— Мы пришли за именем, Магуин, — сказала Шехин. Вежливая формальная просьба.
— За именем? — озадаченно переспросила Магуин. Она обвела глазами Шехин и Вашет, потом устремила взгляд на меня, стоявшего позади них, на мои огненно-рыжие волосы, на перевязанную руку…
— А-а! — сказала она, внезапно сделавшись серьезной.
Магуин закрыла свои книги и поднялась на ноги. Спина у нее была сгорбленная, и передвигалась она мелкими, шаркающими шажками. Она жестом подозвала меня поближе и медленно обошла вокруг, тщательно рассматривая меня с головы до ног. В лицо мне она старалась не смотреть, зато пристально разглядела мою перевязанную руку, перевернула ее, посмотрела на ладонь и на пальцы.
— Я бы хотела услышать твой голос, — сказала она, не отрывая глаз от моей ладони.
— Как тебе угодно, достопочтенная создательница имен, — сказал я.
Магуин взглянула на Шехин.
— Он надо мной издевается?
— Не думаю.
Магуин снова обошла вокруг меня, провела руками по плечам, по рукам, по затылку. Запустила пальцы мне в волосы, потом остановилась напротив и посмотрела мне прямо в глаза.
Глаза у нее были как у Элодина. Нет, не в мелочах. У Элодина глаза были зеленые, пронзительные и насмешливые, у Магуин — привычного адемского серого цвета, слегка слезящиеся и красноватые. Нет, сходство было в том, как она на меня смотрела. Кроме Элодина, я больше не встречал людей, которые умели смотреть так, словно ты — книга, которую они небрежно листают.
Когда Магуин впервые заглянула мне в глаза, я почувствовал себя так, словно из меня высосали весь воздух. На кратчайший миг я подумал, что ее может оттолкнуть то, что она увидит, однако, вероятно, это была всего лишь моя тревожность. В последнее время я слишком часто бывал на грани катастрофы, и, несмотря на то что мое недавнее испытание прошло удачно, где-то в глубине души я все еще ждал, когда прилетит второй сапог.
— Маэдре, — сказала она, по-прежнему не отводя взгляда. Отвернулась и направилась к своей книге.
— Маэдре? — переспросила Вашет. В ее голосе слышался чуть заметный намек на смятение. Она бы, возможно, сказала что-то еще, но Шехин замахнулась и отвесила ей затрещину.
Это было точно то же самое движение, которым Вашет тысячу раз осаживала меня за последний месяц. Я не выдержал. Я расхохотался.
Вашет и Шехин грозно уставились на меня. Действительно грозно.
Магуин обернулась и посмотрела на меня. Она, похоже, не рассердилась.
— Ты смеешься над именем, которое я тебе дала?
— Ни в коем случае, Магуин! — сказал я, старательно изобразив перевязанной рукой жест "почтение". — Имена чрезвычайно важны.
Она по-прежнему не сводила с меня глаз.
— А что может варвар знать об именах?
— Кое-что может, — сказал я, снова пытаясь что-то изобразить перевязанной рукой. Без этого я не мог придавать своим словам тонкие оттенки значения. — В своей далекой стране я изучал подобные вещи. Я знаю больше многих, хотя этого все еще мало.
Магуин долго смотрела на меня.
— Тогда тебе известно, что не следует никому называть свое новое имя, — сказала она. — Это очень личное, и делиться им опасно.
Я кивнул.
Магуин, похоже, удовлетворилась этим. Она опустилась в кресло и раскрыла книгу.
— Вашет, кроличек мой, заходила бы ты ко мне почаще!
Ласковый, любовный укор.
— Ладно, бабушка, — сказала Вашет.
— Спасибо тебе, Магуин, — сказала Шехин. Почтительная благодарность.
Старуха рассеянно кивнула, и Шехин повела нас прочь из пещеры.
* * *
Позднее, тем же вечером, я вернулся к дому Вашет. Она сидела на лавочке у входа и смотрела на небо и на заходящее солнце.
Она похлопала по лавочке рядом с собой, и я сел.
— Ну что, каково это — не быть больше варваром? — спросила она.
— Да в общем-то все то же самое, — сказал я. — Только чуть пьянее.
После ужина Пенте затащила меня к себе домой, там устроили нечто вроде вечеринки. Хотя лучше назвать это собранием: там ведь не было ни музыки, ни танцев. И все-таки я был польщен тем, что Пенте потрудилась отыскать еще пять адемов, которые были не прочь отметить мое принятие в школу.
Я с удовольствием обнаружил, что все адемское бесстрастие развеивается после нескольких кружек выпивки: вскоре мы уже все щерились, точно варвары. Это помогло мне расслабиться, тем более что мое собственное плохое владение языком теперь можно было списывать на перевязанную руку.
— Сегодня днем, — осторожно сказал я, — Шехин говорила, что знает историю о ринтах.
Вашет обернулась и посмотрела на меня. Лицо у нее было непроницаемым. Колебание.
— Я искал нечто подобное по всему миру, — сказал я. — Мало на свете вещей, которые я ценю выше.
Полная откровенность.
— И я тревожусь, что не сумел как следует дать это понять Шехин.
Вопрос. Настойчивая просьба.
Вашет посмотрела на меня, словно ожидая продолжения. Потом жестом показала: нежелание.
— Я скажу ей об этом, — пообещала она. Заверение. Кончено.
Я кивнул и оставил эту тему.
Мы с Вашет некоторое время сидели в дружеском молчании, пока солнце медленно опускалось за горизонт. Она перевела дух и глубоко вздохнула. Я осознал, что мы еще никогда не сидели вот так, за исключением тех случаев, когда дожидались, пока я отдышусь или приду в себя после падения. До сих пор каждая минута, которую мы проводили вместе, так или иначе была посвящена моему обучению.
— Сегодня вечером, — произнес я наконец, — Пенте мне сказала, что у меня прекрасный гнев и она хотела бы, чтобы я им с нею поделился.
Вашет хихикнула.
— Ей не потребовалось много времени!
Она понимающе взглянула на меня.
— И что было?
Я немного покраснел.
— Э-э… Она… напомнила мне, что адемы не считают телесный контакт чем-то особенно интимным.
Ухмылка Вашет стала почти что похотливой.
— И что она, накинулась на тебя?
— Ну, почти, — сказал я. — Я все-таки стал попроворней, чем месяц назад.
— О, вряд ли ты достаточно проворен, чтобы сбежать от Пенте, — сказала Вашет. — Она ведь хотела только любовных игр. Ничего дурного тут нет.
— Ну, я и решил у тебя спросить, — медленно произнес я. — Узнать, точно ли тут нет ничего дурного.
Вашет приподняла бровь, одновременно показав легкую озадаченность.
— Пенте, конечно, миленькая, — осторожно сказал я. — Но все-таки мы с тобой… Ну…
Я попытался найти подходящее выражение.
— …Были близки.
На лице Вашет отразилось осознание, и она расхохоталась.
— Ты имеешь в виду, что мы занимались сексом? Близость между наставником и учеником куда теснее этой!
— Ага, — сказал я, успокоившись. — Что-то в этом духе я и подозревал. Но все-таки хорошо знать наверняка.
Вашет покачала головой.
— Я и забыла, как это у вас, варваров, — сказала она. Ее голос был полон ласковой снисходительности. — Прошло так много лет с тех пор, как мне пришлось это объяснять моему поэту-королю!
— Так ты, значит, не обиделась бы, если бы я… — я сделал перевязанной рукой неопределенный жест.
— Ты молод и энергичен, — сказала она. — Для тебя это естественно. На что мне обижаться? Или я хозяйка твоему сексу, чтобы беспокоиться, с кем ты им занимаешься?
Вашет остановилась, как будто ей что-то внезапно пришло в голову. Она обернулась и посмотрела на меня.
— А тебя что, обижает, что я все это время занималась сексом с другими?
Она пристально вгляделась в мое лицо.
— Я вижу, ты изумлен.
— Изумлен, — признался я. Потом покопался в себе и с удивлением обнаружил, что не знаю, как именно я к этому отношусь.
— Я чувствую, что должен был бы обидеться, — сказал я наконец. — Но, по-моему, я не обижен.
Вашет одобрительно кивнула.
— Хороший знак. Это говорит о том, что ты становишься культурным человеком. Это еще одно убеждение, в котором тебя воспитали. Оно как старая рубашка, из которой ты вырос. А теперь, приглядевшись, ты видишь, что она и с самого начала была некрасива.
