он проследил взглядом за белкой — через дорогу и вверх по дереву.

— Я все еще не понимаю про имена.

— Я буду учить тебя понимать, — беззаботно отозвался он. — Природу имен невозможно описать, только испытать на себе и понять.

— А почему? — спросил я. — Если ты понимаешь что-то, то можешь это и описать.

— Все, что понимаешь? — Он искоса посмотрел на меня.

— Конечно.

Элодин указал вниз по улице.

— Какого цвета рубашка на том парне?

— Синяя.

— А что ты имеешь в виду под словом «синяя»? Опиши это.

С минуту я пытался, потом признал поражение.

— Так «синий» — это имя?

— Это слово. Слова — бледные тени забытых имен. Поскольку имена обладают властью, то и слова обладают властью. Слова могут зажечь огонь в людских умах, слова могут выбить слезы из самых суровых сердец. Есть семь слов, которые могут заставить кого угодно полюбить тебя. Есть десять слов, которые сломают волю самого сильного человека. Но слово — только отражение огня, картинка. Имя — сам огонь.

У меня уже голова шла кругом.

— Я все равно не понимаю.

Элодин положил руку мне на плечо.

— Использование слов, говорение словами похоже на использование карандаша, чтобы нарисовать его собственное изображение на нем самом. Невозможно. Бессмысленно. Но есть другие пути к пониманию! — Он поднял руки высоко над головой, словно пытаясь дотянуться до безоблачного неба над нами. — Смотри! — воскликнул он, смеясь, как дитя: — Синее! Синее! Синее!

— Он совсем, совсем чокнутый, — сказал я Симмону и Вилему позже тем же днем в «Эолиане».

— Он магистр, — тактично заметил Сим. — И твой поручитель. А судя по тому, что ты нам рассказал, он — причина того, что тебя не исключили.

— Я не говорю, что он не умен, и я видел, как он делал штуки, которые я не знаю даже откуда начать объяснять. Но факт остается фактом — он совершенно не в себе. Бормочет снова и снова про имена и слова, да еще про могущество, и, пока он это говорит, вроде понятно. Но на самом деле никакого смысла в этом нет.

— Брось жаловаться, — сказал Симмон. — Ты обскакал нас обоих с получением ре'лара, даже если твой поручитель чокнутый. И тебе заплатили два оборота серебра за то, что ты сломал Амброзу руку. Ты ушел свободный, как птичка. Мне бы хоть половину твоей удачливости.

— Не совсем как птичка, — сказал я. — Меня все равно должны выпороть.

— Что? — поразился Сим. — Я думал, ты сказал, что они все отменили.

— Отменили исключение, — объяснил я. — Но не порку.

Симмон разинул рот.

— Бог мой, но почему?

— Злоупотребление магией, — понизив голос, сказал Вилем. — Они не могут отпустить студента вольной птичкой, если признали его виновным в злоупотреблении.

— Так и Элодин сказал. — Я отхлебнул глоток, потом еще.

— Да мне все равно, — горячо возмутился Симмон. — Это варварство. — Он вколотил последнее слово в стол кулаком, опрокинув свой стакан и пролив темную лужицу скаттена. — Вот дерьмо. — Он вскочил, пытаясь ладонями удержать жидкость и не дать ей пролиться на пол.

Я хохотал неудержимо, пока не заболел живот, а из глаз не потекли слезы. Когда я наконец перевел дух, то почувствовал, как с моих плеч свалился огромный камень.

— Я люблю тебя, Симмон, — искренне сказал я. — Иногда я думаю, что ты единственный честный человек, которого я знаю.

Он недоверчиво оглядел меня:

— Да ты уже нажрался.

— Нет, это правда, ты очень хороший человек. Лучше, чем я когда-нибудь буду.

Сим бросил на меня взгляд, который говорил, что он не понял, смеюсь я над ним или нет. Подбежала служанка с мокрыми тряпками, насухо вытерла стол, отпустив пару язвительных комментариев. Совестливый Сим смутился за всех троих.

К тому времени, как я вернулся в Университет, уже совсем стемнело. Я быстренько заглянул к Анкеру, захватил пару нужных вещей и отправился на крышу главного здания.

Там я с удивлением обнаружил, что Аури ждет меня на крыше, несмотря на ясное небо. Она сидела на низкой кирпичной трубе, болтая ногами. Волосы обрамляли ее крошечную фигурку воздушным облачком.

Когда я подошел ближе, она соскочила с трубы и сделала полушажок в сторону — почти реверанс.

— Добрый вечер, Квоут.

— Добрый вечер, Аури, — сказал я. — Как ты?

— Я прекрасно, — решительно заявила она, — и сегодня прекрасная ночь.

Она переминалась с ноги на ногу, держа обе руки за спиной.

— Что ты мне сегодня принесла? — спросил я.

Аури солнечно улыбнулась.

— А что ты мне принес?

Я вытащил из-под плаща узкую бутылку.

— Я принес тебе немного медового вина.

Она схватила бутылку обеими руками.

— О, это подарок принца. — Она с любопытством разглядывала бутылку. — А что в нем?

— Солнечный свет, — ответил я. — И улыбка, и вопрос.

Она поднесла горлышко бутылки к уху и усмехнулась.

— Вопрос на дне, — сказал я.

— Нелегкий вопрос, — заметила она и протянула руку. — А я принесла тебе кольцо.

Кольцо было из теплого гладкого дерева.

— А что оно делает? — спросил я.

— Оно хранит тайны, — объяснила она.

Я поднес кольцо к уху.

Аури серьезно покачала головой, волосы взвихрились вокруг нее.

— Оно их не рассказывает, а хранит. — Она подошла совсем близко, взяла у меня кольцо и надела его мне на палец. — Довольно иметь одну тайну, — мягко пожурила она меня, — большее — уже жадность.

— Оно подходит, — заметил я, немного удивленный.

— Это ведь твои тайны, — объяснила она мне, словно ребенку. — Кому бы оно еще могло подойти?

Аури отбросила волосы за спину и снова сделала тот же странный полушажок в сторону — как реверанс или коротенький танец.

— А я думала, присоединишься ли ты сегодня ко мне за ужином, Квоут, — сказала она с серьезным лицом. — И принесла яблоки и яйца. Также могу предложить прекрасное медовое вино.

— Буду счастлив разделить с тобой ужин, Аури, — официальным тоном сказал я. — Я принес хлеб и сыр.

Аури слазила вниз, во дворик и через несколько минут вернулась с изящной фарфоровой чашечкой для меня. Она налила нам обоим медового вина — себе в серебряную чашечку для подаяния, чуть больше наперстка, — и выпила его несколькими изящными глотками.

Я уселся, и мы разделили ужин. Сегодня у меня была с собой большая буханка бурого ячменного хлеба и клин твердого белого далонирского сыра. У Аури были спелые яблоки и полдесятка крапчатых яиц, которые она как-то умудрилась сварить вкрутую. Мы съели их с солью, которая нашлась у меня в кармане плаща.

Большую часть трапезы мы провели в молчании, просто наслаждаясь обществом друг друга. Аури сидела, скрестив ноги и выпрямив спину, ее волосы развевались во все стороны. Как всегда, ее деликатная аккуратность делала этот скромный ужин на крыше похожим на официальный прием в доме какого-нибудь вельможи.