Я почувствовал, как с моих губ рвутся слова, жаркие, как огонь в печи. Я судорожно проглотил их.

— Некоторые истории — просто истории, — согласился я. — Но не эта. Ты тут ни при чем. Ты никак не могла…

— Ну, спасибо! — ядовито отозвалась она. — Я тут, значит, ни при чем? Как это мило!

— Ну ладно! — резко ответил я. — Раз так, то ты тоже виновата. Надо было провести более тщательные изыскания!

— Да что ты можешь знать о моих изысканиях?! — осведомилась она. — Ты о них вообще представления не имеешь! Я объехала весь мир, раскапывая это предание по кусочкам!

То же самое сделал и мой отец. Он начал писать песню о Ланре, но изыскания привели его к чандрианам. Он потратил годы, охотясь за полузабытыми преданиями и раскапывая смутные слухи. Он хотел рассказать в своей песне правду о них, и они убили всю мою труппу, чтобы положить этому конец.

Я опустил глаза в траву и подумал о тайне, которую хранил так долго. Подумал о запахе крови и паленых волос. О ржавчине, о синем огне, об изломанных телах моих родителей. Как выразить нечто столь огромное и ужасное? С чего начать? Я чувствовал внутри себя тайну, огромную и тяжкую, как камень.

— В той версии истории, что слышал я, — сказал я, коснувшись дальнего конца тайны, — Ланре сделался одним из чандриан. Ты бы поосторожнее. Некоторые истории опасны.

Денна уставилась на меня.

— Чандрианы?! — переспросила она. И расхохоталась. Нет, не своим обычным радостным смехом. Это был резкий, насмешливый хохот. — Ты что, маленький, что ли?

Да, я прекрасно понимал, как по-детски это звучит. Я вспыхнул от стыда и внезапно вспотел всем телом. Открыв рот, чтобы заговорить, я почувствовал, как будто отворяю дверцу топки.

— Ах, это я маленький, да? — бросил я. — Да что ты вообще понимаешь, ты, тупая…

Я себе едва язык не откусил, чтобы не договорить то, что собирался сказать.

— А ты, значит, все на свете понимаешь, да? — осведомилась Денна. — Ты же у нас в Университете учился, значит, мы, все остальные, по-твоему…

— Прекрати искать повод для злости и выслушай меня! — рявкнул я. Слова хлынули из меня наружу расплавленным железом. — Ты выходишь из себя, как избалованная девчонка!

— Не смей! — она ткнула в меня пальцем. — Не смей со мной говорить так, словно я безмозглая деревенская дурочка! Я много такого знаю, чему в вашем драгоценном Университете не учат! Мне ведомы многие тайны! И я не дура!

— А ведешь себя как дура! — заорал я, срывая голос. — Ты даже не можешь заткнуться и выслушать меня! Я тебе помочь хочу!

Денна сидела, отгородившись ледяным молчанием. Взгляд у нее сделался жесткий и непроницаемый.

— Так вот в чем дело, да? — холодно сказала она. Ее пальцы теребили волосы, напряженные и неловкие от гнева. Она расплела косички, разгладила волосы, потом рассеянно принялась заплетать их снова, уже по-новому. — Тебя бесит, что я не хочу принимать твою помощь! Тебе кажется невыносимым, что я не позволяю тебе устраивать мою жизнь так, как ты считаешь нужным, да?

— Не знаю, может быть, тебе бы и не помешало, чтобы кто-то устроил твою жизнь! — отрезал я. — Сама ты до сих пор делала все сикось-накось!

Она по-прежнему сидела неподвижно, глаза у нее сделались бешеные.

— С чего это ты взял, что ты что-то знаешь о моей жизни, а?

— Я знаю, что ты так боишься подпустить кого-нибудь к себе вплотную, что не ночуешь в одной постели больше трех раз подряд! — сказал я, не соображая, что несу. Злые слова хлестали из меня, как кровь из открытой раны. — Я знаю, что ты всю жизнь только и делаешь, что сжигаешь за собой мосты! Я знаю, что ты решаешь все проблемы тем, что убегаешь прочь…

— А с чего ты взял, что твои советы стоят дороже ломаного гроша? — взорвалась Денна. — Полгода назад ты стоял одной ногой в канаве! С растрепанными волосами и тремя поношенными рубашками! На полтораста километров от Имре не найдется ни одного знатного человека, который согласился бы помочиться на тебя, если ты загоришься! Тебе пришлось проехать полторы тыщи километров, чтобы отыскать себе хоть какого-нибудь покровителя!

Лицо у меня вспыхнуло от стыда, от того, что она упомянула про эти три рубашки, и я снова взорвался.

— Да уж, ты права! — уничтожающе бросил я. — Ты-то устроилась куда как лучше! Уверен, твой покровитель на тебя охотно помочится…

— Ну, наконец-то мы дошли до сути дела! — воскликнула Денна, вскинув руки к небу. — Тебе не нравится мой покровитель, потому что ты можешь найти мне покровителя получше! Тебе не нравится моя песня, потому что она не такая, как та, которую ты знаешь!

Она потянулась за футляром от арфы. Движения ее были резкими и сердитыми.

— Ты такой же, как и все!

— Я просто хочу тебе помочь!

— Ты хочешь меня исправить! — отрезала Денна, убирая арфу в футляр. — Ты пытаешься меня купить. Устроить мою жизнь. Ты хочешь держать меня при себе, как ручную зверушку. Как собачку.

— У тебя нет ничего общего с собакой! — ответил я, улыбаясь ей ослепительно и враждебно. — Собака умеет слушать. Собаке хватает ума не кусать руку, предлагающую помощь!

Ну, и дальше наш разговор покатился под откос.

Тут я испытываю искушение солгать. Сказать, что все это я говорил в припадке неудержимого гнева. Что меня охватило горе от воспоминаний о моей погибшей семье. Я испытываю искушение сказать, что я ощутил вкус мускатного ореха и коринки. Все это могло бы послужить оправданием…

Но это были мои слова. В конечном счете, это я все наговорил. Я, и никто другой.

Денна отвечала мне тем же. Она была так же разгневана, уязвлена и злоязычна, как и я сам. Оба мы были горды, и рассержены, и переполнены несокрушимой юношеской самоуверенностью. Мы говорили такое, чего ни за что не сказали бы в других обстоятельствах, и, уходя оттуда, мы ушли разными дорогами.

Сердце у меня было огненное и жгучее, как раскаленный металл. Оно жгло меня изнутри, пока я возвращался в Северен. Оно пылало во мне, пока я шел через город и ждал грузового подъемника. Оно мрачно тлело, когда я прошел через дворец маэра и захлопнул за собой дверь своих апартаментов.

Лишь несколько часов спустя я остыл достаточно, чтобы пожалеть о своих словах. Я задумался о том, что я мог бы сказать Денне. Я подумал, что надо объяснить ей, как погибла вся моя труппа, о чандрианах…

Я решил написать ей письмо. Я все объясню, как бы глупо или невероятно оно ни звучало. Я достал перо, чернила и положил на стол лист хорошей белой бумаги.

Я обмакнул перо в чернильницу и попытался решить, с чего начать.

Мои родители погибли, когда мне было одиннадцать. Это была такая колоссальная, жуткая катастрофа, что она едва не свела меня с ума. За все эти годы я не рассказывал об этих событиях ни единой живой душе. Я даже ни разу не прошептал это вслух в пустой комнате. Я хранил эту тайну долго и ревниво, и теперь стоило мне подумать об этом, как она столь тяжко начинала давить мне на грудь, что я едва мог дышать.

Я снова обмакнул перо, но слова не шли на ум. Я откупорил бутылку вина, думая, что оно поможет мне высвободить тайну. Даст какую-нибудь зацепку, за которую можно будет вытянуть ее наружу. Я пил и пил, пока комната не пошла кругом, а кончик пера не покрылся коркой засохших чернил.

Несколько часов спустя на меня по-прежнему смотрел чистый лист бумаги, и я в ярости и отчаянии колотил кулаком по столу, пока не расшиб руку до крови. Вот как тяжела может быть тайна. Доходит до того, что кровь льется легче чернил.

На следующий день после того, как я поссорился с Денной, я проснулся после обеда, чувствуя себя ужасно несчастным по всем очевидным причинам. Я поел, принял ванну, однако гордость помешала мне спуститься в Северен-Нижний и отыскать Денну. Я отправил кольцо Бредону, однако посыльный вернулся с известием, что Бредон еще не вернулся.

Поэтому я откупорил бутылку вина и принялся листать кипу историй, которые мало-помалу копились у меня в комнате. Большинство из них представляли собой злобные кляузы. Однако их мелочная склочность соответствовала моему душевному состоянию и помогала отвлечься от собственных несчастий.